Эпизод содержит жестокие сцены
Подъём в гору дался тяжелее обычного, ноги не шли. Они, вероятно, не хотели, чтоб мои глаза увидели то, что должны увидеть. Я ещё не помнил точно, что сейчас будет, только догадывался.
Через камеру солнечный свет собирался в ожерелья ярко-белых кругов на бледном, выгоревшем небе. Все альфы-, беты- и гаммы-составляющие жёсткой инсоляции насквозь прошивали пейзаж, делая его невероятно контрастным.
Яблоня у оврага всё также ломанно подставляла свои ветви горячему солнцу. В пожухлой траве лежали яблоки. Перегретый солнцем сок расползался прозрачными, янтарными пятнами под тонкой кожицей.
Через динамик я услышал смех. И через несколько секунд из-за склона показались ребята. Чумазые и уставшие, но обрадованные внезапной удачей. Они принялись торопливо собирать упавшие яблоки в брезентовый рюкзак. Я узнал их, сомнений быть не могло. На дороге ждал старый знакомый безногий дед на старой знакомой телеге. Митя тревожно вглядывался вдаль, куда-то мне за спину. Будто ждал кого-то, высматривал.
Я постоял немного, пока ребята не собрали урожай и вернулись на телегу. Митя протянул одно из яблок лошади. Обернулся и странно прищурился, словно подмигнул. Лошадь чуть тронула его ладонь большими мягкими губами и с благодарностью приняла угощение. Закивала, прожёвывая и стараясь не выронить яблоко. Белая пенистая слюна закапала на пыльную дорогу.
Телега тронулась. А я пошёл рядом.
- Включи запись, - скомандовал я, и в воздухе около моей ладони пошёл отсчёт призрачно-голубыми цифрами, сразу и время, и вес. А я тут же пожалел, что не успел очистить свой вирт-тер перед отъездом.
Ребята негромко переговаривались. Через динамик я слышал, как Митя рассказывал об отрядах партизан. Что неплохо было бы примкнуть к кому-нибудь. Или самим собрать отряд. И про спрятанные в местных лесах тайники с оружием. Я видел какими глазами смотрела на него Соня.
Солнце безжалостно прижаривало плечи и затылок, заполняло уши белым шумом, давило на глаза. Я уже с трудом поднимал взгляд, чтобы проверить дорогу в настоящем. Под ноги то и дело попадались камни, выползшие за десятилетия на поверхность. Каждый шаг давался с трудом. Ноги не двигались, я словно продирался сквозь полузастывшую смолу. А телега уезжала всё дальше, увозила ребят на встречу гибели, и я пока не помнил, как я мог бы их спасти.
Когда они скрылись за ближайшим поворотом, солнце навалилось на меня всей своей оглушающей тяжестью. Оттуда же, из невообразимой, неподвластной взгляду высоты полился, до нестерпимой боли давящий на барабанные перепонки, уже знакомый мне протяжный стон. Глубокое, инфразвуковое «А-А-А-А». До дрожи во всем теле, до отказов всех систем. Оно заполнило собой пространство, поглотило и свернуло время в петлю, закольцевав все будущие и прошедшие события....
Ноги отказались слушаться, я рухнул на песочно-пыльную обочину дороги. Я тщетно пытался вдохнуть, но воздух превратился в пережжённую сахарную массу. Он застывал в лёгких тягучими, обжигающими нитями. А с высоты новыми и новыми волнами накатывал тяжёлый гул, лишая сил, сминая спину, вжимая меня в землю.
А горле стоял отчётливо ощущаемый, кварцево-сладкий, сулящий беду и смерть запах... солнца. Оглушительно громкий.
Я валялся в дорожной пыли, с трудом пытался поднять голову, чтобы хоть что-то разглядеть и опознать остатками то и дело ускользающего сознания.
Сквозь струящийся, перегретый воздух я вдруг увидел ЕЁ. В дрожащем мареве, в белом платье ко мне шла девочка. Небесный стон словно спустился ещё на одну октаву, так что заломило уши. Несколько бесконечно долгих секунд, и прямо перед собой я увидел истрёпанные коричневые сандалии. Соня присела рядом на корточки. Погладила мои волосы. От прикосновения её рук по телу словно побежал огонь. Кожа на щеке, что была повёрнута к солнцу вдруг натянулась, потом будто вздулась сплошным пузырём. И следом все открытые участки тела подверглись безжалостному сожжению. Я чувствовал, как набухают и лопаются огромные волдыри на моих плечах, шее, предплечьях, икрах. Как вместе с тягучей, вскипевшей лимфой сползают лоскутки кожи. Как безжалостное солнце за спиной Сони испытующе смотрит на розовую обожжённую плоть и ни на секунду не отводит испепеляющего взгляда.
Я закричал, но не услышал своего голоса. Он тонул во всепоглощающем гуле солнца.
- Хочешь узнать, что они сделали со мной? - голос Сони прорезал бесконечный шум. Во внезапно наступившей абсолютной тишине я слышал его ясно и отчётливо, - Ты же видел, что стало с Митей и мальчиками? А знаешь, как спокойно и хорошо мне было в стогу соломы? Страха не было, потому что он лежал рядом. Он держал меня за руку. Я не боялась умирать. А ты боишься?
- Мы хотели... чтобы... вы все... остались... жить...- едва разлепляя губы, прохрипел я.
- А я хотела быть рядом с ним.
Краешки ран начинали прижариваться, одеваться кружевной, сухой корочкой, с чёрно-угольными краями. Я чувствовал, как кожа натягивается и лопается, слой за слоем, и в зияющих, глубоких трещинах закипает с тихим шипением кровь. Такая концентрация боли парализовала тело, а то, что ещё пыталось называться разумом, уже отчаянно желало конца.
- Видела бы... в кого превратились... под фашистскими... пулями в стогу... - кажется, и голоса у меня не осталось, только булькающие, судорожные хрипы, - Вы же... людей... сжирали... а Митя твой... на птичьих лапах...
- Не тебе судить, кто лучше.
- Не тебе... судить... кто виноват...
Вдруг я услышал хлопанье крыльев. Совсем близко, почти на головой.
- Прочь, крылатая дрянь! - крикнула Соня, - Не смей мешать мне! Он виновен!
Ворон кружил надо мной, и тень его крыльев закрывала меня от беспощадного прицела солнца. Даже боль отступила на возможность вдоха.
- Прочь, прочь, - кричала Соня, - прочь!!!
Я видел из спасительной тени, как лучи солнца прошивали её насквозь, она становилась прозрачной и таяла белым туманом. Она рухнула на колени.
- Прочь лети!!! - услышал я отчаянный крик и девочка исчезла.
Ворон сделал последний круг и сел рядом. С остервенением начал клевать моё запястье.
Я смог сдвинуть «лок» о какой-то острый камень торчащий в пыли, и рест свалился с руки. Ворон ступил в его полукружье. Я чуть подтолкнул пальцем свободные концы браслета, магниты сделали своё дело, и рест защёлкнулся. Птица захватила его цепкими сизыми пальцами.
Я едва смог перекатиться на спину. Поднимая тучи горького и колкого песка, надо мной снова захлопали крылья. Ворон завис прямо перед лицом, и жёсткие маховые перья хлестали меня по щекам, сдирая лохмотья обожжённой кожи и присыпая раны пылью.
- Нет... нет... просто оставь меня... отстань, - я пытался закрыться рукой, но ворон хлестал всё сильнее.
- Митька, приходи в себя! - крикнул ворон Санькиным голосом и исчез. На его месте появился Санька с занесённой для очередной пощёчины ладонью, - Митяй, ты живой, - выдохнул брат с облегчением, - Вот держи, пей срочно.
К моим губам прикоснулась пластиковая трубка и на язык попала солоновато-кислая жидкость гидролита. Пара глотков и сознание прояснилось.
- Солнечный удар, - прокомментировал брат, внимательно оглядывая меня.
Я поднял руку, чтоб оценить степень ожогов, но их не было. Кожа оказалась абсолютно целой. И на руках, и на ногах. Я тронул щёку и почувствовал едва пробивающуюся щетину. И боль оказалась фантомной.
Я сел, с наслаждением глотая живительный гидрококтейль. Рядом стоял Санькин «Дастер», у открытой двери, в пыли валялась выпотрошенная аптечка. Брат сидел передо мной на коленях с таким потерянным и жалким видом, словно это его чуть заживо не сожгли.
- В порядке? - просипел он и протянул руку за гидролитом.
Я отдал ему баллончик и глянул на своё пустое запястье:
- Ну, в целом, получилось.
- Чего получилось?
- Рест им передать.