ГЕНИС_ДОВЛАТОВ_ПУШКИН
//Всю жизнь я дул в подзорную трубу и удивлялся, что нету музыки. А потом внимательно глядел в тромбон и удивлялся, что ни черта не видно. Мы осушали реки и сдвигали горы, а теперь ясно, что горы надо вернуть обратно и реки – тоже (Сергей Довлатов)//
Я люблю Александра Гениса. Он из тех писателей, которых хочется перечитывать. А Генис любит Сергея Довлатова. Как писателя, человека, друга (можно в любом порядке). И не только любит – он его понимает, как никто, по-моему: все его нюансы, симпатии и антипатии, иносказания, намерения, предположения, загадки. Он понимает его текст, т.е. то, что скрыто, но подразумевается.
И я согласна с Генисом, что «Зона» и «Заповедник» - это самые исповедальные вещи Сергея Довлатова.
На Первой международной конференции «Довлатовские чтения» (5-7 мая 1998 г.) была представлена работа Гениса «Пушкин у Довлатова».
Пушкинская тема в творчестве СД сильно занимала Гениса. Гипотезы и рассуждения Гениса по этой теме, по-моему, оригинальны, любопытны и интересны. Он начинает так: «Свою таллиннскую дочку Сашу Довлатов назвал в честь Пушкина. Но говорил он о нём редко, совсем не так, как о Достоевском, Фолкнере, или даже Куприне. Исключение составляла «Капитанская дочка», чей сюжет провоцирует на аналогии».
Генис делает предположение, что Довлатов узнавал себя в Гриневе. Как так? А вот так. Гринев, как и надзиратель в «Зоне», всё время был между двух огней. Но он не был над схваткой. Он находился в гуще битвы и всё время был готов к подвигу. Но не к ненависти. Драма и Гринева и «охранника» Довлатова в том, что оба способны понять и принять другую точку зрения, не поступившись своей. А это - всеприимчивость самого Пушкина. Это философия Пушкина. Не монархист, не заговорщик, не христианин – он был только поэтом, гением и сочувствовал жизни в целом. Тут вспоминается Цветаева, которая с детства отличалась особенным пониманием Пушкина. По её словам, Пушкина не взяли в декабристы из-за «ненадежности вражды».
А «Заповедник», по словам Гениса, «вылеплен по пушкинскому образу и подобию, хотя это и не бросается в глаза. Умный прячет лист в лесу, человека – в толпе, Пушкина – в Пушкинском заповеднике». Пушкинские изображения, бакенбарды, загадочные брошюрки – всё было в Заповеднике. Фальшь и кошмар, от которых не скрыться. Не было там только Пушкина. В «Заповеднике» у Довлатова, растерянного и отупевшего от этого маскарада, все многозначительно допытывались, за что он любит Пушкина. Довлатов любил Пушкина за то, что в этом большом человеке нашлось место и для маленького. «За то, что Пушкин, в котором легко уживались Бог и дьявол, погиб «героем второстепенной беллетристики, дав Булгарину законный повод написать: великий был человек, а пропал, как заяц».
Генис сравнивает довлатовскую прозу с садом камней, который видел в Пекине.
В императорский парк веками свозили причудливые речные глыбы, добытые со дна Янцзы. Прелесть этих необработанных камней в том, что они лишены замысла. Красота камня не создана человеком, и сад камней не укладывается в нашу эстетику. Это - не реализм, не натурализм, это какое-то другое искусство. Вернее, безыскусность. Не может быть камня неправильной формы, потому что для него любая форма – правильная, своя.
Так и в довлатовской прозе персонажи, как причудливые глыбы в саду камней, живут каждый сам по себе. Их объединяет лишь то, что с ними ничего нельзя сделать, в том числе – понять.
И напоследок такие слова Гениса:
«Заповедник» - роман испытания и воспитания, рассказ о приобщении автора к пушкинской вере, к его так восхищавшему Сергея олимпийскому равнодушию.
Довлатова покоряла способность Пушкина подняться над антагонизмом добра и зла: «Месяц и звёзды ярко сияли, освещая площадь и виселицу». Эта зловещая сцена из «Капитанской дочки» узнается в одном из любимых довлатовских пейзажей – луна, которая светит и хищнику и его жертве.»