Акберды устало присел на дубовый кругляк, лежащий у забора с давних пор. Его протез как бы сам собой пристроился на дубовом пеньке, где всегда кололи дрова. Так удобней, когда надо собраться с мыслями. А потревоженные думы продолжают кружиться вокруг одного: она уезжает... Еще час, и...
Целую неделю эта мысль не дает ему покоя. Еще раз представив себе минуту расставания, Акберды с сердцем сбросил руки с протеза, словно именно в нем заключалась причина его расстройства.
– А, чтоб тебе...
Чтобы не замечать понурого вида Акберды, Алиса напоследок занялась стиркой.
Подошла соседка Гульниса.
– Алиса, долго ли хоть ехать?
– Послезавтра ночью буду там. А если на самолет попаду, то завтра.
– И чего ты вдруг поднялась, сколько лет жили, ни в чем не нуждалась, а тут вспомнила.
– Легко тебе говорить, – Алиса, не вынимая рук из корыта, снизу вверх сердито глянула на подругу. – Ты здесь жизнь прожила, никогда не расставалась со своими, все рядом, все под боком. А я ведь уже много лет как из дома...
Алиса быстрыми движениями сложила уже отжатое белье в таз. Потом долила горячей воды из бака и снова склонилась над корытом.
– Ты же знаешь, не спешу, старики торопят.
Высказав все это, она уже не отрывалась от работы, предоставив подруге самой оценить причины ее спешки. Откровенно же говоря, не хотелось больше встречаться с испытующим взглядом Гульнисы.
После смерти родителей она воспитывалась у дедушки с бабушкой и считала их вдвойне родными. А теперь вот живет вдалеке от них. Да, подумать страшно... столько лет не виделись...
Недавно старики среди прочих деревенских новостей сообщили ей и такую, которая заставила вдруг забиться сердце. «А еще вернулся Петро Гончар», – было написано в письме. И Алиса почувствовала, как в душе поднялось давно забытое или просто приглушенное на многие годы. Она стыдилась волнения, вызванного несколькими строчками письма, гнала его, напоминала себе о возрасте и семье, но ничего не могла поделать: образ Петра преследовал ее теперь.
И память то и дело возвращала ее в юность.
...Оставляя чуть приметный след на росном лугу, к речке спускается совсем молодая девушка. Ее косы покачиваются в такт синим ведрам на коромысле. Купающиеся в утреннем солнце белые хаты дружески подмигивают ей сверкающими оконцами-зеркалами. Солнце словно провожает ее до дома мельника, приютившегося под высокими вербами. Рядом – небольшая запруда: вода неумолчно и радостно повторяет все новости округи. Со стороны кажется, что девушка внимательно прислушивается к говору воды, падающей на колесо, так неспешны и спокойны ее движения. Но вот она украдкой оглядывается в сторону тропки, и становится ясно, что девушка медлит в ожидании. Наполнив ведра, она рассеянно споласкивает ноги в воде и медленно взбирается на крутояр.
Поднявшись от берега, почти сталкивается с босоногим парнем, ведущим в поводу коня, и хочет сойти с тропки. Не удается, паренек касается коромысла.
– Олеся!
Несколько минут они стоят, не осмеливаясь поднять глаза друг на друга и боясь неосторожным словом или движением привлечь чье-нибудь внимание: люди всегда все видят и знают. Наконец Петро бормочет, что надо напоить Гнедка, и просит у девушки ведро. Лошадь пьет долго и жадно, а Петро и Олеся в это время стоят молча: им так хорошо, что и слов не надо. Гнедко довольно отфыркивается, а в голубых глазах девушки вспыхивают озорные искорки. Петро передает повод Олесе, а сам, подхватив ведра, бежит к плотине.
Вместе они идут в сторону хат, парень провожает ее почти до мельникова дома, а потом молча отстает с Гнедком, – девушка чувствует его взгляд почти до самого села. Так повторяется каждый день...
Когда началась война и к селу подходили фашисты, Петро отходил с отступавшими частями Красной армии, да так и не вернулся. Олеся, не успевшая окончить медицинское училище, прибилась к партизанам, выхаживала раненых. Потом освобождала родную деревню, а когда ее госпиталь пошел вслед за частями, на попечение Олесе оставили тяжелораненого солдата. Эвакуировать было нельзя, медсестра, как местная жительница, должна была его выходить.
Со всей искренностью молодости заботилась Олеся о раненом солдате. Он был одинок, беспомощен и выражал свою признательность такими взглядами, что девушка, горько переживая утрату Петра, стала постепенно оттаивать, а немного погодя почувствовала не только необходимость – потребность видеть своего пациента здоровым, заботиться о нем. Когда солдат – это был Акберды – окончательно поправился, они решили не расставаться.
На родине мужа Олесю стали звать на башкирский лад – Алисой. В деревне, примостившейся на берегу Белой и подпираемой с двух сторон горами, ее быстро признали за свою. Сказочная природа этих мест да сами люди – доброжелательные, трудолюбивые, очень искренние – стали ей близки и дороги. Начав работать в деревенском медпункте, Олеся еще больше сблизилась с односельчанами.
Однако больше, чем врачеванием, прославилась она в ауле украинской привычкой украшать усадьбу дома зеленью. Несмотря на обилие леса вокруг, сама деревня словно не признавала его – вокруг большинства домов не было не то что кустика, даже сносной изгороди. Шло это от богатства: зачем разводить лес у себя, если он под боком? Но Алиса упросила Акберды привезти из города несколько яблоневых саженцев. И вот уже их усадьба убралась в яблоневый цвет, а потом среди ветвей запестрели крупные плоды. Хотя больше всего о деревьях заботилась Алиса, люди называли их «яблони Акберды» – так выделялась его усадьба на первых порах. Глядя на них, стали обзаводиться садами и другие.
Спокойно, без больших перемен и событий текла ее жизнь с Акберды: днем хлопочет в медпункте, вечером – в саду. Вырастили двух сыновей, отправили учиться в город. Прижилась Алиса в башкирском ауле, вроде и не было никаких душевных ран, затянуло их время.
Оказалось, нет.
«Что же будет? – думала она. – У него, наверное, теперь семья, – дедушка об этом ничего не пишет. И у меня Акберды, сыновья...» Но ведь клятва, клятва, ее надо снять, вроде взяла у человека что-то, обманула его. Мысли незаметно перекинулись на семью, дом, Акберды. Она ведь и привыкла к нему, и полюбила. Что подумает он, как ей оправдаться, объяснить, что та, молодая Олеся, и по сей день живущая в ней, обязана повидать своего Петра? Хотя бы для того, чтобы снять с души груз, нечаянную свою вину.
Спохватившись, Алиса торопливо вытерла руки о передник и, отбросив волосы назад, взглянула на часы...
«Полчаса остается, – беспокойно подумал Акберды, услышав бой настенных часов в доме. – Полчаса».
– Как ни суди, а жену проводить требуется, – незаметно для себя произнес вслух и решительно шевельнул своей негнущейся ногой – ее всегда надо беспокоить первой, чтобы подняться.
Поднялся, упрямо отмахнул назад свои седые, словно молоком облитые, волосы и, тяжело переставляя протез, пошел по двору – широкоплечий, плотно сбитый, даже грузноватый, что-то окончательно решивший для себя человек. Рывком открыл садовую калитку, – Алиса вывешивала выстиранное белье.
…Чай на этот раз пили сосредоточенно, без обычных бесед и прибауток, – каждый был занят своими мыслями, каждый в душе чувствовал какое-то неудобство и недоговоренность. Гульниса пыталась было завести общий разговор, но быстро стушевалась.
Акберды снова уселся перед домом, жадно затянулся папиросой, словно ожидая, что будет дальше. Через некоторое время на крыльце показалась Алиса. Голубое платье с короткими рукавами вернуло ей если не девичью, то молодую собранность и стройность. В руках обычная сумка для поездок в город. Акберды не глядя принял ее и зашагал к калитке. Его неживая нога на этот раз с видимым усилием отрывалась от земли, загребая головки гусиной травы, которой порос двор. Трудно, очень трудно сделать эти шаги до Белой. Алиса нерешительно притянула мужа к себе.
– Не ходи, Гульниса проводит...
Гульниса, будто ждавшая этих слов, показалась в воротах дома. Вдвоем они стали спускаться к причалу, Акберды молча повернул к дому и снова устроился на дубовом кругляке. С этого места хорошо виден обрывистый берег, где пристает пароход, видны и яблони выращенного ими сада. Смахнув пот из-под околыша фуражки, Акберды стал внимательно смотреть на берег, где две неторопливые фигурки присоединились к большой группе отъезжающих. Подошел пароход. Через несколько минут раздался его призывной гудок, и Акберды, снова почувствовав страшную усталость, смежил веки. Очнуться его заставил знакомый голос Гульнисы.
– Акберды, слышишь? Где же ты?
– Здесь я, проходи.
– Алиса просила, чтоб ты набрал березового сока, да побольше, – не забудь...
Акберды словно и не сидел в оцепенении, энергично поднялся, ухватился за яблоневую ветку, высунувшуюся из-за ограды, притянул к лицу. Березовый сок! Значит, она вернется ко дню рождения... Акберды словно вслушивался в то, что ему негромко выговаривала яблоня, неуловимо напоминая своим обликом Алису – тихую, добрую, русоволосую. Каждый год после женитьбы Акберды набирал в лесу березового сока, которым от души потчевал гостей, приходивших на день рождения Алисы. Он не в обиде на Петра – кто знает, как обошлась с ним война, какую судьбу он выбрал после этого пожара. Не в обиде и на Алису: она должна вернуть слово человеку – нужно ему это или нет...
Перевод Виктора Орлова
Тимергали КИЛЬМУХАМЕТОВ
Издание "Истоки" приглашает Вас на наш сайт, где есть много интересных и разнообразных публикаций!