По улице шёл мальчик. С виду ему никто не дал бы больше 4–5 лет, но ему скоро должно было исполниться семь лет. Он был худенький, изнеможённый, как и большинство детей послевоенного времени. Для ноябрьского вечера мальчик был одет слишком легко: сильно поношенные и явно большие ему брюки, на ногах летние сандалии на босу ногу, давно нестираная рубашка, а сверху лёгкая курточка. На голове кепка на пару размеров больше, поэтому она сползала мальчику на глаза.
Мальчик походил на беспризорника, коих было много на улицах любого города. Но это было не так: у мальчика имелся отец, герой войны. Родившись в январе 1940 года, Гоша его и не знал, но верил, что тот вернётся домой живым. И всё у них будет хорошо. И мама в это верила. А когда долгожданное чудо случилось, мальчик ликовал и радовался со всеми, празднуя окончание войны и возвращение папки домой. Но ликование было недолгим. Реальность оказалась гораздо жёстче, чем мечты о спокойной и счастливой жизни.
Их семья жила в небольшом деревянном бараке, наспех построенном в годы войны для переселенцев из Ленинграда и других городов, которых в спешке эвакуировали вглубь страны. Да только Гоша с мамой возвращаться в родной город почему-то не стали. Квартирка состояла из небольшой кухни, прихожей и двух комнат. Вторая комната была закрыта: во время войны с ними жила ещё одна семья, но они давно уехали к каким-то родственникам, а на их место никого пока не заселили. Туалет был уличным, а мыться ходили в баню.
Вернувшись с фронта, отец начал пить. Каждый день. Мама уводила Гошу в комнату и шёпотом говорила:
- Посиди здесь тихонько. Папа устал. Постарайся на глаза ему не попадаться!
Гоша послушно сидел, забившись в угол. В первый раз он маму не послушал и получил от папки несколько тумаков с криками:
- Что ты знаешь о жизни, щенок? Неженка! Ух, я из тебя человека сделаю! И не смей мне мешать, женщина! Он будущий солдат!
Маме тоже доставалось, но она мужественно терпела. По ночам маленький Гоша слышал, как она тихонько плачет в подушку. К этому плачу он даже привык: сколько мальчик себя помнил, мама всегда плакала по ночам. А утром вставала, готовила что-то очень простое на целый день и бежала на работу.
Потом мама заболела. Она не могла встать с кровати и говорила только тихим шёпотом. Отец продолжал пить и теперь поколачивал маму со словами:
- Устроила здесь спектакль! Нет бы встала да мужу жрать сготовила!
Гоша не знал, что ему делать. Как мог, он пытался заступиться за маму, но и ему сильно прилетало. Когда отец, выпив, наконец-то засыпал, он тихо подползал к кровати мамы и брал её за руку. А она шептала:
- Не лезь, мальчик мой. Ты весь в синяках да шишках. Хитрее будь: видишь, что папа злиться начинает, забейся в уголок и пережди.
Как мог, Гоша старался ухаживать за больной мамой: приносил ей воды, предварительно погрев её на печке, или заваривал ей чай. Когда ему удавалось достать еду, то он сразу нёс её маме. Он помнил, что когда сам болел, мама всегда уговаривала его поесть со словами:
- Это придаст тебе сил.
Вот он и старался теперь придать сил маме. Но это не помогло, и скоро она не могла даже шептать, а только хрипела.
11 мая 1946 года она не проснулась. Отца дома не было почти сутки, а Гоша сидел рядом с мамой, держал за холодную руку и тихо уговаривал:
- Мам, проснись… пожалуйста!
Но она так и не проснулась. Потом вернулся пьяный отец. Сообразил, в чём здесь дело, он резко протрезвел, сунул сыну рубль и сказал:
- Гошка! Сбегай за хлебом.
Мальчик спорить не стал. А когда вернулся, мамы уже не было. Отец обнял сына и тихо произнёс:
- Нет больше мамы.
А потом были похороны. И с тех пор жизнь Гоши полностью изменилась.
Сначала папа не пил. Он устроился на работу, готовил незатейливые блюда, и даже где-то достал Гоше не новые, но приличные брюки. Просто большие на пару размеров. В маленьком городке, куда их эвакуировали из Ленинграда, в послевоенные годы никто не отличался модной или хотя бы новой одеждой. В основном донашивали то, что было. Что-то обменивали друг у друга. Мама с Гошей приехали с одним маленьким чемоданчиком, поэтому их семье обменивать было нечего.
- Ничего, прорвёмся. Денег немного скопим да отправимся в Ленинград, разыщем твоих деда с бабкой. Авось не дадут нам пропасть.
И Гоша готовился к поездке. Он всем своим друзьям рассказал, что они с папкой в Ленинград поедут. Домой. Правда, сам он их жизни в большом городе не помнил, но мама рассказывала ему, какой была их комната, и какие виды на Неву открывались из окна. Он слушал, открыв рот, но воспринимал рассказы как сказку.
К концу лета в доме появилась тётя Зоя. Гоше она совсем не понравилась. Полная, с завитыми короткими волосами, она сразу начала командовать.
- Чего расселся? Воды натаскай, да пол вымой! Да тряпку лучше отожми. Тьфу ты! Взрослый же парень, а ничему мать не научила!
И женщина давала мальчику то подзатыльник, то пощёчину. Отец никак в её воспитательные методы не вмешивался, а только приговаривал:
- Слушайся тётю Зою. Она у нас вместо мамы будет.
Хуже было то, что отец снова начал пить. Только теперь в компании новой подруги. А выпив, они то скандалили, то песни пели, то дрались. И Гоше доставалось, пока он, помня совет мамы, не начал вести себя хитрее: забивался в уголок под кроватью, и там сидел, пока всё не успокоится. Здесь же Гоша обустроил место для сна, потому что нередко попойки продолжались до поздней ночи.
Вечером судьбоносного ноябрьского дня, отец с тётей Зоей крепко выпили. А выпив, начали «воспитывать» не успевшего спрятаться мальчика.
- Ишь, как смотрит на меня! – пьяно ухмыльнулась тётя Зоя. – Волком смотрит! Нужно его проучить.
- Легко, – поддакнул отец и отвесил мальчику подзатыльник.
- А пускай он ночку на улице проведёт! Сразу ценить начнёт, что имеет. И уважать старших научится!
- И то верно, – кивнул отец, схватил мальчика за шиворот и выставил за дверь босого и без верхней одежды.
Гоша стоял за дверью и ёжился, не зная, куда ему теперь пойти. Он думал, может остаться ночевать под дверью? Но в подъезде их барака было холодно. Мальчик решил немного обождать: вдруг папка передумает и пустит его обратно? Прислонившись ухом к двери, он прислушался к приглушённым голосам, которые доносились с их кухни:
- В Ленинград скоро поедем, – говорил отец. – Тесть с тёщей – люди с положением, так что всё будет: и еда, и работа. И за Гошкой присмотрят. Письмо от них сегодня пришло. Наташка их долго найти пыталась: писала, писала, а ответ пришёл, когда её не стало…
Отец всхлипнул, замолчал.
- Разбаловал ты мальчонку рассказами о сладкой жизни, – внушала ему тётя Зоя. – А ежели без Наташи они тебя на порог дома не пустят?
- Это внука-то родного, да без крыши над головой!.. Дура, ты Зойка!
Тётя Зоя что-то ему ответила и началась драка. Мальчик отпрянул от двери. Ему стало страшно, что кто-то из них выглянет, да и заметит его. Гоша выскочил на улицу и остановился: как бы ни было холодно в их продуваемом подъезде, здесь было гораздо холоднее. Он замер, чувствуя, как зубы стучат друг о друга и хотел заплакать, но почти мгновенно передумал. Может, разучился, а может, знал, что слезами горю не поможешь. Даже на похоронах мамы он не плакал, а молча смотрел, как отец закидывает гроб землёй.
- Гоша, – позвал его знакомый голос соседки, бабы Сани. – Ты чего здесь? Выставили?
Мальчик кивнул.
- Эх, бедовый у тебя папаня, – покачала головой баба Саня. – И что с тобой делать? К себе позвать не могу: у самих семеро по лавкам. Обожди здесь, я сейчас!
Соседка иногда подкармливала мальчика, чем могла. В их бараке все жили очень бедно, скудно, но она находила ему угощение. То хлеба кусок сунет, то супчика чуток нальёт, то сушкой угостит. Сейчас же она вынесла ему куртку, кепку и сандалии.
- Всё лучше, чем босиком, – вздохнула она. – Надевай, авось немного теплее будет.
Курточка оказалась лёгкой, но Гоша сразу почувствовал себя в тепле. Да и кепка укрывала голову от ледяного ветра. А вот сандалии ноги совсем не утеплили.
- Ты дождись, когда батька заснёт твой, и потихоньку обратно в квартирку прошмыгни, – давала наставления баба Саня. – А пока не стой, двигайся. Теплее будет.
И с этими словами она ушла к себе, а Гоша поплёлся куда глаза глядят. Ему было очень-очень холодно, и поэтому, увидев огонёк где-то между домами, он поспешил туда.
«Может, там костёр, и меня к нему пустят?» – подумал мальчик. И он не ошибся, костёр действительно жгли. А жгли его мальчишки-беспризорники, увидев, которых, Гоша в страхе попятился назад. Он был с ними знаком: эти хулиганы пару раз его побили. Он отбивался как мог, но силы были слишком неравные: четверо на одного.
Гоша попятился назад, но споткнулся и с громким грохотом упал.
- Эй! Кто здесь? – крикнул Васька, самый старший из компании.
Гоша вскочил и как мог быстро, побежал прочь. Он бежал так долго и быстро, что даже согрелся. А когда сообразил, что за ним никто не гонится, то остановился и выдохнул. Но тут же испугался: он понятия не имел, куда убежал. И где сейчас находится. А самое страшное было то, что он не знал, где его дом. В темноте найти его не представлялось возможным.
Вот так и получилось, что мальчик, с виду четырёх-пяти лет, шёл один в лёгкой одежде тёмным и холодным ноябрьским вечером. И куда дальше идти, он не знал. Снова начав замерзать, он сел возле какого-то нежилого дома, прислонился к стене и подумал: «Вот бы снег пошёл! Чтобы стало красиво, светло, чисто».
Дул пронизывающий холодный ветер, и Гоша замёрз настолько, что уже и не чувствовал своего тела. Веки стали тяжёлыми и хотелось только одного: закрыть глаза и забыться. Возможно, он задремал, потому что перед глазами вдруг встала речка среди красивых больших домов, как на фотографиях мамы. И он шёл вдоль неё, шёл, шёл…
- Мальчик, что ты здесь делаешь? – спросил его мелодичный голос сзади.
Гоша очнулся, поднял голову, вгляделся в темноту и обомлел.
Подписывайтесь на канал!