Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
Покопавшись в пыльном своём портфеле, извлёк из его вместительных внутренностей ни разу не публиковавшуюся вещь, припудрил ей носик, освежил доисторическими духами "Быть может", причесал и... прошу любить и жаловать! Повесть "Хорошенькие дела" не самая большая, кажется, не более трёх авторских листов, так что в нашем пятничном необязательном ежемесячном клобе она проживёт, полагаю, примерно по май. Точнее сказать затруднюсь, текст в ней изначально выстроен "сплошняком", так что процесс деления её на условные части происходит по ходу публикации. А ещё с нею связаны у меня такие воспоминания... Отослав в "нулевых" "Хорошенькие дела" и, кажется, "Привет! О.Негин" в одно литературное агентство, получил вежливую, но отстранённую отповедь от одного весьма известного писателя - правда, из тех, чьи книги стоят на полке библиотеки сколь угодно долго и никогда не меняют своего местоположения, разве что всё более покрываясь пылью. Ответ был таков (привожу по памяти), что, дескать, когда этот уважаемый писатель NN учился в Литературном институте, преподаватель постоянно спрашивал студентов: "Чем будем удивлять?" В том смысле, что вроде как прочитанное отторжения у NN и не вызвало, но и не удивило... На том и сошлись, пожелав друг другу творческих успехов. За его "вежливый отказ" я признателен NN по сей день. Честное слово. Это предостерегло меня и от ненужной эйфории, и - самое главное - от опрометчивых шагов по смене рода деятельности... а то дулся бы сейчас на корку позавчерашнего хлеба в бесплодных попытках войти в когорту издаваемых, и убеждал бы отощавшую, с синими кругами под страдающими глазами, супругу в том, что не я - скверный писатель, а мир плохой, и до моего уровня попросту не дорос.
Так что, вероятнее всего, поразить вас, уважаемый читатели, мне "Хорошенькими делами" не удастся (так сказал титулованный NN), но, надеюсь, на несколько "недопятниц" я вам вечерок скоротать помогу. Вроде того персонажа на картине выше - что, закинув ногу на ногу, с уверенным видом читает что-то честной компании, кажется, совершенно в упоении своём не заботясь - нравится это кому-нибудь или нет.
ХОРОШЕНЬКИЕ ДЕЛА
ВРЕМЯ ПЕРВОЕ
Кто в Ленинграде семидесятых не знал Никиту Кашина? Можно было смело подходить к любому человеку вне зависимости от его возраста - от восторженной шестиклассницы до суровой пенсионерки с неизменной авоськой, плотно набитой кефиром, батонами и картошкой, и спросить - кто такой Кашин? Уверяю, в девяносто пяти случаях из ста ответ был бы категоричен и однозначен в своей формулировке - как верёвка, которое, как известно, вервие простое: лейтенант Сокольников! После выхода на экраны телевизоров трёхсерийного фильма "про разведчиков" "Один из них" разве что слепой не запомнил лихого лейтенанта, отстреливающегося ли от погони, либо ввязывающегося в бой с превосходящими силами фашистов, но постоянно повторяющего свою любимую присказку: "Хорошенькие дела!.." В конце второй серии он - к ужасу пацанов и всей женской части аудитории - погибал, закрывая своим телом очень красивую блондинку-разведчицу, обладающую чрезвычайно важной для Центра информацией. Стайки носящихся по дворам мальчишек тарахтели из игрушечных автоматов и разнокалиберных пистолетов по воображаемым немцам и отчаянно выкрикивали, полностью повторяя незабываемые интонации Сокольникова: "Хорошенькие дела!.. Ничего! Я прикрою!" Славу лихого лейтенанта смогли переплюнуть только "Адъютант его превосходительства" и Штирлиц. Да, собственно, что в Ленинграде?! А разве киностудии всей страны не хотели тогда заполучить молодого, успешного, излучающего самою своей улыбкой мягкое, будто приглушенное обаяние и какой-то одному ему свойственный магнетизм, артиста? Его фотографии из серии "Актеры советского кино", где он в кожаном черном пиджаке и белой водолазке, сидя, несколько откинувшись на спинку старинного кресла, как-то иронично, по-особенному, улыбался тебе словно старинному приятелю, были нарасхват в киосках и книжных магазинах. Помню, как буквально сметен был с прилавков июльский выпуск журнала "Советский экран" с его портретом на обложке - позже я видел эту страницу наклеенной на стенах в различных учреждениях, общежитиях и магазинах: Никита стоял в джинсовом костюме, поглаживая по холке белого жеребца, и взгляд его синих глаз мечтательно был направлен куда-то поверх названия журнала...
Позвольте представиться - меня зовут Артем Ильин. Я - инженер, но, несмотря на сугубую отдаленность моей профессии от мира искусства, пожалуй, никто не смог бы вам рассказать о Никите больше меня. Так получилось, что дружили мы с детства - жили в одной коммунальной квартире (правда, Кашины занимали две комнаты, а мы - только одну, хотя и достаточно просторную), ходили в один детский сад, в одну школу, да и потом уже почти братская наша связь если и прерывалась, то ненадолго - в основном, из-за занятости моего безмерно популярного друга. Он месяцами пропадал где-то то на съемках, то на гастролях, приезжал измотанный, осунувшийся, но всегда находил время позвонить - хоть бы и ночью, и я вновь слышал в трубке его знакомый голос: "Привет, Арт, как дела?" Почему Арт? Насмотревшись в свое время американских фильмов, мы с юношеских лет называли друг друга как два ковбойца - Арт и Ник, так же, впрочем, и вели себя, ходя вразвалочку и неторопливо цедя слова, пока обоим это не надоело и пока мировой кинематограф не подкинул нам героев посовременнее, чем вечно хмурые лапидарные Юл Бриннер и Чарльз Бронсон. Дела, конечно, в основном были у Никиты - там, где он находился, всегда бурлил и кипел человеческий бульон, всегда реками лились коньяк и шампанское, всегда были умопомрачительно красивые женщины, мои же рассказы сводились к паре скучных фраз либо об учебе в Корабелке, либо о работе в КБ - в зависимости от периодов моей жизни... Ну, может, о новой знакомой... Нетерпеливо выслушав меня, Никита хмыкал и голосом, не терпящим возражений, требовал перестать киснуть в своем болоте, сейчас же "падать в такси" и приезжать по такому-то адресу. Чертыхаясь, я одевался, ловил такси и куда-то мчался, заранее предвкушая прелести утренней головной боли, извинения перед начальником отдела по поводу очередного опоздания и отчаянную борьбу со сном после обеденного перерыва. Но, давайте обо всем по порядку...
... Как я уже сказал, жили мы сперва по соседству. Родители наши не то, чтобы дружили, но, в общем, находились в ровных приятельских отношениях. На маленькие семейные торжества, как то - покупка телевизора, повышение по службе и т.п., друг друга не звали, но на юбилей моего отца или двадцатилетие совместной жизни Кашиных неизменно приглашали. Очевидно, сказывалось различное социальное положение наших семей. Кашин-старший уже с конца пятидесятых был профессором кафедры марксизма-ленинизма, мои же родители всю жизнь мотались по экспедициям. Вернее, мотался отец, мать сопровождала его какое-то недолгое время до моего рождения, дальше она приезжала к нему в самые отдаленные точки бурно отстраивающейся в послевоенные годы страны вместе со мною - но только на лето. Отец мой, хоть и был партийным (вступил в партию на фронте, скорее всего, это было необходимо), но относился к коммунистической идеологии без излишнего фанатизма. Кашин же старший, по-видимому, пребывал в партии с юности осознанно, всемерно содействуя всей жизнью своей утверждению её идей в умах молодого, несколько ослабшего в своей вере в коммунизм поколения - особенно за вольнодумные, опрятные как герои французского кино, шестидесятые. Кстати, несмотря на упертость в марксистско-ленинские догматы, в те же шестидесятые Дмитрий Леонидович Кашин любил после пары-другой рюмочек коньячку извлечь тщательно оберегаемый им старинный альбом и, по-барски рисуясь, показать пожелтевшие фотографии, на которых были изображены люди, словно сошедшие со страниц Бунина или Куприна, - важные, одетые кто в штатское, кто в военную форму, с благородными чертами породистых, несколько вытянутых лиц и с каким-то неуловимым предчувствием грядущей вселенской трагедии в глазах. Дмитрий Леонидович, пока гости рассматривали эти свидетельства былого величия его предков, доставал с полки томик Карамзина и цитировал вслух любимые свои строчки из эпохи царствования Ивана Грозного: "...так, без вины, без суда, убили князя Юрия Кашина, члена думы, и брата его..." Абсурда происходящего, когда апологет учения, напрочь отвергавшего мрак и обреченность прежнего строя, с удовольствием демонстрировал свое явно не пролетарское происхождение, Дмитрий Леонидович, казалось, совершенно не замечал, напротив, всячески подчеркивая пример силы коммунизма, сделавшего из потомка гордых князей активного пропагандиста великих постулатов будущей идеологии всего прогрессивного человечества. Приходя каждый раз от Кашиных, мой отец, потерявший в годы репрессий почти всех родных и сам чудом уцелевший, саркастически крякал: "Князь... мать твою!" Скептическое отношение к семейству Кашиных подпитывал и тот факт, что отец, прошедший артиллеристом всю войну до Берлина и вернувшийся с двумя ранениями, упорно не мог допытаться Дмитрия Леонидовича о его вкладе в Победу - тот либо отмалчивался, либо переводил беседу на другие темы, что давало отцу повод подозревать его либо в том, что "князь" попросту каким-то образом отсиделся в тылу, либо в службе в "органах", что, учитывая его нынешнее положение, было бы вполне логичным. Поэтому, читая иногда публиковавшиеся в ленинградских газетах по различным поводам - годовщины революции или Великой Победы - краснобайские статьи "проф. Д. Л. Кашина", в которых тот со свойственным ему умением налить на строчку информации пять литров воды писал о "героическом подвиге нашего опаленного войною поколения" (как будто подвиг мог не быть героическим!), отец, тщательно ознакомившись с очередным опусом бывшего соседа, отчеркивал особо не вязавшиеся по его мнению с образом Кашина-старшего слова и, придя к матери на кухню, вслух зачитывал ей эти шедевры. В 1958-м Дмитрий Леонидович получил ордер на отдельную квартиру, видеться с профессором мои родители стали редко, чаще созванивались наши матери, но иногда Кашины приглашали нас в гости: отец морщился, но ехал.
Что до нас с Никитой, то, разумеется, тогда мы совсем не интересовались подобными тонкостями во взаимоотношениях наших родителей, больше посвящая время детским забавам, солдатикам, "войнушке" и учебе. В детском саду наши кровати стояли рядом, в школе мы тоже сидели за одной партой, так что наше общение не прекращалось, практически, ни на один день. Никита, в отличие от меня, в детстве был несколько более развит как физически, так и во всем, что касалось учебы. Например, читать он выучился в четыре года и то - довольно оригинальным способом. Наш детский сад находился от дома в четырех остановках на трамвае. Дмитрий Леонидович усаживал сына на колени, открывал "Правду" и внимательно, не пропуская ни одной строчки, знакомился с мировыми событиями. Никита же, явно скучая и будучи ребенком чрезвычайно любознательным, все время спрашивал его, тыча пальчиком в незнакомые комбинации черных каракулей: "Папа, а что это за буква?" Дмитрий Леонидович отвлекался и терпеливо отвечал: "Это "А" или "Это "М", не предполагая, каким анекдотом вскоре это обернется. Однажды Никита, все так же ерзая на отцовских коленях, задумчиво спросил: "Папа, а что такое ревизионизм?" Кашин-старший, вздохнув, отложил уже газету, чтобы истолковать сыну значение мудреного слова, как вдруг, опешив, спросил: "Постой, а где ты его слышал?" "Вот же оно написано!", - удивляясь отцовской невнимательности, ткнул в жирный заголовок Никита. Случай этот потряс все семейство Кашиных: вечером Никиту заставили прочитать стихи Агнии Барто и что-то из Пушкина. Юное дарование монотонно, но довольно бегло прочитало все из предложенного к вящей гордости родителей. Мой отец очень смеялся над этим случаем. "Нет, но ты смотри - даже Никитку идео-логи-зировали!", - притворно отфыркиваясь, говорил он. - "Нет, чтобы какой-нибудь "шарик" или "кошка", а то - на тебе! - ревизионизм!" Самого же Никиту этот случай никак не изменил, он отнесся к своему неожиданному открытию совершенно равнодушно, более интересуясь красивой девочкой Лялей из нашей группы. Лялю, впрочем, ухаживаний Никиты не приняла, а, напротив, устроила как-то раз истерику, когда ухажер, пытаясь привлечь внимание белокурой красавицы, слишком сильно дернул ее за бант. "А ну их, этих девок!", - солидно сплюнув, хрипло сказал мне Никита на следующий день, уже после того, как Дмитрию Леонидовичу нажаловалась на забияку воспитательница. Думаю, Кашин-старший не одобрил столь раннего интереса сына к противоположному полу. Ляля же однажды еще раз явилась причиною гнева профессора, причем, на этот раз досталось и мне: подглядев, как в туалете ребята меряются, уж не помню по какому поводу, своими "достоинствами", маленькая ябеда побежала к воспитательнице с криками: "Нина Ивановна, а мальчики друг другу глупости показывают!" Мы до вечера простояли в углу, а дома нам обоим закатили грандиозный скандал: не знаю, как Никите, а мне тяжелой отцовской рукой была устроена показательная порка! После этого наше решение вовсе игнорировать женский пол только укрепилось, правда, разумеется, ненадолго. Смерть Вождя народов тронула нас до такой степени, словно именно Иосиф Виссарионович был нашим отцом: помню, мы с Никитой, может быть, впервые за все время нашей дружбы рыдали так, что меня потом отпаивали водой - приключился приступ икоты, упорно не желающий проходить и сотрясавший все мое тело. Никита же слег с высокой температурой недели на две, дав Кашину-старшему лишний повод охать: "Не знаю, как мы теперь будем без товарища Сталина? Вся моя семья еле выжила после этого известия!", хотя внешне Дмитрий Леонидович абсолютно не изменился. К слову сказать, это был первый и последний случай, когда мы с моим другом так сердечно восприняли уход лидера, в дальнейшем смена "кормчих" почти не интересовала нас - очевидно, последующие наши правители, как ни крути, были помельче масштабом, а, может быть, подобная встряска в столь юном возрасте дала нам закалку на всю жизнь.
Когда пришло время идти в школу, мы были, что называется, не-разлей-вода. Узнав, что нас с Никитой записали в разные классы - меня в "А", а его - в "Б", я упросил мать сходить к завучу, чтобы исправить эту трагическую в моем понимании ошибку. Тот - старый фронтовик со шрамом через всю щеку - поначалу не захотел ее и слушать, но, узнав о боевых заслугах отца, пообещал все исправить. Слава богу, что я успел попросить свою мать первым! Думаю, если бы пошел Дмитрий Леонидович, мы с Никитой вынуждены были бы видеться только на переменах... В том счастливом для нас году специальным постановлением Совета Министров было введено совместное обучение, таким образом, нас не коснулась тоска ежедневно лицезреть одних лишь мальчиков - что ни говори, а женское общество заставляет взрослеть быстрее! Обустроившись капитально на задней парте, мы как путешественники – незнакомые земли в подзорные трубы - разглядывали одноклассников, с видом знатоков выделяя наиболее понравившихся девочек; детские истории с Лялей к тому времени были успешно позабыты. Уже одно то, что, в отличие от остальных растерянных школяров, нас было двое, делало наш тандем в собственных глазах практически неуязвимым для всевозможных сложностей, подстерегающих первоклассников на каждом шагу: нас не посмел бы тронуть самый бесшабашный хулиган, мы всегда могли понадеяться на подсказку друг друга, да мало ли преимуществ у такой закадычной парочки перед жалкими одиночками! Был, правда, один случай, когда угрюмый верзила Донченко, воспользовавшись недельным отсутствием Никиты из-за простуды, подошел ко мне и потребовал что-то дать ему списать. Растерявшись, я, злясь на самого себя, протянул тетрадку, а Донченко, нарочно уронив ее на грязный пол, усмехнулся и, сказав: "То-то!", небрежно оттолкнул меня, демонстрируя всем, кто здесь главный. Никите я нарочно ничего не говорил, он узнал об этом случае сам, видно, от кого-то, в результате чего Донченко обзавелся симпатичным фингалом, а Никита - размашистым вызовом в дневнике родителей к завучу. Неприязнь таких как Донченко Никита вызвал буквально с первых дней своим, уже упоминавшимся мной, быстрочтением: к тому времени он уже вполне мог осилить какого-нибудь Жюля Верна, подолгу рассказывая мне об удивительных приключениях и бесстрашных героях. Спросив, умеет ли кто-нибудь читать, наша классная руководительница Нина Афанасьевна увидела лениво поднятую руку Никиты и дала ему букварь. О, святая простота! Ему не букварь надо было давать, а статью в «Правде» о кровавом палаче Броз Тито! Сами понимаете, симпатий у мужской половины класса Никите его умение не принесло, зато некоторые девочки смотрели на него - ну и заодно на меня! - с явной благосклонностью. В дальнейшем всегда только так и было - привыкнув всегда находиться в тени своего победительного друга, я нередко пользовался его славой, а следовательно, и плодами ее, выражавшимися в изобилии юных красавиц, беспроблемных входов в рестораны и знакомств с нашими небожителями от искусства. Учеба - класса до восьмого - особенно не утомляла нас, или, скорее, мы не слишком охотно стремились постигнуть таинства геометрии и премудрости физики. Никита, к тому времени переехавший с родителями в отдельную квартиру где-то в Купчино, упросил не переводить его в другую школу и теперь мотался на учебу и обратно по три часа в день, я же, в знак признательности, помогал ему с точными науками, в которых он был безнадежно неуспешен. Однажды, искренне признавшись физичке, что он не может понять, откуда берется электрический ток, Никита заявил, что не видит никакого смысла изучать то, что в жизни ему не понадобится ни при каких обстоятельствах. Скандал поднялся ужасный, снова вызывался Дмитрий Леонидович, в результате Никите с трудом натянули "трояк" по физике и "уд" по поведению - и то, подозреваю, не обошлось без уважения к заслугам "проф. Д. Л. Кашина". Вяло перекатываясь из года в год с "четверок" на "тройки", мы дошли до девятого класса, признавшись однажды друг другу, что, наконец, и нас настигли прелести того, что называется "смятением чувств". Я внезапно влюбился в Лену Резникову, а Никита - в хорошенькую блондиночку Виту Лисицкую, переехавшую вместе с родителями в Ленинград откуда-то из Прибалтики. Разница в нашем поведении была существенная: если я так и не осмелился подать знак предмету своей страсти, предпочитая смотреть на Лену со стороны и вздыхать, то Никита немедленно послал Вите записку с предложением "сходить куда-нибудь" после уроков вместе. Удивленная Лисицкая пару раз оглянулась на Кашина и неопределенно пожала плечиками - мол, не знаю, не знаю... На перемене Никита подошел к ней и показал два билета на "Серенаду солнечной долины". "Я уже видела этот фильм", - снова пожала плечами Вита, втайне польщенная вниманием первого красавца класса, и, видя, как улыбка сползает с лица Никиты, поспешно добавила: "Но могу посмотреть еще!" Вдохновленный успехом друга, я через несколько дней отстоял огромную очередь на премьеру "Оптимистической трагедии" в панорамном кинотеатре "Ленинград". Не могу сейчас похвастаться собственным выбором, но почему-то мне хотелось пригласить Лену именно в "Ленинград", там же, как на грех, выбирать пришлось из трагедии Всеволода Вишневского, сто раз виденной "Гусарской баллады" и какого-то арабского фильма со смуглой красавицей на афише, билеты на который кончились уже с утра. В результате, когда заинтересованная первоначально моим робким предложением Резникова узнала, на что я собираюсь ее пригласить, только непатриотично покрутила пальцем у виска, нараспев сказав: "Дурак ты, Ильин, и не лечишься!" На том мои, так и не успевшие развиться хотя бы во что-нибудь чувства, и умерли, а я с тех пор искренне не люблю ни в чем не виноватый передо мною фильм режиссера Самсонова, просмотренный тогда в гордом одиночестве. Никита, к тому времени уже каждый день провожавший Виту после школы, от души расхохотался, узнав про историю с "трагедией". "Ты бы, дурень, еще на кладбище ее позвал!" - сказал он мне и предложил через отца достать билеты в Мариинку. Я обиделся и отказался, сославшись на то, что Ленка мне уже разонравилась. "Ага, зелен виноград!" - поддакнул Никита и ласково приобнял меня - мол, не гужуйся, все будет нормально! У него, и правда, все было нормально: взявшись перед поступлением в институт за ум, он получал "пятерки" по истории, английскому, литературе, географии, по-прежнему, правда, мучаясь с "точными" предметами и, особенно, с химией, ставшей вдруг почему-то особенно нелюбимой им. "Кашин, выше двойки тебе на экзаменах не получить!" - скорбно говорила химичка, выписывая очередную "пару" упорно не желающему вникать в хитросплетения бензольных колец Никите. Тот лишь картинно вздыхал, а уже через несколько минут забывал о химических сложностях, уносясь в заоблачные дали своей любви к Вите и грядущего поступления в театральный институт, куда он засобирался с конца восьмого класса после успеха школьной постановки нескольких сцен из гоголевской "Женитьбы", осуществленной учительницей литературы Лидией Евгеньевной. Никита, само собой, играл там роль Кочкарева, причем играл так, словно всю жизнь не сходил с подмостков, не испытывая ни страха, ни робости, сочно произнося искрометные реплики этого бонвивана и буквально купаясь в них. Надо было видеть, как он "выдавал" Подколесину: "Ну скажи, пожалуйста, ну на что ты похож? Ну, ну, дрянь, колпак, сказал бы такое слово... да неприлично только. Баба! хуже бабы!" Все рыдали от смеха. Мне, разумеется, досталась скромная роль Степана - претендовать на большее, ввиду отсутствия таланта, не приходилось. После грандиозного триумфа - особенно у девочек! - "Женитьбы" Никита окончательно определился со своей будущей профессией, не смущаясь ни огромным конкурсом в театральный, ни неодобрением со стороны Дмитрия Леонидовича, явно прочившего для сына совсем иную карьеру. Несколько завидуя целеустремленности друга, я с тоской понимал, что сам в отличие от него до сих пор не решил, куда направлю свои стопы. "Если никуда - значит, в инженеры!" - определил за меня Никита, а я, поразмыслив, согласился с ним, завершив период становления и, к ужасу своему, подойдя к другой поре своей жизни, когда дальше мне предстояло все делать самому... и одному!
С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ
Предыдущие заседания клоба "Недопятница", а также много ещё чего - в иллюстрированном гиде по публикациям на историческую тематику "РУССКIЙ ГЕРОДОТЪ" или в новом каталоге "РУССКiЙ РЕЗОНЕРЪ" LIVE
ЗДЕСЬ - "Русскiй РезонёрЪ" ЛУЧШЕЕ. Сокращённый гид по каналу
"Младший брат" "Русскаго Резонера" в ЖЖ - "РУССКiЙ ДИВАНЪ" нуждается в вашем внимании