У апрельского хранителя в позапрошлом году были вышитые золотом длинные рукава, а тонкая девятипалая его рука изящно покачивала стеклянный бубенчик-фуурин.
Я помню этот бубенчик. Он раньше висел на балконе у Келли, потом пропал, а потом у неё всё лето на этом балконе жили зелёные ласточки, птицы перелётные, но в наших краях никогда и никем не виданные.
У апрельского хранителя в прошлом году было три разноцветных шарфа, рыжее сердце горело цветком физалиса сквозь грудную клетку, а вместо левого глаза была деревянная пуговица.
Пуговицу он снял с винтажного пиджака Томми, и Томми потом весь вечер видел, как в Ра-Хьярти празднуют весну. Томми тогда был один, и никто не рассказал ему, что левый глаз у него стал фиолетовый и с вертикальным зрачком. Шарф апрельский хранитель утащил у Риэльтин, и она потом весь год не мёрзла и не болела. Многие замечали, что в радиусе метра вокруг неё будто бы висит тёплый сирлас-иланский туман, исполненный аромата тамошних крошечных роз и благовоний. Горящее сердце, говорят, принадлежало старому слепому скрипачу, которого с тех пор никто не видел в этом мире, потому что он вернулся домой и там у него сразу же выросло новое сердце, на этот раз похожее на море.
Апрельский хранитель съедает тех, кто попадается ему на пути в ту ночь, когда он неслышно и легко идёт по влажной земле. Следы его — взмахи крыла и кошачьи лапки.
Свидетелей у него нет. И никто ничего не докажет.
Они исчезают, навсегда или на время. Они изменяются.
Я никогда не был ни в Ра-Хьярти, ни на Сирлас-Илане. У меня нет стеклянного бубенчика. У меня нет деревянных пуговиц, разноцветного шарфа, отчаянного рыжего сердца. У меня осталось так мало, что забери это кто-нибудь — и не останется меня самого. Мне кажется, я всё ещё есть только потому, что влюблён.
И поэтому сегодня ночью я иду на берег. Не для того, чтобы схватить длинный золотой рукав, не для того, чтобы коснуться девятипалой руки. Это очень-очень вряд ли произойдёт.
Ведь у меня нет ни стеклянного бубенчика, ни разноцветного шарфа, ни деревянной пуговицы.
Поэтому, когда внизу, в прохладной мятной сырости я вдруг слышу нежный звон, вдруг вижу тёплое оранжевое сияние, — я ни о чём больше не думаю, ни в чём больше не сомневаюсь. Я просто бегу вниз, в них, в этот звон и сияние, не чувствуя, как берег мягко оседает под ногами, не видя воды впереди.
Ветер подхватывает меня, несёт до самой луны, раздёргивает меня на тысячу дождевых нитей, на тысячу лепестков... и вдруг почтительно стихает.
Я ступаю на берег. Встретив тёплый, напоённый ароматами туман, ласково обнимаю его, как друга, по которому страшно скучал. Иду с ним в обнимку дальше, дотрагиваясь до спящей земли так нежно, как умеем только мы.
Следы мои — взмахи крыла и кошачьи лапки.
Автор: Елизавета Рыкова