То солдатское восприятие войны, то пережитое и выстраданное и просто о жизни на войне я передаю потомкам, полагая, что со временем они, потомки, это оценят.
Западный Особый военный округ принимал призывников 1921 года рождения и 1922 года рождения со средним образованием. Наша команда была сформирована из призывников, получивших общее или специальное среднее образование, и по тем временам грамотных парней. 56 Артиллерийский полк артиллерии Резерва Главного Командования - так именовалась эта воинская часть, куда влилась наша команда. На вооружении полка были пушки гаубицы 152 мм образца 1937 г. Оружие было мощным с дальностью стрельбы по 18 км, отвечающим последнему слову военный техники того времени и, естественно, было засекречено. Полк расквартирован был в черте города в «Красных казармах» - так тогда именовался этот район военного городка. Здания казарм - внушительные четырехэтажные, красного кирпича. Объемность внутренних помещений не создавала уюта и тепла, а подчеркивала прочность и холодность. И на первых порах, когда так свежи еще были воспоминания о доме, эта казарменная обстановка вызывала тоску и уныние. Несколько дней ходили мы в своей гражданской одежде и не чувствовали себя еще красноармейцами. Первое посещение красноармейской столовой нас припугнуло своим меню. В бачках нам принесли какую-то баланду желто-серого цвета и черных сухарей. Так все это было невкусно, непривычно и этот первый обед не утолил голод, предположения возникли сами: а что, если такой обед будет каждый день? Но это было только первое впечатление от еженедельного разгрузочного дня, пояснения и разъяснения к которому нам дали вместе с ржаными сухарями и куском высохшей селедки, выданными на наш первый армейский ужин. Потом мы узнали, что баланда это называлась суп-пюре гороховый, и с черными сухарями он был хорош, и просили мы добавки, но это уже послужив и попривыкнув к армейской жизни. Подошло время, привезли на нас обмундирование, сводили в баню, подстригли, переодели в форму и все внешне гражданское ушло от нас. Определили меня во взвод управления в отделение разведки. Первые недели гоняли нас по плацу целыми днями, отрабатывали строевой шаг и прочие премудрости строя, изучали уставы армейские и зубрили рапорты. Вся эта «азбука» была для меня повторением, причем менее интенсивными и исключающим приемы штыкового и рукопашного боя, на который я был поднатаскан летом 1940г, проходя курс молодого краснофлотца в Севастопольском Военно-морском училище, из которого, за невыполнение распоряжения о переводе меня по приказу в Выборгскую военно-морскую хозяйственную академию, я был отчислен.
Но та подготовка большой интенсивности под палящим южным солнцем, когда до помутнения в глазах, до седьмого пота отрабатывались оружейные приемы и приемы боя штыкового, когда устраивались марш-броски, когда ползали по-пластунски по 200-300 метров по камням и «верблюжьей» колючке, когда до хрипоты кричали «Ура!» и лезли на трехметровую стену учебной крепости, была хорошей школой, подтвердившей заповедь Суворова «Тяжело в учение, легко в бою».
Приняли присягу Родине. Получили личное оружие - винтовки трехлинейки и началась кадровая служба. Выводили нас, молодых, и на тренировочные стрельбы из личного оружия. Закончились тренировки зачетными стрельбами тремя патронами из положения «лежа». За попадание «три десятки» я получил благодарность командира дивизии, объявленную на вечерней поверке, приказом по дивизии. Вот и сказались тренировки на значок «Ворошиловский стрелок» еще в школе.
Начались и наряды очередные и вне очереди. Самым ответственным делом была караульная служба по гарнизону. Назначалось полностью подразделение - батарея на сутки в распоряжение комендатуры гарнизона. Гарнизонные склады вооружения, боеприпасов, интендантства, ГСМ располагались за городом. Мой первый выход в гарнизонный караул был зимой. И попал я на пост по охране склада ГСМ (горюче-смазочных материалов). Это был самый дальний пост от караульного помещения. Склад большой по территории и расположен был на кромке заросшего кустами оврага. Все штабеля и кучи разбросанных бочек. Ночь. Ветер воет и гудит по бочкам. Тянет снежной поземкой. В кустах мерещится диверсант. Воображение разыгрывается, когда проходишь между штабелями бочек и вспоминаешь слова инструктажа и напоминания о том, что когда-то сняли с поста часового. Вот и «бдишь» и вертишь головой, высовываясь из воротника тулупа. И два часа кажутся вечностью. Но вот идет караул с разводящим, и ты бодрым голосом кричишь: - «Стой! Кто идет?» и после ответа опять кричишь: - «Разводящий, ко мне, остальные на месте!» Это пришла твоя смена. Ты рад, что придешь сюда только через четыре часа. Ночь уже пройдет. Не будет мрачных, устрашающих ночных теней. А вечером, с чувством достойно исполненного долга, зашагаешь в казармы и вечером будет хороший ужин и еще одни сутки отдыха. Тяжёлыми были дежурства по полковой столовой и кухне. За зиму раза четыре пришлось отдежурить. Дежурство суточное без отдыха. Начиналось оно с получения вечером продуктов со склада. Ты назначался дежурить на кухню в помощь поварам, получал возможность глодать кости. Я же всегда умудрялся устроиться топить кухонные плиты. Топки плит были изолированные от кухни стеной, и в помещение истопника был свой вход. В этом отделенном отсеке меньше погонял и только одна, хоть и не чистая работа. За нее костей повара не бросали. Тут проявляли мы заботу о себе сами еще при получении и транспортировке продуктов. К этому готовились основательно и что приглянулось и была возможность отделить, все поступало в «фонд» остальной братии, обойденной вниманием поваров. Вот в этих топках, где я кочегарил, и готовились наши деликатесы. После обильного их поглощение за время дежурства и на вторые сутки вкусно отр***лось.
Был у нас в батарее Коля Б. и запомнился он своей способностью набивать чрево свое непомерно, несопоставимо с его, в общем, хиловатым видом. Сам тонкой кости, но с одутловатым животом, на худощавом лице длинный нос и надутые, как у хомяка, бледные щеки. Но жрал! Кормили в армии в тот предвоенный год нормально. А Коля, быстро пообедав, обойдет столы и все оставшиеся куски хлеба соберет, где и кастрюли подчистит и все примет в себя. Он был большим любителем дежурить на кухне, и повара его баловали, а частенько и шутки ради перекармливали его. Возвратившимся с дежурства по столовой и кухне разрешалось сразу ложиться спать. На вечерней проверки, перед отбоем стоять в строю близко с Колиной кроватью было невозможно от «букета» кухонных запахов, периодически подпускаемых Колей во сне.
Занятия по специальности проводились за городом. Командир взвода, человек мягкий, интеллигентный, на занятиях старался дать нам знания глубже, чем того требовалось по программе. Поскольку мы готовились и как наблюдатели - корректировщики арт. огня, мы довольно основательно изучили и теорию подготовки стрельбы с закрытых позиций и особенно корректировку огня на поражение цели. Имея математическую подготовку средней школы, мы легко просчитывали все «ШУ» и «КУ» (шаг угломера и коэффициент удаления). Тренировочные занятия на макетах и корректировка огня на поражение цели мне очень пригодилась впоследствии.
На политзанятиях, которые проводились обычно после завтрака, все мы «клевали носами». Нас знакомились с армиями предполагаемого противника. Примерно до февраля или начала марта 1941г. этим противником представляли нам армию Англии, а позже произошла резкая смена предполагаемого противника. И стали нас знакомить со структурой, вооружением и боевым потенциалом армии Германии-Вермахтом. Через короткое время мы узнали, как далека была та информация от действительности.
В средине зимы весь полк был поднят по тревоге ночью. Огромные пушки тянули трактора, взводам управления поставили задачу совершить пеший марш-бросок на 25 км. Комбаты должны были стрелять с закрытых позиций показательно, проверялась боеготовность полка. Наше дело рядовое - топай 25 км, оборудуй НП (наблюдательный пункт) и бодрствуй ночью на снегу.
Утром начались стрельбы. От НП цели находились на расстоянии около 2-х км. Впервые увиденные разрывы крупнокалиберных снарядов, пристрелка и залп всей батареей на поражение цели были эффективны. Батарея отстрелялась хорошо. На радостях комбат разрешил нам, взводоуправленцам, подсаживаться на лафеты пушек, это многим, в том число и мне, облегчило возвращение в казармы на потертых ногах. Вообще-то, полк был полностью механизирован, но бросок был сделан без машин, пешим ходом. И ноги оказались потертыми от спешки обувания по команде «Тревога!», когда нужно полусонному, как можно быстрее засунуть в сапоги ноги, когда нет времени обернуть портянки по всем армейским правилам. Наш выход был не легким, но полезным во многом и особенно в том, что солдатские ноги нужно очень беречь от набивания кровавых мозолей. Но все прошло и усталость, и боли в ногах, а вот разрывы снарядов, их посвист над головой еще долго были впечатляющими.
Еще из первых месяцев службы оставался памятный момент, когда я схватил обширную чесотку и 10 дней пролежал в изоляторе сан. части. А заразился я от своих соседей по постели, великовозрастных старослужащих. Они, как выяснилось, подцепили ее при увольнении в город, самолечились, скрывали эту заразу. Спали мы все кроме, младших командиров, втроем, на составленных двух койках. Я спал между ними, они меня и «наградили». Какой-то вонючей мазью натирался я и мои «благодетели», которых принудительно привели вслед за мной. Это, конечно, внесло разнообразие в будни службы, но отнюдь не удовольствие от постоянного чесания и настоянного запахом мази воздуха.
В основном время службы шло однообразно. К армейскому режиму постепенно попривыкли, хотя и не безболезненно, с внутренним сопротивлением. В увольнения нас, молодых, еще не пускали, но строем раз в десять дней выводили в городские бани регулярно. В конце зимы на лыжах, с полной нагрузкой был проведен 10-ти км. пробег для всего личного состава полка. Со своим товарищем Васей В. записались в гимнастическую секцию при ДКА (Дом Красной армии) и несколько раз за зиму ходили туда на занятия, преследуя в основном цель выхода из казармы в город. Все это как-то вносило разнообразие в обыденность армейской нудной жизни.
С родителями регулярно переписывался и довольно часто получал посылки от них. Из-за этих посылок обострились отношения с непосредственным моим начальством - командиром отделения Шабановым и привели к изменению службы. Суть в том, что, получая посылки, в армии всегда делишься с товарищами. Угощал я и Шабанова. Позже он стал навязчив, считая обязательным всегда иметь свою долю. Пришлось его «отшить». Шабанов - это явление в армии служаки, не располагающего ничем, что позволяло бы в чем-то считать его авторитетом. Это не думающая, уставная шаблонность с присущей ей способностью заискивать и выслуживаться перед вышестоящими, а с другой стороны рисоваться с начальственной чванливостью перед рядовыми. Грамотешки было у него совсем маловато, хотя полковую школу младших командиров он все же окончил. Правда, для учебы в ней требовалась не так способность, как терпимость и страстное желание выйти в «чин». В силу своей туповатости и неподготовленности, работать с нами по спецподготовке он не мог и уважением среди молодых он не пользовался. А когда был «отшит» и снят с «довольствия», проявил низкое мстительство. Началось с более частых очередных нарядов, потом посыпались на меня и Васю Волчанкова и серии нарядов вне очереди и, как правило, все на уборку туалета. Далеко не безропотно это встречалось и с нашей стороны. Однажды он все же «перебрал», пытаясь заставить ползти меня по-пластунски во время утренней физзарядки по плацу в конце зимы. Это уже походило на издевательство, за которое его понизили в звании на один «треугольник», а нас с Васей Волчанковым за выдачу на плацу чистосердечной, от всей души, характеристики Шабанову, перевели в другую даже казарму в отделении связи. И стали изучать мы телефонную связь и таскать катушки с проводом. Не помню фамилию нового «дистрофичного» своего отделенного, но видать было, что по просьбе Шабанова и он стал подкапываться при каждом удобном случае, разжигая в нас злость и отвращение. За толщей лет и событий много хороших людей ушло из памяти, а вот Шабанова не забыл, даже внешне, за его пакости, которым так резко, но справедливо, сопротивлялось все мое существо, ибо все, что шло от его натуры, было для меня несовместимо с той жизненной позицией, которая сложилась во мне и довольно четко определяла критерии как порядочности, так и подлости.