А вот и последняя часть "Рассказа Лаборанта Иванова". Наслаждайтесь!
Он разогнал дрезину сначала до сверхзвуковой скорости, а потом, наверное, и до скорости света. Мы мчались через какие-то раздутые гиперпространства, временные дыры и очень холодные измерения. Харон был прекрасен и абсолютно спокоен, и я старался не отставать, хотя к горлу то и дело подступала тошнота.
Когда мы снизили скорость всё вокруг было странным и чужим, но в то же время прекрасным. Бескрайние величественные холмы протянулись с востока на запад, а может с севера на юг (я абсолютно не ориентировался), на их склонах то там то тут встречались заросли очень пышного кустарника, который был покрыт нежно-розовыми цветами, что-то наподобие шиповника, но совсем без колючек. Были здесь и другие цветы самой разной расцветки (даже золотистые) и очень красивые, божественные камни высотой с дом - от всего захватывало дух. Только небо было тревожным, как перед грозой - свинцово-оранжевым, и в нём летало множество чёрных птиц с красными клювами. Дрезина переехала по мосту небольшую речку, из которой периодически в разных местах выпрыгивала рыба и подъехала к небольшой железнодорожной станции.
- Приехали, - выдохнул Харон, приподнимая очки, у него оказались добрые голубые глаза, - пойдём выпьем пиво на станции.
- Да, было бы здорово сейчас выпить пивка, - ответил я очень спокойно, хотя внутри был страшно взволнован, потому что не знал, куда мы приехали, само место, однако, мне очень нравилось.
У Харона действительно не было ног, и он передвигался на каких-то странных механичесикх ходулях из-за чего был выше меня почти в два раза.
Когда мы пили пиво за столиком в небольшом буфете, Хорон сказал:
- Вы очень помолодели за эту поездку, похоже, местный воздух действует на вас положительно.
- Я тоже это чувствую, правда немного побаливает шея. Я так понимаю, что мы сейчас очень далеко от Дрездена. Это так?
- Чрезвычайно.
- И домой мне вернуться нельзя, - я наполовину спрашивал наполовину утверждал.
- А вам хочется?
- Нет.
- Вот.
- Выходит зря старик боялся…
- Может и не зря. Никогда не угадаешь ведь. Он был человеком другой эпохи. Так иначе относились к жизни.
Долго мы сидели молча - позвякивали стаканы у буфетчицы, да жужжала муха, потом за окном пошёл дождь. Наконец я спросил.
- И что дальше? Я смогу тут работать?
- Нет, что вы! По нашим меркам вы ещё несовершеннолетний. Будете ходить в садик, а там уже посмотрим. В садике очень хорошо кормят.
- Что ж, звучит неплохо.
Покончив с пивом, мы встали и вышли через заднюю дверь в пространство лишённое всяческого видимого смысла.
Харон стал водить меня в садик - мы приходили туда рано утром, а забирал он меня поздно вечером (я говорю “утро” и “вечер”, но лишь для того, чтоб вам было легче понять и мне ориентироваться, потому что это не было тем, что мы называем обычно “утром” и “вечером”). Мы ходили по дороге, которая сперва выглядела для меня как гигантское нагромождение ярких вспышек и звуковых фигур посреди абсолютной абстракции, однако спустя какое-то время я стал различать некоторые закономерности местного пространственно-временного континуума, хотя без Харона я, конечно же, сразу заблудился бы.
В самом садике мне очень нравилось - я был в младшей группе и нас было человек двадцать - все люди примерно моего возраста: учёные, писатели, художники, музыканты, врачи, несколько чиновников и один бывший футболист. Мы много гуляли на свежем воздухе (очень быстро мы полюбили четырёхмерную детскую площадку, хотя совершенно не умели в ней ориентироваться), обсуждали искусство, математику, другие науки, играли в футбол. Были у нас и занятия в классе, что-то вроде уроков, но они давались тяжело - воспитательница говорила и показывала нам какие-то совсем непонятные вещи, и лишь иногда удавалось уловить только отдалённый смысл происходящего, хотя понимание редко длилось дольше нескольких секунд.
Недалеко от нашей игровой площадки было несколько небольших временных воронок, в которых нам очень нравилось крутиться волчком. Проблема была в том, что это строго воспрещалось, поэтому мы бегали туда, если воспитатель куда-нибудь уходил или засыпал. Однажды в тихий час, когда наша воспитательница Фрау Агда уснула, мы с Мишелем (пожилой художник, с которым мы очень сдружились) сбежали к временным воронками и стали крутиться в них, поднимая столбы временнóй пыли. Уж не знаю, что я сделал не так (скорее всего нечётное число оборотов или даже неполное их число), но внезапно меня вышвырнуло из воронки и я упал на землю. Когда я поднялся и увидел, что Мишеля рядом нет, я понял, что, видимо, попал под временной сдвиг, поэтому, предчувствуя наказание, поплёлся к спальному корпусу. Видимо я что-то не рассчитал, потому что попасть в спальный корпус сразу не смог: всё вокруг как-то не сходилось, плоскости заканчивались на произвольных уровнях, пространственные отношения стали неочевидными. Я стал бродить вокруг и вдруг увидел человека, который показался мне знакомым. Он сидел на земле и что-то задумчиво чертил сосновой веточкой, бормоча себе под нос. Когда я подошёл ближе, то всё ещё не был уверен и вдруг понял точно, что передо мною профессор Шмитт, правда лет на сорок или пятьдесят моложе, чем тот, каким он был тогда в Дрездене.
- Профессор! Профессор Шмитт! - радостно закричал я, - вы помните меня?
Профессор посмотрел, сперва не узнавая, вдруг его лицо расползлось в широкой улыбке, усы как обычно привстали.
- Саша! Голубчик! Как прекрасно, что вы пришли! Я вас заждался.
- Вы ждали меня?! - я был удивлён.
- Ну ещё бы! Я специально ради вас задержался в институте на сорок лет дольше. Правда не могу сказать, что тогда я осознавал всех причин в полной мере. Но во снах я понимал всё совершенно ясно. Да… Во снах и ещё минут пять после пробуждения. Потом, конечно, я всё забывал. Но ведь не это главное, не то, что происходит днём. Днём слишком ярко.
- Значит вы зря боялись?
- Нет, мой милый, никогда не боишься зря. Свой страх нужно уважать. Страхи – наши друзья. Просто всему своё время.
Я улыбался до ушей:
- Значит всё-таки любопытство и вас пересилило? И вы тоже пошли за этим человеком?
- Нет, - профессор стал серьёзным, - как я вам уже говорил, я не хотел и не собирался ничего выяснять. Он сам подошёл ко мне.
Я почувствовал обиду: к профессору он подошёл сам, а я, получается, выведал тайком, как шпион. Почти что вор. Но потом я успокоился: всё-таки кто профессор и кто я! (хотя я и был уже тоже профессором к тому времени)
- А вы, вы тоже ходите в садик, профессор? – я решил сменить тему.
- Нет. Уже нет. Я сейчас в первом классе.
В первом классе! Я был восхищён. За время проведённое здесь мы усвоили, что те, кто пошёл в школу были другими: они могли понять то, чего мы пока что даже с трудом представляли, а некоторые уже даже самостоятельно без провожатого ходили снаружи! Несколько раз первоклассники приходили к нам и читали небольшие лекции, но мы были настолько заворожены их уровнем, что почти не слушали, что они говорили, а задавать вопросы очень стеснялись.
- Профессор, - сказал я очень тихо, - я тоже очень хочу в первый класс, как вы думаете, меня возьмут?
- Голубчик! Ну кого как не вас им взять! - бодро ответил профессор, но потом, помолчав немного (раньше он бы затянулся сигаретой, но здесь он видимо бросил курить или же вообще никогда не курил), уже гораздо сдержанней добавил, - а вообще говоря, я не знаю. Вы, возможно, даже не сразу поймёте, что вас взяли. Я открою вам небольшую тайну: все кто говорит, что они в первом классе, на самом деле сами никогда ни от кого об этом не узнавали. То есть, есть конечно, очень много признаков, по которым это действительно и, возможно и даже наверняка, с полным основанием можно заключить, однако ведь всё может оказаться и вовсе не так. Вот вы, например, вы много раз видели первоклассников?
- Хм… Не так чтоб очень. Но видел. Раз пять они к нам приходили... и ещё несколько раз видел.
- А второклассников? Видели второклассников?
- Нет. Второклассников не видел. А вы? Вы же их видели? Или тоже нет? - я был очень удивлён и немного встревожен.
- Нет. Я тоже их не видел.
- Вы хотите сказать, что их нету? - я чувствовал себя напуганным.
- Ну что вы?! - воскликнул профессор, - я уверен, что они есть, - он улыбнулся своей замечательной улыбкой, - у меня есть несколько теорий на этот счёт, но, не обижайтесь, пока что вы не сможете их понять.
- Что вы профессор, как я могу на вас обижаться! Скажите мне только одно, - я глядел в лицо профессора, наверное, очень заискивающе, - вы можете меня уверить, что всё хорошо… что всё будет хорошо?
Профессор улыбнулся, немного помолчал, снова улыбнулся и сказал:
- Нет.
Потом я снова оказался в нашем корпусе в садике, затем дома, Харон готовил чай, потом мы куда-то ходили, мне показалось, хоть утверждать я и не могу, но, кажется, так оно и было, что дорога до садика стала другой: вспышки были не такими яркими, пустота не такой бездонной. И вот в один день (будем для простоты говорить ”день”) я вошёл в двери класса и оказался на метро “Выхино”. От меня дурно пахло и я понял, что я бомж.
День (теперь я говорю это так, как оно есть) был удивительно скверным: лил дождь, который то и дело норовил превратиться в снег, изо рта шёл пар, а вокруг бабки продавали шерстяные носки. Носки и, кажется перчатки. Тогда я закричал. Я кричал очень долго и очень громко: минут десять-пятнадцать, а изо рта шёл пар. Меня забрали в полицию, сначала подержали там, потом отправили в психиатрическую лечебницу. Через полгода я вышел, пришёл в родной институт - все, конечно, очень удивились. Сначала меня не хотели брать, потом взяли уборщиком, а потом им очень нужен был лаборант, ну вот и дослужился… Я всё-таки человек от науки… А от Харона, да, однажды получил открытку, там была изображена какая-то северная местность, очень холмистая. Замечательно красивая местность! Такие сосны, знаете ли…
Старик заканчивал свой рассказ в абсолютно пустой комнате. Когда он замолк – только лампы жужжать остались. Его это нисколько не расстроило, вероятно, он даже не обратил внимание. Старик, кряхтя, поднялся с кресла и пошёл спать в свою палату.