В стихах Владимира Журавля как-то очень просто и вместе с тем исчерпывающе (нечто подобное делал Твардовский в «Василии Тёркине») повествуется о воюющем Донецке, о героях Арсене Павлове (Мотороле) и Евгении Родионове, о Красном Флаге.
Из разговора с другом
I
— Давай с тобой раскинем в бур-козла
Колоду смерти. Подлую колоду.
Братан, ты знаешь, на Донбасс внесла
Война среди поэтов русских «моду».
Вот и меня в сердцах призвал Донецк.
Я еду завтра. Начисляй зубровку.
Три года собирался я — и наконец…
— Решил послать себя в командировку?
Володь, окстись! Ты знаешь, там война,
И в небе тамошнем снаряды рвутся.
Какая к чёрту «Русская Весна!» —
Хохлы промеж собою разберутся.
Поэты, музыканты… — тоже мне герои!
Пиарщики глухих своих имён.
Желаете, чтоб вам кишки вспороли
Под шелест не пойми каких знамён!
Так это, извини меня, паскудство,
Ведь там, как я сказал уже, — война.
Не пой мне только: «Родина», «Страна»! —
Стошнит патриотической похлёбкой густо.
— Не прав ты, брат, и зол не в меру.
Не в шутку тебя что-то понесло.
А может, я и впрямь имею веру,
Что Русь святая наказует зло.
Мне тридцать лет. Я жил Иваном,
Не помнящим ни духа, ни родства.
Из тридцати пятнадцать — пьяным.
И всякий день в железе голова.
Из кабака я лесом шёл до храма,
Из храма лесом шёл до кабака.
Не широко виднелась панорама.
И перспектива та была неглубока…
И мне, признаться, брат, осточертело.
В себе узнал я с грустью сироту…
Давно уж руки требовали дела,
А я стишки пожёвывал во рту.
Из песен, как из брючин, вырастая,
И протрезвев почти до образца,
Пришёл коснуться молча до креста я
Над тихою могилою отца.
И понял я, что никуда не деться…
Ну вот послушай, друг мой, например.
II
…Мне эпизод припомнился из детства:
Прощанье с Красным Флагом. ГДР.
Мне было пять. Начало девяностых.
Уж карту сдал пятнисто-лысый чёрт.
Горит немецкий августовский воздух,
Над Вайсенфельцем здорово печёт.
Я — сын полка. Отец – красноармеец,
Чеканит шаг в строю мотострелков…
Я детским сердцем горячо осмелясь,
Решил ступить на плац. — Ступил. Каков!
Несёт отец мой полковое знамя —
Слеза в тот день отцу была — к лицу.
И я к параду был причастен, знаю!
Да, пусть я с краю! — всё же — на плацу.
История — что древо — непреклонна.
Я помню свой неистовый восторг.
Не понимал я, что бронеколонна
Уходит безвозвратно… на восток…
Свершив глоток колодезной водицы
И раскурив в ленивый дым табак,
Я к тридцати, исполнившись традиций,
Пропах историей отеческих рубах.
Вкусил я соль смертельного бездейства,
Когда из брючин вырос — на размер.
Мне эпизод припомнился из детства:
Прощанье с Красным Флагом. ГДР.
Погибшим за освобождение Донбасса
Число потерь врага я не утроил!
Негромкий гимн восторженно пою
Тому, кто кровь за мир на бойне пролил:
«Сгорел он героически — в бою!»
«П-О-Б-Е-Д-А» — пишется по вашей букве,
Тяжёлой букве — девять граммов — вес!
Чтоб Новоросские цвели хоругви
По-русски — гордо в сторону небес!..
Комчас
По тихим улицам донецким
Брожу, не в шутку осерчась.
А мне бы выпить с кем —
Да не с кем —
Ведь комендантский пробил час.
И не услышать тут, звучат как
Вечерних песен голоса, —
Уснуло всё: кабак, брусчатка,
Трамвай, Ильич, герой-спаса-
тель, Дон Кихот и Санчо Панса,
И исцелившийся больной…
И мне бы стоило проспаться.
Чтоб патрулю мне не попасться —
Пошёл окольными домой.
…Такой смертельной тишиной
Я оглушён ни разу не был,
Но артобстрела гром шальной
Над Васнецова вдарил в небо.
А небо, нет, не раскололось,
Лишь ощетинившись звездой,
Не матерясь, но в грубый голос
Велело дать ответный бой.
И канонада аритмично
(Так бьётся сердце спохмела) —
Гремит. А мне уже привычна
Вся дрожь оконного стекла.
Тут не Алеппо, не Пальмира,
И вроде я не в блиндаже,
Но третьи сутки в центре мира
Живу на первом этаже.
А вот соседние квартиры
Четвёртый год живут уже
В таком режиме, не считая —
Снарядов сколько взорвалось…
…Затихло. Вроде улеглось. —
Но то не точка — запятая.
На перекур войне даны
Минут пятнадцать тишины…
Земля
Оружием, словом ли — всё-таки буду
Сражаться за твой богоносный народ.
Покуда я в крепости духа пребуду,
Я каждую пядь необъятных широт
Готов окропить благодарною кровью.
И если не буду сражён ножевым,
Войдя с торжеством под родимую кровлю,
Предстану пред матерью целым, живым!
А коль на войне
Паду я бесславно,
Не плачь обо мне,
Моя Ярославна.
За горстку земли,
Что названа Русской,
Не счёл я рубли
На вес — перегрузкой.
Постельный режим на военный меняю.
А тех, кто обратно, судить не берусь.
Но всё же я матерь мою обвиняю
За то, что Россия она, а не Русь.
За серое небо, за чёрную землю!
До крови последней я провозгласил:
Клянусь, что вовеки веков не приемлю
Холодный уют чужеземных могил.
*
— Володя, окстись! —
Я сам разберусь.
Погибель за Русь
Принять — зае#ись!
Постельный режим.
Военный режим.
Режим ожидания — тоже режим.
Вот так и живём — поём, нетужим,
В уютных постелях, мечтая, лежим,
Пуская дымок
В родной потолок.
Но кто из нас в мыслях о смерти продрог.
О смерти за Русь, которой клянусь,
Принять за которую смерть не боюсь!
Я тоже, как ты, этой верой изранен!
В минуту сомнения, брат, вопроси:
Когда бы Спаситель пришёл не в Израиль,
Снискал бы Он славу свою на Руси?!
Моторола
Полковнику вооружённых сил ДНР,
Герою ДНР Арсену Павлову посвящаю
Он не зарыт!
Он окопался!..
Чистой прохладою воздух осенний.
Стынет под небом родная земля…
Лифт ожидая, воскликнул Арсений
Вечное — твёрдое — русское: «б..!»
Вижу в разбитом оконном проёме —
Лютый приказ: непокорных карать.
Только я верю: в сыром чернозёме
Берцы не страшно за мир замарать.
Нервно плывут облака-дирижабли.
Бранному полю ромашкой не цвесть.
Но в оружейном стволе не заржавлен
Гордый снаряд — офицерская месть.
Взяв рубежи, осмотрелся сварливо:
Яства такие в несметном числе!
Сколько солдатского мяса сварило
Время моё в Иловайском котле?
Сколько постреляно было ворон там!
Осиротел мой обугленный клён.
Всякий квадрат Новоросского фронта
Цветом спартанским навек окроплён!..
Чистой прохладою воздух осенний.
Стынет под небом родная земля…
В память твою восклицаем, Арсений,
Вечное — твёрдое — русское: «б..!»
Вид на Донецк из московского окна
Я сяду буквой «Ж» на подоконник.
И, созерцая мира жёлтый цвет,
Подумаю:
А звание «полковник»
Гремит не громче звания «поэт»!
Исполнен дерзости — к победе причаститься,
Под своды Мира Русского войдя,
Я так скажу:
«Ведь не могло случиться,
Чтоб моего тут не было гвоздя!»
Расстояние до передовой
— Товарищ Донецк, подскажите:
До передовой далеко?
— Ну если закуришь теперь, то
За жизнь сигареты дойдёшь.
— Так это, пожалуй, не близко.
Я, впрочем, могу на такси.
— Такси будет дорого стоить:
Две рюмки бензина сгорят.
Витя Черивичкин
А вот история одна,
И Доном нам дана она.
Ростов.
Война.
Как холодна
Донская красная волна!
Ноябрь суров,
Бесцветен, но
Я нынче счастлив,
Хоть убей.
И, широко раскрыв окно,
Скликаю стаю голубей.
Ноябрь.
Война.
Вся голодна
Родная Красная Страна,
Но я сберёг чуть-чуть пшена
На сорок тысяч голубей…
А немец — шельма, сатана —
В Ростов случился на броне —
Шеломом Дон испить до дна.
Ноябрь суров.
В войну — вдвойне.
…Знать, почтальон пернатый для
Фашистской сволочи — беда:
До неприступных стен Кремля
Доносит вести без труда.
Был дан приказ:
Всех голубей
В округе срочно истребить!
Но я обязан, хоть убей,
Пшеном ладонь озолотить,
Чтоб сорок тысяч голубей
Донских, родимых, накормить…
Экспромт на салфетке в кафе «Ракушка»
Хотел Азов испить до дна
шеломом Кальмиус, но не
сумел испить, ведь глубина
реки донецкой выше не-
б
а террикон, на то смотря,
вулканом став, изверг словцо:
«Не пожалею, б.., угля —
Азову вымазать лицо!»
Евгений Родионов
Война? — да пустяки! —
Когда болит страна,
Заботит лишь одно: хватило бы патронов.
Есть в животе земли святые имена… —
Припомнился мне вдруг Евгений Родионов.
Как скрипка со смычком,
С крестом согласна грудь. —
Он, милости лукавой не взяв от иноверца,
Разбитым кораблём не закопался в грунт,
Но ликом воссиял он в русском храме сердца…
Поэтическая подборка «Товарищ Донецк» опубликована в составе книги Владимира Журавля «Эх ты…» (ООО «Реноме», 2021).
Под публикацией читатель может оценить материал от 1 до 5 звёзд. Итоговый рейтинг работ полуфиналистов учтётся при определении списка финалистов.