...Особенно памятен был ему эпизод убийства Оленьки Кругловой.
Вспоминать его Тёма не любил. Он стоял как бы особняком в его «серии» и не то, чтобы не вписывался в неё, но выделялся, доставлял до болезненности мучительное беспокойство.
...Он никогда о ней не думал. Детская мечта отомстить давно забылась, не будоражила воображение. Он не искал, не интересовался её судьбой и ничего в отношении её не планировал. Всё сложилось само собой…
...Ему было плохо, он болел. Казалось, как никогда тяжело и безнадёжно - «тварь», которую необходимо было «мочить», где-то искусно таилась, никак не определялась.
Он ходил из угла в угол кабинета, тёр подбородок, обдумывал ситуацию. Иногда он подходил к окну, замирал, угрюмо, через щёлку в жалюзи, всматривался в разношерстную на улице толпу. Нет, они, эти люди, были не его «темой»... Он возвращался к столу, пытался работать, потирал ломившие от страшных болезненных спазмов грудь и виски. Он не знал, как подступиться к проблеме. И вдруг...
Не выдерживая, он выскочил из офиса, торопливо пошёл по аллее. Его душила ненависть. К себе, к боли, к «провидению», заставлявшего его «этим» заниматься, а главное, к той «мрази», которая играла с ним в прятки, скрывалась, тогда как давно уже должна была умереть...
Ветер рвал полы его пальто, шарф, хлестал в мокрое от пота и слёз лицо, толкал в спину и в грудь.
Наконец, уставая, он медленно побрёл вдоль какого-то забора.
...Его привёл в себя детский визг. Тёма остановился, прильнул к решётке. За оградой на площадке возилась малышня. Воспитательница, страшненькая тонконогами пигалица, укутывала шарфом толстого неповоротливого увальня. Увалень куксил, причмокивал крохотным розовым ротиком, то и дело слизывал сопли, размазывал их по щекам. Женщина, не зло сердясь, достала салфетку, утёрла сопливцу лицо, подтолкнув от себя, подошла к другому, третьему, четвёртому ребёнку, ощупала, осмотрела. Находя что всё в порядке, она, наконец, распрямилась, удовлетворённо выдохнула, оглянулась...
Она заметила его, нахмурилась.
– Гражданин, то вам нужно?
Тёма не ответил, продолжал поедать ее глазами.
– Здесь нельзя стоять.Уходите.
Он не пошевелился.
Теряя терпение, девушка решительно шагнула к нему.
– Что вы тут высматриваете?! Я сейчас позвоню в поли...
Она осеклась, не договорила, - незнакомец улыбался, ласково манил ее одними глазами. Она вгляделась в красивое лицо и вдруг ойкнула, присела от неожиданности
– Ты?!
Оленька закрылась ладошками, прыснула смущённым смехом.
Тёма, казалось, не мог на неё насмотреться. Глаза его лучились нежностью, даже любовью, с неподдельной приязнью ощупывали худосочную фигурку, серое, побитое большими сочными багровыми прыщами плюгавенькое личико.
– Ты здесь работаешь?.. - Он кивнул на здание детсада. - Я не знал. Мой офис рядом, за углом. Адвокатское бюро.
Она ахнула.
– Так это твоя контора?!!
Она хотела что-то сказать, но громкий детский плач заставил ее вспомнить об обязанностях, вернуться на площадку. Досадуя на детвору, она быстро управилась с ней, вновь подскочила к забору. Взгляд её, жалкий, жадный, в котором без труда угадывалась вспыхнувшая страсть, забегал по дорогому пальто, модной стрижке, зацепился за безымянный палец. Он понял, в свою очередь спросил
– Ты замужем?
Круглова передёрнула плечами, отвела взгляд.
– Нет. - Ей вдруг захотелось плакать, но она сдержалась, прикрыла варежкой покрасневший носик.
– Тогда я вечером заеду...
...Она повисла на заборе, смотрела, как он уходил, трепетала от предчувствия наступления в ее жизни какого-то чрезвычайного важного события...
...Он не обманул, действительно приехал, повёз в ресторан.
...Она с любопытством оглянулась на шикарный зал, простодушно сказала
– Красиво... - Потом, смущаясь официанта, расставлявшего закуски, склонила голову, стала поправлять причёску, убрала за ушко тусклый жиденький завиток.
Тёма улыбнулся
– А ты не изменилась...
– Хочешь сказать, всё такое же страшко?..
– О вкусах спорят...
Она зарделась.
– Ты всегда был добрым...
– С нашими встречаешься?
– Зачем мне?.. - Оленька помрачнела. - Мне и школы хватило...
Потом подумала, спросила
– Мне рассказывали, ты в столицу уехал…
– Да, учился там.
– Почему вернулся? Нельзя было зацепиться?
– Можно. Но мне нравится здесь. Люблю этот город.
Она поскучнела, непонимающе передёрнула плечами
– Что в нём хорошего?.. Скука одна.
– А там?.. Москва - город временщиков, Оленька. Как река, в которую никогда нельзя войти дважды. Привыкнуть к ней невозможно. Всё суета... Люди, события, отношения... Ничего настоящего.
Она подвинулась ближе
– Ты был женат?
– Нет. А ты?
Она вымучено ухмыльнулась.
Он, успокаивая, взял её за руку. Ладошка была противной, липкой, холодной, как лягушечья лапка. Тёма не удивился - конечно, мерзкая... Такая, какая и должна быть...
...Он не мог от неё оторваться, продолжал мять, перебирать острые костяшки пальчиков, и, согревая, зажал в ладонях, будто случайно коснулся губами. Она замерла, смотрела на него ошеломлённо, не мигая.
Заиграла музыка. Тёма, приглашая на танец, потянул её к себе через стол, тихо ласково поманил
– Иди ко мне, котёнок...
Они кружили на одном месте, тесно прижимаясь друг к другу.
…Иномарка беззвучно неслась по ночному блестящему шоссе. Дождь бился в окна, рисовал на стёклах мокрые серо-жёлтые, черно-красные, сине-зеленые импрессионистские картинки, полоскал проносившиеся мимо ночные спящие улицы, дома, застывшие на стоянках автомобили, редких, с большими зонтами, прохожих.
...Она сидела вполоборота, рассматривала его лицо. Оно было спокойным и завораживающе красивым. Разноцветные блики от неоновых реклам, витрин дорогих магазинов то и дело вспыхивали яркими пятнами, выхватывали из темноты салона сидящий за рулём в дорогом костюме торс, холеные руки, чувственный подбородок, губы, обтянутые брюками горячие сексуальные ляжки. В голове вспыхнула бесстыдная картинка: вот её, Оленьку, несут на руках в спальную, укладывают на шуршащую шёлком и атласом кровать, раздевают... Она почти физически представила, как будут шарить по её голому телу молодые сильные ладони, лапать, ласкать груди, соски, тереть волосатый лобок, а пальцы, длинные, нетерпеливые, будто случайно нащупав заветную щель, с силой войдут в неё, захватят в горсть, станут мять набухшую от желания мокрую возбуждённую плоть... Гора белых, как у бройлера, бицепсов подомнёт её под себя, навалится сверху, станет топтать, доставляя ни с чем несравнимое наслаждение... Словно в калейдоскопе промелькнула и вся будущая жизнь: она сделается супругой известного в городе адвоката и через пару лет родит ему двоих очаровательных детей. Они обязательно будут похожи на отца - такие же светленькие, обаятельные… После декрета - опять работа. Но не с тем, разумеется, что в этом будет иметься какая-то необходимость, нет. Она, Оленька, будет продолжать ходить в свои ясли, чтобы дразнить неудачниц, важничать своим семейным положением, обручальным кольцом (кольцо будет непременно, это мечта…), вызывая острую зависть коллег и знакомых. И вдруг пронзительная, как молния, мысль: он будет изменять ей, заводить интрижки. А это очень может быть - он необыкновенный, а баб-пройдох вокруг много... И все они наглые, симпатичные... Её затошнило от ревности.
- У тебя были женщины?..
Он вспомнил места своих убоев, растерзанные трупы, кивнул
– Были...
– Вы расстались?
– Да.
– И ты больше о них не думаешь?..
Он ответил совершенно искренне
– Сейчас я думаю о тебе...
– Но ведь это невозможно, Тёма...
Он, не отрываясь от дороги, переспросил
– Что «невозможно»?
– Всё это... - Она задохнулась от чувств, голос её надломился - Меня нельзя любить, понимаешь?..
– Почему?..
Она неопределённо шевельнула костлявыми лопатками, поцеловала его в плечо, уткнулась в него лбом
– Не могу объяснить... Я только знаю, что это невозможно… что этого нельзя... что этого никогда в моей жизни не будет... Я это чувствую...
Он не возражал.
Она подождала, потом, словно трезвея, заглянула в глаза.
– Я не поняла...
Он отвёл взгляд. Оленька напряглась. Но вдруг вспомнила ресторан, его ласки... В них не было обмана.
– Тёма, что происходит?..
Он коротко взглянул в растерянные глаза, дал по газам, на бешеной скорости погнал машину вперёд. Скоро они выехали за город.
...Дождь прекратился.
...Она вылезла из машины, насторожено оглянулась. Мрачная громадина заброшенной стройки даже отдалённо не напоминала обещанную адвокатскую дачу. Где-то невысоко выл ветер, неслись темные ошмётки мокрых облаков, стонали провода...
– Куда ты меня привёз?..
Он подошёл, стал напротив. Ноздри его дрожали. Она попятилась. Он схватил её за руку, не отпустил. Однако в этом жесте больше не было гламура. Она запереживала
– Что тебе нужно?..
Тёма не ответил, медленно придвинулся, ухмылялся одними губами. Глаза, в которых больше не было жизни, сделались некрасивыми, круглыми, как блюдца, засверкали вывороченными белками. Оленька судорожно сглотнула
– Дурак! Я на тебя заявлю!
Казалось, он сделался выше ростом, навис над ней громадной скалой. Он медленно наклонялся над приседавшим, сжимавшимся в комок жалким тельцем, и вдруг захрюкал, закапал на него слюной. Она не успела закричать…
...Он бил её долго, с остервенением, испытывая невероятное сладострастие.
...Затем он мучил её уже мёртвую, до рассвета волочил за ноги, срывал одежду, рвал в клочья, разбрасывал вокруг. Иногда на него накатывало: он рычал, опять набрасывался на труп, придавал ему то одну, то другую неприличные позы, ложился на него, имитировал половой акт, выгрызал соски, вылизывал промежность, набивал камнями влагалище. Наконец, она надоела. Тёма в последний раз брезгливо взглянул на растерзанные останки, подхватил их за босые ступни, раскрутил, с силой швырнул. Он не стал смотреть, куда они упали, вернулся к машине.
Он блаженно вытянулся на сидении, уснул.
…Он неторопливо привёл себя в порядок: помыл в луже, протёр салфеткой испачканные строительной грязью туфли, поправил в зеркале причёску, галстук, стряхнул с плеч прилипшие нитки. Ему было хорошо.
* * *
...Оленьку нашли скоро: выполосканное дождями тело запуталось в арматуре, висело высоко, было хорошо и отовсюду видно.
* * *
– Ты слышал о Кругловой?.. - Арбузов, школьный приятель, а теперь партнёр, заговорщицки пригнулся к столику
– Кругловой?.. - Тёма изобразил спокойное удивление, красиво взял чашечку, хлебнул кофе. - Кто это?
– Ты сидел с ней за одной партой...
– Ольга? Что с ней?
– Убили.
– Гм... Вот так действительно новость. За что?
– Кто знает... Но труп буквально растерзан.
– Думаешь, наш серийщик опять так отметился?
– Думаю, да.
– Бедняжка...
– Но его, кажется, наконец, взяли...
Тёма был искренне изумлён. Арбузов ухмыльнулся
– Меня назначили его адвокатом.
– И кто же он?!
– Её сожитель. Жила наша дура с одним пожилым хмырём. Точнее, приходила к нему на палку… Эксперт говорит, она беременной была.
Тёма опустил, спрятал глаза. Ну, конечно, беременной, кто бы сомневался...
– За что он ее так?..
– Следствие покажет. А сейчас следак его на дурку отправил. На экспертизу по поводу вменяемости.
– Он дал показания? Что он рассказывает?
– А что они обычно в таких случаях «рассказывают»?.. Что ничего не помнит. Пьян был, скотина. Алкаш. Не конченый, правда, но безбашенный. Он, говорят, её сильно избивал.
– Зачем же тогда она с ним жила?
– А с кем еще? Ты видел ее после школы?
– Нет, ни разу не встречал. А что?..
– Хм... Там такая карикатура... И я мужика понимаю... Без пойла на нее и не встанет...
Они помолчали. Потом Арбузов, доедая завтрак, слабо поморщился
– А вообще жаль... Ну и что, что она страшная?.. Это что, повод для убийства?.. - Он помолчал. - Знаешь, о чем иногда думаю?.. Вот почему так? Когда одним - всё, а другим - ничего. Не судьба, а - полный мрак.
...Последние слова зацепили. Он много раз возвращался к ним, не умея сформулировать свою жизненную трагедию лучше. Мрак. Полный. Абсолютный. Беспросветный. И, видимо, заранее предопределённый. Ведь не он же, в самом деле, выбрал для себя такую судьбу. За что, к чему ему всё это?! Хм... И другим. Тем, кого он убил. Он - палач, они - жертвы. Вот тебе и «хозяева собственной судьбы»... А, может, это карма? Расплата за косяки в прошлой жизни? И теперь, в нынешней, человек получает то, что заслужил?.. Известная логика в такой философии имелась. Безусловно. Да взять хотя бы Круглову. Просто классический образчик, который «всё подтверждал». Наверняка в прежних ипостасях девка была красивой, желанной, но распутной. Манипулировала мужчинами, доводила их до самоубийства. А ещё презирала некрасивых женщин, насмешки ради рушила их семьи, насмехалась над их несчастьем... Теперь сама оказалась в их шкуре. И ведь прочувствовала. А как же. И смерть приняла такую, что всем обиженным угодила... Провидение с ней поступило буквально так, как она когда-то поступала с другими. Разве это несправедливо?.. Так вот, значит, в чем «смысл»...
Однако размышляя над этим, Тёма всякий раз обнаруживал слабые в таком мнении места. Понятие кармы объясняло далеко не каждый случай. Например, его феномен. Что должен был совершить в своих прежних жизнях лично он, чтобы некая Высшая Сила, помстившись, опустила его сейчас так низко? Ладно бы в прошлых своих «перерождениях» убивал он... Значит, теперь должны были убить его. Если он убивал жестоко, значит и его смерть имела бы вполне определённый вид, была бы нелёгкой. Но ведь убивают не его!, убивает сейчас он, он! И убивает садистски. Тогда, в «прошлом опыте» он был кем?..
...Говорят, собственную карму человек формирует, притягивает сам. Поступками, мыслями, даже мечтами... А он мечтал быть серийным убийцей?.. Он об этом молился?, кого-то просил? А, может быть, ему доставляет удовольствие этим заниматься? Гм… Ну, положим, доставляет. Вот только... Поступок (хороший ли, плохой) обязательно должен быть осмысленным, основанным на свободной воле. Когда человек понимает, осознает, что делает, предвидит последствия. А он -свободный человек? Сумеречное, болезненное состояние, в котором он совершает свои убойные акции, по-совести, можно назвать проявлением выбора, тем более свободного и осмысленного? Он имеет волю такие желания и поступки (читай, болезнь) контролировать? Тогда о каком выборе речь?.. Он интересовался. И неожиданно нашел, что искал. Вся фишка, оказывается, не в личном выборе человека, а в личном выборе никому неподвластной Высшей Силы. Это Она - и никто другой! - награждает выбранного Ею в людской толпе индивида известными «грандами», обрекает быть либо бесконечно счастливым, либо до трагизма несчастным. И ни один избранный не может лишить себя назначенных полномочий, принужден исполнять их до гробовой доски. Вот ведь в чем парадокс. Интересуясь религиозной философией, Тёма вдруг наткнулся на одну поразительную сентенцию: «Предписано вам сражение, а оно ненавистно для вас. А может быть, вы ненавидите что-нибудь, а оно для вас благо, и может быть, вы любите что-нибудь, а оно для вас зло, - поистине, Творец знает, а вы не знаете!» И в полной мере оправдывая эту вечную истину, живущий в Тёме нормальный человек бесконечно страдал, ненавидел свою на земле «миссию», страшился ее, не пытаясь даже представить чем всё закончится. Вернее... Яркая, почти голливудская сцена его ареста помимо желания иногда навязчивой картинкой вспыхивала в мозгах. Отчего-то предвидя, что это случится непременно ночью, он вдруг отчётливо видел, как его будут «брать»...
…Высокие, стройные как модели оперативники, похожие не столько на правоохранителей сколько на американских киногероев, постучат в дверь, войдут в квартиру и, только коротко объяснив суть дела, прикажут одеться и «пройти…»
Спустившись с ним по лестнице, они ненадолго остановятся у выхода во двор, станут прислушиваться к гулу снаружи, притворно нервничать, суетиться. Затем, тесня образовавшуюся перед домом толпу, они с показушной озабоченностью, будто ей, толпе, сейчас и в самом деле угрожала смертельная опасность, забегают, запереживают, станут перекрикиваться, жестами приказывать сцецназу подвинуться ближе, образовать живой коридор…
Потом наступит кульминация.
Еще минуту назад вполне дружелюбные его конвоиры неожиданно преобразятся, набросятся со всех сторон, пребольно схватят за плечи, и не выведут - выволокут на улицу несчастное растрёпанное его тело. Они станут пятиться, прикрывая его своими телами…
И тут вновь случится «досадная заминка». Вместо того чтобы сразу усадить его в машину и увезти, правоохранители остановятся на высоком крыльце подъезда, всем своим видом демонстрируя мужественную значимость происходящего… Словно в этом действительно будет иметься какая-то необходимость, его, уже закованного в наручники и окруженного отрядом автоматчиков, с двух сторон станут держать под руки еще и два огромных амбала. Третий двухметровый детина, в таких же новых лакированных туфлях и белоснежной рубашке, будет держать его голову со спины, низко-низко пригибая подбородком к груди.
Все станут притворно хмуриться, оглядываться в подъезд, переговариваться, решать якобы чрезвычайно важные в этом простом моменте вопросы. Оперативники еще несколько минут продолжат показывать его толпе, унижать и без того уже униженное его достоинство, демонстрировать на фоне огромной человеческой трагедии собственную мелочную значительность. Они дадут возможность снующим вокруг репортёрам себя сфотографировать, застынут в наиболее мужественных ракурсах - с «маньяком» в руках, пистолетами подмышками и на поясе…
Чуть в стороне устроит свою пресс-конференцию ментовской бомонд. Сложив ладони на членах, генералы и полковники примутся успокаивать общественность, с многозначительными недомолвками рассказывать, кем оказался душегуб, и как успешно они, правоохранители, его «разрабатывали» и «вели» в течение десятка лет…
Еще дальше, сколько глаз видит, как море, будет дрожать, колыхаться толпа знающих Тёму людей. Соседи, друзья, сослуживцы, бывшие одноклассники и учителя, потрясенные не столько тем, что страшный упырь жил, оказывается, все эти годы совсем близко и рядом, а именно его личностью, а еще бессовестностью происходящего, будут стоять неподвижно, угрюмо молчать, рассматривать его исподлобья. Затем они станут волноваться, выкрикивать в его сторону слова сочувствия и поддержки, неуважения в адрес полиции… Никто из них не то, что не захочет, а не сможет поверить в то, что он, «их Тёма», талантливый правозащитник, интеллигентнейший человек, добряк и умница, есть тот самый омерзительный, как из фильмов ужасов, серийщик. И, жалея, вполне представляя состояние невероятного его одиночества, будут стараться подбодрить и поддержать…
Потом будет горе родителей. Его собственных, и тех, кого он убил и чьим адвокатом куража ради выступал.
Этот момент Тёма не пытался даже представить. Он всегда закрывался руками, тряс головой, мычал, выл, как от боли...
А еще нормальному в нем человеку хотелось быть просто как все и иметь то, что называется личной жизнью, с ее невыразимо приятными заботами и даже трудностями. Он хотел любви и семейного уюта, которого сейчас при всем желании иметь не мог. Все дело было в его физиологии. Обладая сверхъестественной способностью отыскивать в толпе «живых мертвецов» и небрезгливо их ликвидировать, в Тёме, вместе с тем, отсутствовало естественное влечение к противоположному полу, а также способность иметь с ним близкие отношения. Природа, словно наградив его одним выдающимся грандом, в отместку отняла другой, более насущный. И Тёме, когда в нем преобладал хороший человек, казалось, что сумей он поправить ситуацию, сумей он перейти из разряда «избранных природой» в разряд «обыкновенных смертных», человеческое немедленно возьмет верх, он обязательно выздоровеет, сделается нормальным.
В нем постоянно боролись два человека. И упырь всегда побеждал. Но когда хорошее - пусть и ненадолго - возвращалось, он немедленно усаживался за компьютер, начинал искать людей, способных его горю помочь. Таких не было.
...Он уже почти потерял надежду, когда неожиданно нашел, кого искал. Некий Самсон просил его «как брата» «не париться» и «забить на всё»... Он объяснял ему, Тёме, что в его состоянии нет никакой патологии, что он есть в абсолютной степени нормальный, такой как все. С той лишь, разумеется, разницей, что он, Тёма, комплексуя, рассказывает о своей болезни, пытается найти от нее лекарство, тогда как все остальные о своих «тараканах» молчат. Вот и весь фокус. Но от того, что они молчат, они не есть лучше, а уж тем более настолько, чтобы иметь право указывать в другого пальцем, требовать, чтобы он, тот другой, изменился, напоминать ему о морали. Так как никакой морали на свете, на самом деле, нет. Ее не существует в природе, как явления. Мораль - это всего лишь «точка зрения», «взгляд» на происходящие в жизни события, которые, по вполне понятным причинам, не могут быть у всех людей одинаковыми. У каждого своя правда. Если у него, Тёмы, есть потребность убивать, он не должен оглядываться на мнение соседа или сослуживца и верить им, что это «нехорошо», что «этого делать нельзя». Он не должен задавливать в себе то, что заложено в него самой природой. И опять же потому, что задавить это он элементарно не сумеет. Это всегда сильнее. А тогда зачем пытаться?.. Незнакомец внушал ему мысль, что в мире нет ничего случайного; что всё в ней предопределено изначально. Если в социуме существует феномен физического уничтожения одних людей другими, в общем, деяния, которые уголовный кодекс квалифицирует как убийства и преступления, значит, есть в этих убийствах и преступлениях (даже самых жестоких!) какой-то высший смысл. И копаться в этом людям не стоит, так как ограниченность их мышления есть ограниченность естественная. Сама природа не хочет и не допускает, чтобы человек проник в ее тайны. Люди, на самом деле, никогда не вершат судьбы друг друга. Разумный вид, вопреки расхожему мнению, не способен программировать собственную будущность в силу ограниченности своей природой компетенции. Единственно от того, кем человек однажды будет назначен Провидением - жертвой или палачом - и зависят все в его жизни несчастья.
По поводу того, что Тёма, хотел бы иметь семью, жену, детей, ну или на худой конец, быть в состоянии заводить отношения с женщинами, Самсон ответил вопросом: зачем? Разве ему и тех проблем, что он имеет, мало? Ведь женщина не человек. Это тварь. Вот только самая омерзительная и грязная из всех существующих в природе. Стоит только приглядеться к ней внимательнее... Бабы не способны делать никого счастливыми, но только несчастными, безмерно усугубляют уже имеющиеся в активе своих мужчин и без того серьезные проблемы. Они, эти «суки», эти «корыстные, продажные, суетливые и тупые паскуды», обладают способностью делать такими же тупыми и живущих рядом людей. Убивать их не грех; их потому и убивают особенно часто и помногу, что не убить невозможно...
Тёма был ошеломлён новым знакомством. Самсон был с ним «на одной волне», почти слово в слово повторял его собственные мысли. Он оказался потрясающим психологом. Отыскивая грамотного специалиста, Тёма, конечно же, не афишировал того факта, что подобные «серийные» проблемы имелись у него лично. Он говорил о проблемах некоего своего приятеля, знакомого или друга, никак этого «друга» не конкретизируя. Придумав вполне правдоподобную легенду случившейся у того однажды «болезни», он якобы консультировался с врачами и психологами, чтобы помочь. И его консультировали, ему отвечали... И только Самсон предложил «не вешать лапшу...», назвал «вещь» своим именем. Он был резок, но добр; груб, но сострадателен, словно шестым чувством угадывая, как ему, Тёме, плохо. Он не грузил его бесполезной схоластикой, не притворялся всезнающим, а «догнав» однажды своим умом проблему, «говорил правду, как она есть». И Тёма это оценил. Он потянулся к новому знакомому всем сердцем, всей душой, как-то сразу угадав в нем настоящего товарища. Впрочем, будучи осторожным, он не бросился к нему сразу со своим плачем на грудь, но сохраняя достоинство, сообщил, что является хорошим юристом, предлагал «в случае чего...», если тому потребуется помощь, свои услуги бесплатно. Самсон немедленно откликнулся, поблагодарил, рассказал, что он и сам является в некотором роде «юристом»... Дальше они просто общались. И чем больше общались, тем сильнее крепла однажды образовавшаяся между ними связь. И вполне естественно, что однажды им обоим захотелось встретиться…
...Они не говорили по душам, не лезли друг к другу с расспросами, а посидели, попили в баре пивка, как бы примерились...
Потом была еще одна встреча... потом еще... и еще. А потом Самсон пригласил его к себе на небольшой мальчишник, ввел в свой круг. И это событие, решило всё. Тёма получил погоняло «Сысой», стал членом их команды. Бандитской команды.
...Сначала в их работе не было системы - они грабили от случая к случаю, и перепадавшие им куски были большими. И всё же это всё равно было «что-то ни то...» Что именно «ни то», чего именно каждому из них не хватало, никто поначалу не мог выразить словами. Деньги, которые они «брали», были вполне приличными, но не в них, оказывается, заключалось счастье. Взяв куш, они радовались ему недолго, - в душе всё равно оставался осадок какой-то неудовлетворенности, как от нехорошо сделанной работы. Скоро, однако, всё изменилось. И причиной тому явился Тёма.
...Он не претендовал на лидерство. Но вовсе не потому, что не обладал необходимыми качествами. В их бригаде не было «шестерок» - одни тузы. И если они всё же уступали лидерство одному из равных себе, позволяя ему быть среди них главным и командовать, то единственно оттого, что «всё было слишком очевидным» и не уступить было невозможно. Крот был прирожденным вожаком и «бригадиром», и это качество было в нем абсолютно естественным. Он не утверждался в их банде силой, не интриговал, чтобы застолбить за собой право принимать окончательные решения, никого не подсиживал, не принуждал, не удерживал около себя. Но поставил дело так, что именно ему «семья» была обязана своим долгожительством и сверхнеобыкновенной результативностью. Он был умён, осторожен, хитёр, расчетлив, жесток и необыкновенно харизматичен. Он являлся прирожденным, как сказали бы о нем правоохранители, преступным авторитетом, но... но отнюдь не злоумышленником. Настоящим злоумышленником (если понимать это слово в его буквальном значении) был в преступной команде Тёма. Он сделался – и опять как бы помимо своей воли, как бы совершенно естественным образом - «мозговым центром», «креативным генератором» всевозможных преступных идей. Он предложил подельникам не ограничиваться «экспроприацией» ценностей единственно у случайных знакомых, а поставить преступное ремесло на профессиональную основу - начать заниматься разбоями систематически, «искусственно» провоцировать «удобные моменты». И это предложение немедленно нашло самый живой и заинтересованный отклик у остальных. В том же, что у них всё получится, Тёма не сомневался. Едва только близко приглядевшись к товарищам, он понял: среди них не было слабаков и дешевок, но только настоящие бойцы...
Впрочем, чем каждый из них по-настоящему «дышал», какая именно «психологическая травма» сделала их однажды такими, он узнал не скоро. При всей общности интересов и очень тесной духовной связи, у них было не принято лезть друг другу в душу, выведывать сокровенное. Они раскрывались, обнажали своё нутро постепенно, но так же как Тёма, не раскрыли его до конца.
Например, Самсон, которого он продолжал выделять, и с которым у него установилась особо теплая связь, еще недавно служил в органах, и у его личностного несчастного профиля была своя трагическая предыстория…
(продолжение следует...)
Кто хочет читать продолжение, заходите ко мне в ленту или на Яндекс-Дзене, ищите "Кроты" (или почему менты иногда становятся бандитами). Публикация была несколько месяцев назад. Там все главы... Точнее, некоторые из них "Дзен" потерял. Тогда пишите, я опубликую. их заново...