Новочеркасск встретил Сухорукова вьюгой. Залепленная снегом фельдъегерская карета подъехала к атаманской резиденции, и Василий Дмитриевич предстал перед атаманом Дмитрием Кутейниковым. Заставив себя улыбнуться, атаман сказал, что рад видеть Сухорукова на родной земле и после короткой и “любезной” беседы “разрешил ему отправиться в дом матери”. (Донцы Х1Х века. Т.1. С.442).
Две недели жил в городе своей юности Сухоруков, успев встретиться с друзьями. Но потом снова последовал вызов к атаману. Недавняя любезность Кутейникова сменилась суровостью и жесткостью. Не утруждая себя выбором вежливых фраз, генерал сказал:
- Приказом военного министра графа Александра Ивановича Чернышева велено вас, господин сотник, употребить на службу в донском полку Фомина, в Финляндии находящемся. Извольте ваше благородие немедля отбыть к месту службы”.
...Вьюжным февральским днем заснеженные сани унесли Сухорукова в холодную Финляндию, где господствовал губительный для его здоровья климат. Генерал-губернатор Финляндии граф Закревский получил предписание учредить за Сухоруковым тайный надзор, как за опасным государственным преступником. Закревский вменил это неприятное поручение в обязанности коменданта Або генерала Турчанинова, в распоряжение которого вскоре и поступил Сухоруков. (Донцы Х1Х века. Т.1. С.443).
Потекли сумрачные дни тягостной службы без любимой литературной работы. унылая служба скрашивалась приятными вечерами в любезном семействе абосского коменданта Турчанинова, питавшего симпатию к Сухорукову. Иногда приходили письма с Дона, из которых Василий Дмитириевич узнавал некоторые новости. Однажды пришел пакет из Царства Польского от адъютанта фельдмаршала Паскевича, назначенного главнокомандующим русской армии в Польше. От мени Паскевича адъютант осведомлялся у Сухорукова “не пожелает ли он вновь поступить к нему на службу”.(Донцы Х1Х века. Т.1. С.443). Сухоруков ответил отказом, его снова и снова тянула к себе история. Восьмого августа 1831 года он отправил из Або на Дон письмо одному из своих друзей с просьбой прислать ему выписки из некоторых актов “Донских дел”. “На досуге хочу попытаться написать исторический роман из нашей старины”, - объяснял он свою просьбу. (Донцы Х1Х века. Т.1. С.444). Но войсковое начальство запретило друзьям Сухорукова высылать ему какие бы то ни стало копии с документов, понимая, что отлучение опального историка от литературной работы есть лучший способ его наказания. И в этом начальство, конечно, было право. Лишить Сухорукова заниматься творчеством - все равно, что медленно убивать его...
К осени 1831 года состояние здоровья Сухорукова резко ухудшилось. Ему нужен был теплый южный воздух, лечение кумысом, а он, по воле мстительного Чернышева, дышал убийственно-холодным воздухом Финляндии и умирал медленной смертью. “Сделавшись неспособным к службе”. Сухоруков подал рапорт графу Закревскому с просьбой разрешить ему вернуться на Дон. Генерал-губернатор поддержал это ходатайство, и шестнадцатого ноября 1831 года Сухоруков получил разрешение “с высочайшего соизволения...на увольнение на Дон по болезни и семейному положению”. (Донцы Х1Х века. Т.1. С.443). Но бдительное око полицейского надзора не оставило Сухорукова своим липким вниманием: атаман Кутейников получил предписание установить за бывшим декабристом “особый надзор и доносить о его поведении”. (Фадеев А. Указ. соч. С.61).
Снова дышал Василий Дмитриевич донским воздухом, и хотя стояла поздняя осень, серые влажные тучи хмуро нависали над притихшей землей, Сухорукова радовало все: и неласковое небо и ждущие первого снега размявшие от дождей пашни, и даже голые деревья, одиноко стоявшие на холодном осеннем ветру.
Пасмурным слезливым днем Сухоруков въехал в Новочеркасск. Город совсем не изменился за не полных два года его отсутствия. Все так же медленно строился Вознесенский собор, еле заметно росли стены новых домов, для строительства которых не хватало материалов, специалистов и транспорта. Город страдал от отсутствия питьевой воды, потому что вода в колодцах оказалась непригодной для питья. “Новочеркасск - город пустой, унылый, дороговизна большая и ничего нельзя найти порядочного, - писал один из путешественников. - Я сам опытом убежден, что граф Платов сделал непростительный поступок, построив город на таком месте, где нет направления дороги для торга, где нет пристани и даже порядочной воды для употребления. Так же здесь нет никакого заведения для образования девиц: здесь дамы по плохому воспитанию леностью считают добродетелью, а праздность украшением”. В 1828 году Общество торговых казаков поставило перед атаманом Кутейниковым вопрос о переносе донской столицы из Новочеркасска в аксайскую станицу поближе к Дону, к воде, но проблема никак не решилась.
...В Новочеркасске Сухоруков снова встретился с единомышленниками по “Литературным собраниям”, снова начались оживленные встречи и беседы на литературные и политические темы. Сухоруков был счастлив, но надо было добывать средства к существованию и он занялся сельским хозяйством. Взяв в аренду имение помещиков братьев Картушиных, Сухоруков принялся за изучение литературы по земледелию. (// «Древняя и новая Россия». № 9. 1877. С.90). Талант Сухорукова проявился и здесь: за свои статьи по проблемам сельского хозяйства он был избран член-корреспондентом Московского общества сельского хозяйства. (Донцы Х1Х века. С.443).
1833 год принес неурожй на Дону. Следствием этого стал голод, захлекстнувший казачьи станицы. Видя расторопность Сухорукова, братья Картушины попросили его заготовить на их средства хлеб на Волге, где был снят хороший урожй. Сухоруков согласился и снова удачно показал себя в деле. За короткий срок он заготовил такое количество хлеба, что его с лихвой хватило для употребления на Дону. Остатки Сухоруков по низкой цене уступил провиантскому комиссару Буковскому, заготавливавшему хлеб для казаков Кавказской линии. При этом казна сэкономила пятнадцать тысяч рублей. Казалось, радоваться провиантским чиновникам, да и только! Но давно сказано, что на добро часто неблагодарные люди отвечают злом. Так получлось и здесь. Войсковой комиссионер Юдин и гвардейский полковник Талызин, прибывший из Петербурга, обвинили Сухорукова... в спекуляции и в том, что будто он мешал им в заготовке хлеба. “Я буду обязан доложить о вашем поступке графу Чернышеву, господин Сухоруков! - нагло пригрозил Талызин, недовольный тем, что из-аза опального литератора ему не удалось “погреть” руки на народной беде. Понимая, в каком виде он будет представлен в доносе ретивого полковника, Сухоруков, как ни ненавидел Чернышева, отправил ему письмо с подробностями сего дела. Угрозы Талызина были нейтрализованы этим письмом.
Подлая душа, комиссионер Юдин, при жизни Сухорукова не посмел тронуть его, опасаясь отпора, но после смерти Василия Дмитриевича он напечатал в “Библиотеке для чтения” за 1860 год клеветническую статью о Сухорукове. (Донцы Х1Х века. Т.1. С.443. Примечание). Уж очень хотелось этой “моське” куснуть “слона”, приобщившись тем самым к истории, ибо наряду с титанами в исторической жизни обитают и карлики, известные лишь тем, что пинали мертвых львов.
Сухоруков вернулся в Новочеркасск и снова окунулся в литературно-политическую деятельность. Агенты, тайно наблюдавшие за ним, доложили по начальству, что есть опасния “не составилось какого-нибуь непозволительного общества” ввиду “крайне подозрительных сношений сотника Сухорукова” с местной интеллигенцией, некогда составивший тайное общество. Информация об этом поступила в руки военного министра Чернышева, который распорядился отправить Сухорукова на Кавказскую линию. Изображая из себя благодетеля и желая “наставить” Сухорукова на пусть истины”, Чернышев писал, что на Кавказе “прикосновенному к заговору” донцу скорее “представится случай отличием загладить прежние свои поступки”.(ЦГВИА Ф.36. Оп.9/852. Д.117. Лл.2, 10, 37).
В августе 1834 года Сухоруков прибыл на Кавказ и был подчинен командиру Девятого казачьего полка Евсееву. Здесь прослужил он до 26 июля 1839 года. (Донцы Х1Х века. Т.1. С.444).
На новом месте службы, а точнее ссылки, Сухоруков снова принялся за работу над историей донского казачества. Но материала не было, и он обратился с письмом к своему старому знакомцу и доброму другу Павлу Михайловичу Строеву, некогда поставлявшему ему материалы по истории Дона. “Вы первый раскрыли мне историю моей родины, заставили полюбить изыскания о нем, - писал Василий Дмитриевич. - Теперь это сделалось потребностью моей души, я прилепился в этому делу всем существом моим. Не откажите, сделайте милость, сообщить мне те дополнительные извлечения из московского архива, кои сделаны вами в 1828 году; равным образом и те открытия, какие сделаны вами при разборе монастырски книгохранилищ, разумеется в том, что относится к истории донской. Такого рода услугу я буду ценить, как отраду в жизни”. (Сухоруков В. Историческое описание… С.1У). Но материалов от Строева не поступило...
Тогда Сухоруков обратился к генералу Вельяминову с предложением написать историю Ставропольского края. Генерал согласился и отправил представление военному министру с просьбой разрешить назначить Сухорукова секретарем Ставропольского статистического комитета и дать ему возможность заниматься в местных архивах. Ответ от Чернышева последовал молниеносно: пылая неукротимой злобой, этот гнусный человек, не заботясь об интересах дела, мстительной рукой вывел: “Евсеева полка сотника Сухорукова употреблять только по кордонной службе”. ( // «Древняя и новая Россия». № 9. 1877. С.90). Талантливый историк и литератор Сухоруков для Чернышева был всего лишь “сотником Евгеева полка” и не заслуживал никакого другого употребления, как “по кордонной службе”! И чиновники, подобные Чернышеву, всерьез полагали, что служат России, а на самом деле вели ее к катастрофе, которая и случилась в Крымсокую войну. Такие чиновники не терпели талантливых людей, критиковавших темные стороны российской действительности в интересах дела, для возрастания могущества России, которую они любили непритворно и по-настоящему. Чиновники видели в таких людях врагов России, врагов царя и всячески преследовали их. Таким гонимым и преследуемым патриотом России и был Сухоруков, принадлежавший к славному поколению декабристов.
Лишенные любимой работы над историей донского казачества, Василий Дмитриевич принялся писать критический разбор книги Владимира Броневского “История Донского Войска”, вышедшей в Петербурге в 1834 году. Нахватав материала из различных работ и источников, Броневский изображал историю вольнолюбивого донского казачества, как цепь “беззаконных” и “разбойных” деяний. И это сказано было о казачестве, которое бессменной стражей стояло на рубежах России, которое в стужу и зной осваивало бескрайние просторы Сибири, выйдя на Североамериканский континент, которое доблестно сражалось против татар, турок, шведов, поляков, французов, пытавшихся покуситься на суверенитет России! С особой яростью обрушивался Броневский на революционную историю казачества, на вождей крестьянских войн, подыхавших в России: Степана Разина, Кондратия Булавина, Емельяна Пугачева.. В представлении Броневского это были “воры” и “разбойники”. Он ни словом не упомянул, что эти славные донцы были воспеты в народных песнях, что иначе, как народными заступниками, их люди не величали, что Пушкин назвал Степана Разина “единственным поэтическим лицом русской истории”.
Сухоруков скрупулезно разобрал сочинение Броневского, эту “смесь пространных нелепостей” и “грустную компиляцию со всех сочинений, в которых что-нибудь говорилось о Доне”. Настоящий историк, он был возмущен этим опусом Броневского, назвав его “спекуляцией” и “пакостью”.
Работая над критической статьей о книге Броневского, Сухоруков не знал, что примерно в это же время Пушкин дал такую же весьма резкую оценку этой книги. Великий поэт, друг и современник Сухорукова писал, что “политические и нравоучительные размышления, коими г.Броневский украсил свое повествование, слабы и пошлы, и не вознаграждают читателей за недостаток фактов, точных известий и ясного изложения происшествий... прочитав ее, я не нашел ничего нового, мне неизвестного, заметил некоторые ошибки, а в описании эпохи, мне знакомой, непростительную опрометчивость”. (Пушкин А.С. Сочинения. Т.У1. М.,1882. С.406-407). Говоря об эпохе, ему знакомой, Пушкин имел ввиду, прежде всего, пугачевское движение. Броневский пишет о Пугачева, как о”разбойнике”, “воре и самозванце”. Пушкин дает резкую отповедь новоявленному историку за такую антиисторическую характеристику деятельности Пугачева. Все это ни на чем не основано, - пишет поэт, - и записано г.Броневским из пустого немецкого романа “Ложный Петр III”, незаслуживающего никакого внимания. Г.Броневский, - укоряющий меня в каких-то поэтических вымыслах, сам поступил неосмотрительно, повторив в своей “Истории” вымыслы столь нелепые”. (Пушкин А.С. Сочинения. Т.У1. М.,1882. С.421). Да и сами мотивы, по которым Броневкий взялся за столь сложную тему, - пишет Пушкин, - могли, конечно, удивиться, увидя вместо статистических и хронологических исследований о казаках подробный отчет о лечении автора;... Из добродушных показаний г.Броневского видно, что он в своих исторических занятиях искал только невинного развлечения. Это лучшее оправдание его книги”. (Пушкин А.С. Сочинения. Т.У1. М.,1882. С.421).
Разгромную характеристику “Истории” Броневского дал В.Г. Белинский, с которым Сухоруков познакомился в Пятигорске в августе 1837 года. (Сочинения В.Г.Белинского в 4 томах. Т.4. Спб.,1911. Раздел У. Стб.81). “Вы прочитаете ее всю, - писал Белинский, -...спросите же теперь себя, что у вас осталось в голове, что вы упомнили, чем хорошим или полезным обогатили свою память? Уверяю вас, что не найти вам удовлетворительного ответа на этот мудреный вопрос... Прочтите ее сто раз и ничего не узнаете, ничего не удержите в памяти. Что такое донцы, какую идею выразили они собою, какое место должны они занимать в русской истории? - Обо всем этом и не спрашивайте автора. Он перефразировывает вам дурным...слогом то историю Карамзина, то статью Полевого, то что-нибудь другое; толкует о событиях в России и донцы в его драме являются аксессуарными персонажами. Он всегда был компилятором, он не изменил себе и в последнем своем сочинении. ...Так, например, лучшее место его книги есть взятие донцами Азова, потому что это место есть не что иное, как список известной статьи г.Полевого. Трудно, скучно, да и бесполезно было бы наводить справки, откуда и по скольку брал он чужого и что собственно принадлежит ему...” (Белинский В.Г. ПСС. Т.1. М.,1953. С.217-219).
...Свою статью о книге Броневского Сухоруков передал на Дон войсковому атаману. Но тот “не нашел удобным дать ей ход”. Еще бы, ведь Броневский в своей “Истории Донского Войска” отражал официальный взгляд на историю мятежных и вольнолюбивых донцов, а разве мог войсковой атаман пойти против официальной власти?! Статья Сухорукова лежала в архиве более тридцати лет, пока в 1867 году ее опубликовала газета “Донской вестник”. (Белинский В.Г. ПСС. Т.1. М.,1953. С.217-219.// «Донской вестник». №№ 27-29. 1867 г.).
Среди невзгод и мстительного преследования со стороны Чернышева, в жизнь Сухорукова пришла и счастливая пора: в начале 1836 года он женился в Пятигорске на Ольге Васильевне Швецовой. (Сухоруков В. Общежитие донских казаков. Предисловие. С. Ш). Жизнь приобрела для него новый смысл. В числе первых Василия Дмитриевича поздравил Пушкин. В письме, отправленном из Петербурга в субботу 14 марта 1836 года, поэт написал: “любезный Василий Дмитриевич! Пишу вам в комнате вашего соотечественника, милого молодого человека, от которого нередко получаю от вас известия. Сейчас сказал он мне, что вы женились. Поздравляю вас от всего сердца, желаю вам счастья, которое вы заслужили по всем отношениям”. Сухоруков взволнованно провел рукой по лбу и позвал:
- Оленька! Поди скорее сюда, я получил письмо от Александра Сергеевича.
- От кого? - переспросила Ольга Васильевна, появляясь в дверях.
- От Пушкина! - сияя, воскликнул Василий Дмитриевич. - Вот, слушай, что он пишет: “Заочно кланяюсь Ольге Васильевне и жалею, что не могу высказать ей все, что про вас думаю и все, что знаю прекрасного”. Сухоруков улыбнулся жене и продолжал читать: “Писал ли я вам после вашего разлучения в Арзрумском дворце? Кажется, что не писал; простите всегдашнему недосугу и не причисляйте мою ленность к чему-нибудь иному. Теперь поговорим о деле. Вы знаете, что я сделался журналистом (это напоминает мне, что я не послал вам Современника; - извините - постараюсь загладить свою вину). Итак, сделавшись собратом Булгарину и Полевому, я обращаюсь к вам с удивительным бессыдством и прошу у вас статей. И в самом деле, пришлите мне что-нибудь из ваших дельных и любопытных произведений. В соседстве Бештоу и Эльбруса живут досуг и вдохновение. Между тем и о цене (денежной) не худо поговорить. За лист печати я плачу по 200 рублей. Не войдем ли мы в торговые сношения? Простите. Весь ваш А.П. 14 марта 1836 года. СПБ”. (// «Русский архив». № 5. 1899. С.159).
Взбодренный теплым письмом великого поэта, Сухоруков взволнованно заходил по комнате.
- А я и не знал, что Александр Сергеевич издает журнал! - заговорил он. - Надобно что-то послать ему. Но что?” Сухоруков помрачнел, вспомнив о Чернышева, цензуре, начальстве, без ведома которого он и шагу ступить не смел. Так ничего и не послал Василий Дмитриевич в журнал Пушкина...
Жизнь тем временем шла своим чередом. Василий Дмитриевич, несмотря на запрет начальства, работал над историей Кавказа и Дона. Появились и другие радости. Шестнадцатого марта 1837 года у Сухорукова родилась дочь Зинаида. (СОВДСК. Вып.4. С.142. Зинаида Васильевна Минюшская скончалась 23 января 1898 года (Там же). В том же году он получил чин есаула, причем прошел по вакансии чисто случайно в большом списке офицеров, представленных к повышению. (Донцы Х1Х века. С.445).
Год 1837-й принес Сухорукову радость знакомства с Виссарионом Григорьевичем Белинским. Их встреча состоялась в Пятигорске, куда великий критик приехал лечиться от туберкулеза. Стоял август, погода тихая и солнечная, благоприятствовала беседе Сухорукова с Белинским. Говорили о литературных делах, о страшной потере, которую понесла российская литература со смертью Пушкина. Белинский поинтересовался, чем занимается Сухоруков. Тот невесело ответил, что не имеет возможности свободно заниматься любимым делом, но все-таки не оставляет работы над донской историей и собирает материал по истории Кавказа. Разошлись, довольные друг другом.
...Вечером, когда стих дневной шум, и улеглась суета, Белинский сел за письмо Константину Аксакову. “Во мне теперь мало любви, - невесело вывел Белинский. - Я весь в моих внешних обстоятельствах, весь вне себя и чужд всякой сосредоточенности... Нет никакого выхода. Или продай свое убеждение, сделай из себя пишущую машинку - или умирай с голоду. ...Это становится невыносимо. Я боюсь или сойти с ума, или сделаться пошлым человеком, приобщиться к этой толпе, которую так презираю и ненавижу”. Белинский еще долга писал о своих жизненных проблемах, а потом, вспомнив о недавнем знакомстве с Сухоруковым, добавил: “Здесь познакомился я с очень интересным человеком - казаком Сухоруковым. Но обо всем этом поговорим при свидании. Это письмо - последнее: 1-го или 2-го сентября мы выезжаем в Москву, к которой рвется душа”. Сочинения В.Г. Белинского в 4 томах. Т.4. Спб.,1911. Раздел У. Стб.79, 80, 81). Больше судьба уж не сводила их вместе...
Кавказ подарил Сухорукову встречу с Николаем Владимировичем Станкевичем, другом Белинского, поэтом и одним из интереснейших деятелей русской литературы и общественной мысли. (Переписка Е.В. Станкевича. 1830-1840. М.,1914. С.357). Но все эти годы Василий Дмитриевич хлопотал перед начальством о возвращении на родину. В июле 1839 года такое разрешение было получено, и двадцать шестого числа того же месяца он с семьей выехал на Дон, в Новочеркасск. (Донцы Х1Х века. С.44).
Михаил Астапенко, историк, член Союза писателей России.