В те годы Кавказ, куда направлялся Василий Сухоруков, был горячим местом: здесь шла война, свистели пули, гибли люди, сосланные сюда царем. К моменту прибытия Сухорукова в Отдельный Кавказский корпус здесь находилось более шестидесяти “государственных преступников” и “прикосновенных” к декабризму, а также свыше трех тысяч солдат, участвовавших в декабристском восстании.(Шадури В. Указ. соч. С.10. Примеч.).
И это, конечно, не могло не оказать влияния на политическое состояние войск. В рапорте Николаю I начальник Главного штаба барон И.И. Дибич с тревогой указывал, что в Отдельном корпусе “пагубный дух вольномыслия и либерализма разлит между войсками”.( // «Русская старина». № 12. 1883. С.658).
В августе, знойным днем, Сухоруков прибыл в Тифлис, крупнейший город Закавказья, главнейший административный и торговый центр всего края. Сюда “в один и тот же день приезжают негоцианты из Парижа, курьеры из Петербурга, купцы из Константинополя, англичане из Калькутты и Мадраса, армяне из Смирны, узбеки из Бухары, - писал современник, - так что этот город может почитаться главным узловым пунктом между Европой и Азией”. (Чхетия Ш. Тбилиси в Х1Х столетии. Тбилиси, 1942. С.81). Сухоруков проехал в карете до резиденции наместника. На городе еще лежали страшные следы разрушительного нашествия персидской армии Ага-Магомед-хана, совершенного в 1795 году. То здесь, то там виднелись обугленные и разрушенные здания. Но культурная жизнь, как скоро убедился Сухоруков, била здесь животворным ключом. Сюда стекались новости из Западной Европы и России, здесь волей судьбы и царя собрались выдающиеся русские умы. А.С. Грибодоедов, поэты В.К. Кюхельбекер, А.А. Шишков, декабристы А.И. Якубович, Е.Е. Лагинов, П.А. Бестужев, М.И. Пущин, А.В. Веденяпин, И.П. Гудим и десятки других участников декабристского движения были сосланы под пули горцев, персов и турок, “дабы” - как писал Николай I, могли загладить вину свою”. Вспоминая тогдашнюю оживленную обстановку в Тифлисе один из современников Сухорукова барон Ф. Торнау писал: “Тифлисское общество вообще очень разбогатело людьми, с которыми приятно было жить... К числу лиц, разнообразивших интерес нашего круга, бесспорно, принадлежали многие из помилованных декабристов, отбывавших на Кавказе годы своего отчуждения от родины. Это были люди, получившие большею частью хорошее воспитание, которые с замечательными душевными качествами, испытанными несчастием и наученные тяжелым опытом жизни. Для молодежи они могли служить спасительным примером и уроком. Спрашиваю, можно ли было, узнав, не полюбить тихого, сосредоточенного Корниловича, автора Андрея Безымянного, скромного Нарышкина, Коновницына, остроумного Одоевского и сердечной добротой проникнутого Валериана Голицына. С Александром Бестужевым (Марлинским) я имел случай часто встречаться у брата его Павла. ...Наши сношения с этими лицами были самые открытые и безвредные в политическом смысле. При всем этом нашлись такие люди и в Тифлисе, которые “из ревности и преданности”, а, полагаю, ближе всего из ошибочного низкого расчета, писали тайные доносы насчет опасности, могущей возникнуть от сближения молодых офицеров с людьми, осужденными законом за политическое преступление”.(// «Русский вестник». 1869. Апрель. С.699-701).
В числе первых в Тифлисе Сухоруков встретил Александра Сергеевича Грибоедова, который приехал сюда в сентябре 1826 года после освобождения из-под ареста, где он пребывал, проходя по делу декабристов. (Шадури В. Указ. соч. С.174). Как отличный дипломат, Грибоедов активно включился в сложнейшие поиски мира с Персией и весьма преуспел в этом. Пройдет несколько месяцев, и Грибоедов заключит с персами Туркманчайский мирный договор, выгодный России.
Разговорились. Грибоедов рассказал о своем участии в штурме крепости Аббас-Абад, сложностях военной и дипломатической борьбы с персами.
- Персидские деятели, - смеясь говорил Грибоедов, - разговор о деле государственном внезапно обращают в дружескую гаремную беседу и поручают хлопотать в их пользу чиновнику воющей с ними державы, как доброму их приятелю. Ох, и трудно мне приходилось!” Потом, спохватившись, что заговорился, Грибоедов спросил, где Сухоруков служит.
- Пока нигде, - невесело сказал Василий Дмитриевич, - думаю где-нибудь устроиться, местная власть, полагаю, не оставит меня своим вниманием”.
- У нас такие здесь начальники, - неожиданно для Сухорукова распалясь, прокричал Грибоедов, - что мне иногда кажется, будто они нарочно созданы для того, чтоб еще более укрепить мое отвращение к чинам и отличиям!” Потом, поуспокоившись, деловито сказал: “ помогу тебе, Василий Дмитриевич попасть на отличное место, ведь я служу в штабе Паскевича, здешнего главноуправляющего. Постараюсь исхлопотать тебе место в штабе корпуса у генерала Дмитрия Ерофеевича Остен-Сакена”.
- Что за человек Паскевич? - заинтересованно спросил Сухоруков. - Вы его больше моего знаете”.
- Если тебя интересует его биография, - живо откликнулся Грибоедов, - то изволь: ныне Ивану Федоровичу Паскевичу идет сорок шестой год. Он уроженец Полтавы, в начале века закончил Пажеский корпус, участвовал в войнах с Бонапартом. В Отечественной войне и европейских походах нашей армии командовал дивизией. Особой доблести не проявил, но выдвинулся из-за того, что был близок к брату нынешнего государя великому князю Михаилу Павловичу. А потом фортуна повернулась моим ликом к Ивану Федоровичу: он получил в свое командование гвардейскую пехотную дивизию, где служил великий князь Николай Павлович. Он весьма почитал и почитает ныне Паскевича”. Грибоедов заинтересованно посмотрел на Сухорукова и вдруг спросил: “Знаешь ли как зовет государь Паскевича? Вижу, что не знаешь! Так вот, российский император Николай I своего наместника на Кавказе зовет не иначе, как “мой отец и командир”.(Шадури В. Указ. соч. С.136). Знающие люди говорят, что император уважает Ивана Федоровича так, “как только сын может уважать отца”. И вот “сын” прислал сюда, на Кавказ, “отца” в конце лета прошлого года”, - саркастически заключил Грибоедов.
- А как человек, что собой представляет Паскевич? - коротко поинтересовался Сухоруков. Грибоедов слегка помедлил, раздумывая, потом сказал:
- Любит власть, предан государю, за что и включен в состав верховного уголовного суда по делу четырнадцатого декабря. Весьма не любит и не умеет владеть пером. Он настолько слаб в сием деле, что мне и офицерам его штаба приходится сочинять за него приказы и реляции, а иногда писать и частные его письма”.(Акты Кавказской археографической комиссии. Т.7. С.4).
... Дополняя характеристику Паскевича, заметим, что в письмах декабристов он рисуется в самом непривлекательном виде. Декабрист П.Ф. Выгодский отмечал, что Паскевич совершает всякие “пакости”, прикрываясь “царским божественным величием”. ...Паскевич потому только и слывет героем и доблестным государственным мужем, ...что он производит свои пакости именем своего царственного племянничка... Нет подлее, гнуснее и омерзительнее людоеда, как Паскевич - урод и чудовище; сам дьявол красавцем покажется против него”.(Шадури В. Указ. соч. С.193). В дальнейшем, выполняя волю царя, Паскевич ставил декабристов на наиболее опасные участки боев, под пули турок и персов. Хвалясь этой изощренной тактикой поведения в отношении декабристов, Паскевич писал в Петербург: “Во всех сражениях употреблял я декабристов в первых рядах или стрелках, и всегда там, где представлялось наиболее опасности. Из них один убит и 7 ранено”. (// «Русская старина». 1903. Июнь. С.486). Таким был Паскевич, в штабе которого вскоре предстояло работать Сухорукову.
Стараниями Грибоедова Василий Дмитриевич был принят в штаб к Дмитрию Ерофеевичу Остен-Сакену чиновником по особым поручениям,(Щербатов. Генерал-фельдмаршал князь Паскевич. Т.3. 1891 г. С.329), а потом перешел в канцелярию штаба корпуса.
... Шел второй год войны с персами, и это накладывало свой отпечаток на жизнь Тифлиса. Война зрела давно, ибо тому были свои причины. Присоединение Грузии и Северного Кавказа к России вызвали злобу и ожесточение персидской правящей верхушки, для которой отныне была заказана дорога в цветущее Закавказье, где персидские феодалы ожинали обильную жатву, грабя и уводя в неволю грузин, армян, азербайджанцев. Наследника персидского престола Аббас-Мирзу к решительным действиям против России толкала Англия, боявшаяся российского усиления на Кавказе и Ближнем Востоке. Англичане наводнили Персию своими военными инструкторами, щедро снабжали персов деньгами и оружием, внушая, что Россия не такой уж сильный противник. “Все персидские вельможи на жаловании у англичан, - сообщал из Тегерана секретарь русского посольства”. (// «Русский архив». 1872. С.1497). Наследник шахского престола обещал англичанам “изгнать” русских из Закавказья и ждал только удобного случая для объявления войны. Смерть Александра I, “мятеж” в русской столице подтолкнули персов к выступлению. Военные действия начались в 1826 году: шахские войска без объявления войны вторглись в Карабахскую провинцию. Во главе шестидесятитысячной армии шел сам Аббас-Мирза. Малочисленные русские силы Кавказского корпуса, разбросанные по разным областям, с боями отступали. Вал огня и бесчинств захлестнул цветущие долины Карабахской провинции, запылали мирные селения, пролилась кровь грузин, армян, азербайджанцев.
Но уже зрела и собиралась в кулак сила русского сопротивления. Персы застряли у крепости Шуша, где героически сражался немногочисленный русский гарнизор. Третьего сентября россияне разнесли врага под Шамхором, а спустя десять дней под Елизаветполем.( * Ранее Гянджа, потом Кировабад).* Аббас-Мирза, столь легкомысленно грозившийся “изгнать” русских из Закавказья, бежал за Аракс в родные пределы.
В 1827 году русские сами перешли в наступление. К моменту приезда Сухорукова в Тифлис храбрые россияне с боями 29 мая овладели Нахичеванью, седьмого июля пал Аббас-Абад. Некоторые дальнейшие события разворачивались при участии Сухорукова.
На театр военных действий Сухоруков попал осенью 1827 года. Русская армия находилась на подъеме, разбитый враг бежал. Решающую роль в разгроме врага сыграли русские солдаты, руководимые талантливыми офицерами-декабристами Иваном Бурцовым, Иваном Пущиным, Николаем Раевским и другими. Всю же славу боевых побед себе приписал Паскевич.
Двадцать третьего сентября 1827 года лавина российских войск схлынула с гор и осадила Эривань (Ереван). Сухоруков был в составе армии. Осадными работами формально руководил Трузсон, специально для этого прибывший из Тифлиса, но фактически все дела здесь вершил декабрист Иван Пущин. Правильно рассчитав уязвимое место персидской обороны, он предложил “короновать гласис”. Паскевич согласился, и работы по взрыву стены Эривани активно закипели. Но вмешался Трузсон, привёвший главнокомандующему свои аргументы, и Паскевич приказал начать отступление. Пущин прискакал к Паскевичу и принялся горячо умолять его разрешить закончить осадные работы.
- Ваше превосходительство, дозвольте закончить земляные работы. Еще несколько часов и стена Эривани рухнет.” - Пущин решительно сверлил Паскевича горящими от гнева и возбуждения глазами. - А там придет черед русского штыка!” Сухоруков, стоявший неподалеку, видел, как Паскевич нерешительно пожевал губами, а потом согласно кивнул Пущину. Тот сорвался с места, отдав честь, и через минуту уже распоряжался саперами. Через три часа заговорила русская артиллерия. Крепостная стена Эривани рухнула, и в пролом, закрытый оседающей пылью, ринулся гвардейский полк, за ним другие полки армии. Крепость пала. “Так совершилось 1 октября знаменитое взятие Эривани, - писал Пущин. - Паскевич получил графство, в армию посыпалось множество наград”. Сухоруков, участвовавший в этом деле, получил “высочайшее благоволение”.
После взятия Эривани, этого оплота персидского господства в Южном Закавказье, русские войска двинулись на Тавриз и в октябре заняли его. Сухоруков, бывший участником взятия города, как и многие, понимал, что персы вот-вот должны пойти на заключение мира, ибо путь на шахскую столицу Тегеран был открыт для русских.
Мирный договор был подписан 10 февраля 1828 года в деревушке Туркманчай. Текст договора в Петербург отвез Грибоедов, заключивший этот нужный России мир. Сломленные силой русского оружия, персы очистили Восточную Армению, отошедшую к России, которая призвала армян Персии переселиться сюда. Те откликнулись, и через год здесь обживали новые места более сорока тысяч армян-переселенцев.
Сухоруков после окончания войны с Персией на короткое время вернулся в Тифлис, а вскоре опять попал на театр военных действий: на этот раз войну России объявила Турция, стремившаяся вернуть себе былое господство на Кавказе, в Крыму и на Балканах. В апреле 1828 года военные действия развернулись сразу на двух театрах: на Балканах и на Кавказе. Подстрекаемые англичанами, турки на Кавказе планировали широкое вторжение, уже собирались разгромить здесь русскую армию и подчинить своей власти кавказские народы. Однако планам этим не суждено было сбыться: русская армия сама перешла в наступление и осадила сильную турецкую крепость Карс.
Находясь в штабе Паскевича, Сухоруков был в курсе военных действий, происходивших на Кавказском театре боевых действий, а в некоторых сражениях этой войны Сухоруков лично участвовал.
Первого июля 1828 года русские полки подошли к Карсу. Крепость эта была объявлена турками неприступной и вполне могла считаться такой, ибо располагалась на высоком скальном утесе и была окружена тройными стенами с каменными башнями и бастионами. В осаде, как знал Сухоруков, участвовали донские казачьи полки Карпова, Сергеева, Извекова. После четырех дней осады неприступный Карс пал. Россияне вывели из строя три тысячи турок, захватив в крепости сто пятьдесят орудий.
Победное шествие русской армии продолжалось. Двадцать четвертого июля пала крепость Ахалкалаки. В штурме принял участие и Сухоруков, получивший за отличия в бою орден Святого Владимира 4 степени с бантом. (Донцы Х1Х века. Т.1. С.440-441).
После взятия крепости Сухоруков составил донесение в Главный штаб о результатах штурма. Вечером это донесение подписал Паскевич, довольный сухоруковским слогом, который военный министр и историки потом почитают за слог самого Паскевича. В журнале “Древняя и новая Россия (за 1877 год по этому поводу сказано: “Паскевич отнесся к нему (Сухорукову - М. А.) с особенным уважением и доверием; говорят, что все реляции Паскевича за то время принадлежат перу Сухорукова”. (//«Древняя и новая Россия». № 9. 1877. С.90).
Военные действия тем временем нарастали. В начале августа 1828 года русские полки заняли позиции в нескольких верстах от важной турецкой крепости Ахалцих. Разведка донесла, что сюда прибыло тридцать тысяч турок, и борьба будет нелегкой. Паскевич собрал военный совет. На нем присутствовали командир Херсонского полка полковник Иван Бурцов, который после подвергнутого карантину начальника штаба корпуса Дмитрия Ерофеевича Остен-Сакена (у того умер от чумы слуга), вершил делами корпуса; декабрист и талантливый фортификатор Иван Пущин, одетый в солдатскую шинель, Василий Сухоруков2 и другие офицеры.
Легкий ветер надувал палатку Паскевича, принося приятную прохладу. Паскевич, встревоженный перспективой борьбы с многочисленным неприятелем, среди тишины палатки объявил:
- Господа, нам предстоит решить важный вопрос, коий заключается в следующем: оставаться нам с немногочисленными войсками здесь, под Ахалцихом или же возвратиться через Боржомское ущелье к нашим границам, получить там подкрепление и явиться здесь с новыми силами.” Наступила тишина, присутствующие поняли, что главнокомандующий склоняется, по всем данным, к отступлению. Вдруг встал и попросил слова Иван Пущин, до этого отличившийся в войне с персами. Паскевич разрешающе кивнул, и Пущин решительно подошел к карте, лежавшей на столе в центре палатки. Сухоруков следил за уверенными движениями Ивана,. делая пометки в журнале.
- Наше положение под Ахалцихом весьма затруднительно, - слегка волнуясь, сказал Пущин, - по причине невозможности отделять из нашего лагеря сильные отряды для фуражировки из-за того, что перед нами турецкий корпус втрое сильнейший нашего. Предлагаю нынешнею же ночью внезапно напасть на турок и заставить их бросить свой лагерь, освободив нас таким образом от своей блокады”. Паскевич скептически глянул на Пущина, явно сомневаясь в успехе его предложения. Заметив это, Пущин твердо добавил:
- В успехе предприятия я ручаюсь! ( Шадури В. Указ. соч. С.170).
Пущин взял указку и наклонился над картой. Его уверенный голос снова зазвучал под сводами палатки: “Турецкий лагерь отстоит от нас в десяти верстах и отделен в одной версте от лагеря глубоким извилистым рвом, коий идет от крепости. Дабы преодолеть оный рос, надобно подвезти бревна и доски и быстро соорудить мост. После сего с рассветом напасть на спящего неприятеля”.
В предложении Пущина был большой резон, поэтому его приняли единогласно. Ночью россияне двинулись ко рву, и саперы уже готовились наводить мосты, но тут вмешался Паскевич. Он передал приказ полкам укрепиться на высоте против Ахалцыха и ждать. “Мост не наводить! - передал Паскевич саперам, - Шума не производить, дабы противника не привлечь!” Странный сей приказ, если не сказать преступный, привел к тому, что русские войска в бездействии протоптались на месте два часа, упустив момент для штурма лагеря.
Тем временем рассвело. Сухоруков видел, как турецкая пехота постепенно заняла овраг и ров, а конница зашла в тыл и замкнула кольцо окружения. Паскевич, когда ему сообщили эти невеселые известия, засуетился и потребовал к себе командира 42-го егерского полка. Тот явился. Взъяренный Паскевич приказал ему выбить басурман из оврага. В пять часов утра русская пехота густыми цепями двинулась на турок. В ответ из оврага полыхнуло ружейное пламя, и рои пуль обрушились на россиян. Из люнета передового укрепления крепости по наступающим батальонам вели губительный огонь турецкие пушки. Сухоруков видел, как наша пехота, неся потери, хлынула назад.
- Ну, что там егеря?! - нетерпеливо спрашивал Паскевич адъютантов, - Выбили турок?
- Никак нет, ваше превосходительство, еще нет!
- Теперь я понял, что меня завели в ловушку, чтобы омрачить мою славу, канальи! - орал взбешенный граф, сам виноватый в своем нынешнем незавидном положении. Дело спас Пущин. Он подбежал к разъяренному командующему и смело сказал:
- Овраг этот взять невозможно!
- Так что же делать? - опешил Паскевич.
- Надобно взять вон тот люнет передового укрепления крепости! - хладнокровно ответил Пущин. - Предлагаю послать в атаку на крепость Ширванский полк и бригаду Муравьева.
- Действуйте! - сразу же согласился Паскевич, и вскоре русская пехота за один час захватила люнет. Следующий удар россияне нанесли по вражескому лагерю. Турки бежали, бросив имущество, орудия и палатки.
Через день приступлено было к осадным работам. Вездесущие Иваны: Борцов и Пущин - руководили подготовкой к штурму, и утром следующего дня русские двинулись на крепость. Пущин первым перемахнул через палисад, который уже трещал под топорами застрельщиков и пионеров. Мощными колоннами в крепость входили батальоны Ширванского полка, врассыпную шли донские казачьи полки. Повсюду кипел бой, ожесточенный и смертоносный. В пекле сражения находился и Сухоруков. Казаки донского артиллерийского взвода, втащив вслед за пехотой свои пушки в город, стали обстреливать турок беглым огнем. Из стены дыма и пыли вынырнул пехотный капитан и попросил донцов:
- Братцы, попотчуйте турок огоньком! Вон тех, что скопились на площади! Весьма мешают продвижению!
- Не достанем отсель, - засомневались казаки. - Дома мешают. Хучь на крышу подымай пушки!” Последнее понравилось казачьему командиру, и он приказал втащить пушки на крышу каменного дома. Вскоре установленные на столь необычном месте орудия загрохотали, посылая губительные снаряды в скопление турецкой пехоты. От сотрясения крыша рухнула, и казакам пришлось защищать себя и пушки от нахлынувших турок в рукопашном бою.
Бой за город продолжался. Русские солдаты проникли к католической церкви, где хранились большие запасы пороха. Около костела суетились турки, собираясь взорвать пороховой склад. Декабрист Гангеблов, совместно с Коновницыным, собрав горстку солдат, разогнали турок и, выломав двери костела, вынесли в безопасное место “девятнадцать бочков с порохом и три ящика с скорострельными трубками”. (Гангеблов А.С. Воспоминания. Спб.,1888. С.177).
Ахалцих пал. Сухоруков, как непосредственно участвовавший в сражении был представлен к золотому оружию и следующему чину. Паскевич, благосклонно относившийся к Сухорукову, подписал приказ о награждении, и вскоре Василий Дмитриевич получил золотую саблю с завораживающей надписью “за храбрость”. (Донцы Х1Х века. Т.1. С.440). Представление о новом чине осталось без удовлетворения: в военном министерстве сидел злейший враг Сухорукова граф Чернышев.
В Тифлисе Сухоруков ждало новое поприще: деятельность на посту товарища (заместителя) редактора газеты “Тифлисские ведомости”, ставшей вскоре местом приложения журналистских и литературных талантов декабристов.
До 1819 года в Грузии не было ни одного периодического издания. Лишь с этого года в течение трех лет в Тифлисе выходила “Грузинская газета” (“Картули газети”),( Шадури В. Указ. соч. С.254) сухая, малоинтересная, с исключительно официальными сообщениями. А потом и она перестала выходить. Но жизнь требовала издания в крае, где после 1825 года появилось большое число высокообразованной читающей и пишущей публики, периодического органа. В июле 1827 года под влиянием А.С. Грибоедова, игравшего в то время большую роль в окружении Паскевича, последний написал графу Дибичу просьбу разрешить издание в Тифлисе еженедельной газеты. В октябре того же года разрешение было получено. Военный губернатор Тифлиса Н.М. Сипягин срочно собрал заинтересованных лиц, куда вошли, кроме него самого, гражданский губернатор Р.И. Ховен, полковник Бебутов (переводчик), штабс-капитан Сумбатов, поручик Чилашвили и П.С. Санковский. Эта группа и разработала проект и программу издания газеты, названной “Тифлисскими ведомостями”. Считалось, что это периодическое издание, “быв удалено от всякой политической цели, вмещало бы только: официальные известия, разные объявления, главные общие новости для края люботные и вообще всякие сведения, согласные с видами правительства”. (Шадури В. Указ. соч. С.255).
Четвертого июля 1828 года читатели знакомились с только что вышедшим первым номером “Тифлисских ведомостей”, издававшихся на русском и грузинском языках. Газета сразу же завоевала популярность. На ее четырех страницах помещались официальные сообщения, статьи по истории, этнографии края, публистические очерки. Спрос на газету рос, и в первый же год издания ее тираж достиг тысячи двухсот экземпляров - огромной по тем временам цифры. Вскоре популярность “Тифлисских ведомостей” перешагнула границы Грузии, и статьи из них стали перепечатывать “Московские ведомости”, “Русский инвалид”, “Московский телеграф” и другие столичные издания.
Своей популярностью газета, не в последнюю очередь, была обязана умелому руководству Павла Степановича Санковского, который с первого января 1829 года был назначен “непременным редактором”. О личности Санковского известно мало. В юности он служил в министерстве полиции, откуда был уволен в 1820 году и с помощью Алексея Петровича Ермолова, знавшего его “с хорошей стороны”, попал в Грузию. Здесь он занялся сбором архивных материалов по истории Закавказья, составлением карт этой области и хорошо изучил прошлое и настоящее края, писал статьи и стихотворения. Несомненно, это был человек передовых взглядов, друживший с Грибоедовым, Пушкиным, Бестужевым-Марлинским, Додашвили, Бакихановым и другими выдающимися людьми того времени. Умер Санковский осенью 1832 года в возрасте тридцати одного года.
Став во главе “Тифлисских ведомостей” и получив огромные права, Санковский принялся искать себе “товарища”, как в то время именовался заместитель. Тут-то и возник в поле его зрения Сухоруков. Не исключено, что “выйти” на газету Василию Дмитриевичу помог Грибоедов.* Санковскому Сухоруков понравился настолько, что он, пренебрегая “новыми правилами” издания газеты, которые запрещали принимать в редакцию “людей, по какому-нибудь поводу лишенных доверия правительства”, решил взять “прикосновенного к заговору” Сухорукова себе в заместители. Двадцать пятого февраля 1829 года между Санковским и Сухоруковым был заключен договор о сотрудничестве последнего в “Тифлисских ведомостях”. (ЦГВИА СССР. Ф.36. Оп.7/850. Св.58. № 117. Лл.22-25). “Сухоруков принимает участие в издании “Тифлисских ведомостей”, - было сказано в договоре, - в продолжение всего пятилетнего срока, на который отдано издание в полное распоряжение непременному редактору господину надворному советнику Санковскому”. Далее уточнялось конкретное участие Сухорукова в деятельности газеты и говорилось, что “участие в русском издании определяется преимущественно пособием в трудах литературных, именно: Сухоруков обязывается доставлять главному редактору для каждого номера статьи собственного сочинения и переводы, или приобретенные от его знакомых, кои также входят в круг, предназначенный для тифлисской газеты, и кои по своему содержанию были бы достойны печатания в оной”. ( Шадури В. Указ. соч. С.256). Сухоруков был первым заместителем Санковского (по грузинской редакции “товарищем” главного редактора стал Соломон Иванович Додашвили3) и в случае его отсутствия или “нечаянной смерти (от чего Боже сохрани)” он становился главным редактором “Тифлисских ведомостей”.
С приходом Сухорукова в редакцию, началась новая жизнь “Тифлисских ведомостей”. Типография газеты была оборудована новыми машинами. Но, главное, стараниями Сухорукова сотрудничать в “Ведомостях” стали декабристы и “прикосновенные к заговору”: А. Бестужев, И. Бурцов, Е. Лачинов, Д. Искрицкий, И. Бартенев, поставлявшие интересные материалы. Не исключено, что в газете сотрудничал и Грибоедов, хотя ни одной статьи за подписью автора “Горя от ума” в “Тифлисских ведомостях” исследователями не обнаружено. Но, во-первых, большинство декабристов и “прикосновенных” печатались в газете под псевдонимами, во-вторых, есть данные, что Грибоедов писал статьи для тифлисских газет. Так, он сообщал Паскевичу третьего декабря 1828 года: “Прилагаю здесь несколько строк для тифлисских газет, коли вы одобрите”.1 Сотрудничал в газете и Шумков, сосланный на Кавказ осенью 1826 года, впоследствии ставший генерал-майором. К работе в “Тифлисских ведомостях” Сухоруков привлек дивизионного доктора по фамилии Силич и своего давнего товарища по “Литературным собраниям” И.К. Полякова, сосланного на Кавказ и командовавшего там 3-й донской конно-артиллерийской ротой.(Коршиков Н.С. Общественно-политическая деятельность декабриста В.Д.Сухорукова на Кавказе. С.45. / / Известия СКНЦ ВШ. № 4. 1975).
Обретя свое истинное поприще, Сухоруков самозабвенно принялся за работу. Обязавшись поставлять в каждый номер “статьи собственного сочинения и перевода”, он пишет статьи о войнах с персами и турками, статьи о статистике края. Только что победоносно закончилась война с Ираном, Россия вела успешную кампанию с Турцией. Успехи россиян, растущее усиление России на Кавказе и Балканах встревожили ведущие европейские державы, особенно Англию и Францию, которые стали предпринимать лихорадочные усилия по “обузданию северного гиганта”. В ход шло все: дипломатия, интриги, антирусские статьи в европейских газетах; лишь бы возбудить общественное мнение против русских. Необъективностью и антирусской направленностью отличались статьи французского офицера Виктора Манье, к тому же грешившего элементарной неточностью в датах и описании боевых действий. Сухоруков написал критическую статью “Разбор французского сочинения г-на Виктора Маньо о кампании 1828 года”. Статья не была напечатана и в дальнейшем ее отобрали у Сухорукова при аресте. Исследователями выяснено, что в “Тифлисских ведомостях” Сухоруков опубликовал ряд статей: одна статья подписана его полной фамилией, а еще несколько - инициалами “В.С.”.1 Бесспорно, что это не все, опубликованное Сухоруковым; были и другие статьи, на что указывает осведомленный Федор Шумков, отмечая, что в “газете помещено немало статей” Сухорукова статистического содержания.2 Им были написаны и другие статьи, ждавшие своего череда в газете, но так и не опубликованные в связи с арестом в январе 1830 года.
Целиком окунувшись в журналистскую работу, Сухоруков фактически играет роль в издании “Тифлисских ведомостей”, став по отзыву Шумкова “настоящим... притом деятельным редактором”. (// «Донская газета». № 2. Новочеркасск, 1877).
В это время газета становится центром притяжения передовых сил Закавказья и открывает полемику с реакционной российской прессой, в первую с изданиями Булгарина и Греча, выдававших себя за друзей Грибоедова и декабристов, но фактически находившихся на службе III отделения, доносивших на передовых литераторов, в том числе и на Пушкина. Греч и Булгарин решили объединить свои силы, чтобы, пользуясь покровительством Аракчеева и Бенкендорфа, господствовать в журналистском и литературном мире России. Своего “Сына отечества” Греч объединил с булгаринским “Северным архивом”, а вскоре оба они начали издавать газету “Северная пчела”, на страницах которой в большом количестве стали появляться статьи, искажено трактовавшие события персидской и турецкой войн. За спиной “Северной пчелы” стоял всесильный Бенкендорф, и статьи, печатавшиеся здесь отражали, таким образом, мнение правительства. Поэтому всякое выступление против “Северной пчелы” рассматривалось, как антиправительственное, крамольное. И тем не мене, “Тифлисские ведомости” отважились на критические статьи против Булгарина и Греча. Атаку против них начал Иван Григорьевич Бурцов. Шестнадцатого октября 1828 года он опубликовал в “Тифлисских ведомостях” письмо “К издателям С.-Петербургских газет”. Бурцов писал, что его, как участника боев за Ахалцых, возмутила искаженная подача этих событий в “Северной пчеле” и “Русском инвалиде”. Участник штурма Ахалцыха 15 августа 1825 года, Бурцов писал, что по мнению “Северной пчелы” и “Русского инвалида” сам-то штурм был шестнадцатого августа. Как можно было забыть памятный и страшный день пятнадцатого августа тому, кто участвовал в этом пекле! Забыть мог только сторонний и равнодушный человек! Возмутило храброго Бурцова и то, что булгаринская пресса хвалила те полки, “кои оставались вне города в резерве” и не участвовали в штурме. Автор тех статей совершенно не знал азов штурмового искусства, отмечая, что “с 7-го на 8-е число заложена в 1000 саженях от крепости первая батарея для 8 пушек и одной мортиры, долженствующая прикрывать дальнейшие работы”. Батарея сия была заложена не в 1000, но в 400 саженях, - саркастически замечает Бурцов и добавляет - Ошибка сия немаловажна, внимание Европы, обращено на нынешнюю войну, и кто из военных людей не будет поражен, узнав, что русские начинают осаду крепости за 1000 сажень, - с отдалением, до которого едва долетают ядра”.
Однако эти замечания активного участника войн с персами и турками Булгарин и Греч оставили без внимания, продолжая публикации безответственных статей о военных действиях.
Публикуя “точные и подробные сведения о военных действиях Кавказского Отдельного корпуса”, (// «Тифлисские ведомости». № 12. 1829) полемические статьи декабристов, художественные произведения, этнографические, статистические материалы, иностранные новости, “Тифлисские ведомости” скоро превратились в популярнейшее периодическое издание. Читатели требовали переиздать все экземпляры газеты за 1828 год, и редакторы решили выбрать статьи, “собственно принадлежавшие “Тифлисским ведомостям” и издать из отдельной книжкой.
Вскоре Сухоруков и Санковский решили начать издание “Грузинского альманаха”,2(Коршиков Н. Общественно-политическая деятельность декабриста В.Д.Сухорукова. С.45) о чем известили близких себе по духу людей, и прежде всего, декабристов: И. Бартенева, И. Бурцова, И. Щербатова, А. Очкина. Сам Сухоруков писал для “Грузинского альманаха” статью по истории Грузии. Хотелось написать что-то свежее, оригинальное, но материала не хватало, и Василий Дмитриевич через своего знакомого книгоиздателя С. И. Селивановского попросил своих московских друзей помочь ему материалом. В ответном письме Селивановский обещал “всеусердно стараться о исполнении” просьбы своего знакомца. ( // «Донской вестник». № 46. 1869 г.).
Благодарный Сухоруков надеялся и ждал.
Дать стихи для альманаха обещал Пушкин, к тому времени прибывший на Кавказ.
... Литературная слава Пушкина гремела по России, за его успехами следили и на Кавказе, где было немало опальных друзей поэта. Знали о нем Сухоруков и Санковский, знали и ждали на Кавказ. Двадцать шестого апреля 1829 года “Тифлисские ведомости” писали: “Мы ожидали даже сюда одного из лучших наших поэтов, но сия надежда, столь лестная для любителей Кавказского края, уничтожена последними письмами, полученными из России”. А когда великий поэт прибыл в Грузию, газета откликнулась восторженной заметкой: “Надежды наши исполнились: Пушкин посетил Грузию. Он недолго был в Тифлисе. Желая видеть войну, он испросил дозволения находиться в походе при действующих войсках и шестнадцатого июня прибыл в лагерь при Искан-Су. Первоклассный поэт наш пребывание свое в разных краях России означил произведениями, достойными славного его пера: с Кавказа дал он нам “Кавказского пленника”, в Крыму написал “Бахчисарайский фонтан”, в Бессарабии - “Цыганы”, во внутренних провинциях описал он прелестные картины Онегина. Теперь читающая публика наша соединяет самые приятные надежды с пребыванием А. Пушкина в стане кавказских войск и вопрошает: чем любимый поэт наш, свидетель кровавых битв, подарит нас из стана военного? Подобно Горацию, поручавшему друга своего опасной стихии моря, мы просим судьбу сохранить нашего поэта среди ужасов брани”.( // «Тифлисские ведомости!. 28 июня 1829 года). В Тифлисе Пушкин познакомился с редактором “Тифлисских ведомостей”. Сухоруков в это время находился в действующей армии, и встреча его с поэтом была еще впереди. “Санковский, издатель Тифлисских ведомостей, рассказывал мне много любопытного о здешнем крае, - писал Пушкин в “Путешествии в Арзрум, - о князе Цицианове, об А.П. Ермолове и проч. Санковский любит Грузию и предвидит для нее блестящую будущность”. Говорили они и о сотрудничестве Пушкина в “Тифлисских ведомостях” и в “Грузинском альманахе”.
- Я пришлю вам мою “Калмычку”, которую я написал по дороге на Кавказ! - сказал поэт.2 (2 Шадури В. Указ. соч. С.268).
- Это украсит наш альманах, дорогой Александр Сергеевич! - воскликнул Санковский. - Я буду с нетерпением ждать!” На том и расстались: Пушкин спешил к действующей армии.
Обстоятельства сложатся так, что Пушкин не сможет выполнить своего обещания и напишет повинное письмо Санковскому: “Я так виноват перед вами и должен казаться таким неблагодарным, что мне совестно вам писать. Г-н Казасси доставил мне очень любезное письмо от вас; вы в нем просили у меня стихов для альманаха, который намеревались выпустить к этому году. Я задержал свой ответ по весьма уважительной причине: мне нечего было вам послать и я все ждал, как говорится, минуты вдохновения, то есть припадка бумагомарания. Но вдохновение так и не пришло, в течение последних двух лет я не написал ни одного стиха - и вот почему мое доброе намерение преподнести вам свои несчастные стишки отправились мостить ад. Ради бога не сердитесь, а лучше пожалейте меня за то, что мне никогда не удается поступать так, как мне следовало бы или хотелось бы. ...Я же обязан вам большой благодарностью за присылку Тифлисских ведомостей - единственной из русских газет, которая имеет свое лицо и в которой встречаются статьи, представляющие действительный, в европейском смысле, интерес”.(Пушкин А.С. Собрание соч. в 10 томах. Т.10. С.118).
Сухоруков уже был в действующей армии, когда туда тринадцатого июня 1829 года прибыл Пушкин. Там и состоялось знакомство Сухорукова с ним.
Кроме Сухорукова Пушкина постоянно окружали его старые знакомые Бурцов, Вольховский, Пущин, Коновницын, Мусин-Пушкин, Раевский. Друзья вспоминали минувшее, гремели кружки, лились речи, поизносились тосты. Дружеские встречи и беседы происходили в палатке друга Пушкина Н.Н.Раевского-младшего, командовавшего Нижегородским драгунским полком. Вспоминая те дни, декабрист А.Гангеблов писал: “С ним (Раевским -М.А.) занимал он (Пушкин -М.А.) палатку в лагере его полка; от него не отставал и при битвах с неприятелем”. (Гангеблов А. Воспоминания декабриста. Спб.,1888. С.188). В палатке Раевского вспоминали события четырнадцатого декабря 1825 года, обсуждая эти запретные темы “без умолку”, с искренним воодушевлением”.2 Поэт был в восторге от этих встреч и бесед. “Лагерная жизнь мне очень нравилась”, - признавался он позже.
Потом наступили дни боев, потянулась цепь сражения с турками, в одном из которых участвовал Пушкин, позже писавший в “Путешествии в Арзрум”: “Только успели мы отобедать, как услышали ружейные выстрелы. Раевский послал осведомиться. Ему доложили, что турки завязали перестрелку на передовых наших пикетах. Я поехал с Семичевым посмотреть новую для меня картину. Мы встретили раненого казака: он сидел, шатаясь на седле, бледен и окровавлен. Два казака поддерживали его. “Много ли турков?” - отвечал один из них. Проехав ущелье, вдруг увидели мы на склонении противуположной горы до 200 казаков, выстроенных в лаву, и над ними около 500 турков. Казаки отступали медленно; турки наезжали с большой дерзостью, прицеливались в шагах 20-ти и, выстрелив, скакали назад. Их высокие чалмы, красивые доломаны и блестящий убор конец составляли резкую противоположность с нашими мундирами и простою сбруей казаков. Человек пятнадцать наших было уже ранено.
Подполковник Басов послал за подмогой. В это время сам он был ранен в ноги. Казаки было смешались. Но Басов опять сел на лошадь и остался при своей команде. Подкрепление подоспело”. Пущин внес существенное дополнение в описание этого эпизода. Он рассказал о том, что поэт, услышав выстрелы в цепи, вскочил на коня и исчез с глаз своих друзей. Семичев* и Пущин отправились на поиски и увидели его скачущего с саблею на-голо против турецких наездников. К счастью, приближение улан с Юзефовичем, прискакавшим на выручку заставило турок удалиться”.
Арзрум пал, русские вошли в город. Сухоруков находился в штабе Паскевича, который, хваля себя по поводу взятия Арзрума, писал в донесении: “Сим важным приобретением, совершившимся без всякой потери с нашей стороны... Я стал твердою ногою на челе Арзрума”.
Пушкин же снова был в окружении “старых своих приятелей”, наслаждаясь их обществом. Но счастье взаимного общения было недолгим. В десятых числа июля Раевский со своим драгунским полком двинулся дальше преследовать турок, еще раньше уехал в Тифлис Иван Пущин. Пушкина оставил при себе Паскевич, обосновавшийся в арзрумском дворце сераскира. После пьянящей прелести дружеских бесед дс единомышленниками для поэта наступили сумеречные дни с неприятной обязанностью посещать главнокомандующего и выслушивать его лицемерные комплементы. Паскевич, жаждавший славы и знавший силу волшебного пера Пушкина, надеялся, что великий поэт восславит его “подвиги” на Кавказе. Но Пушкин не стал карманным хроникером Паскевича. В письме Санковскому поэт отмечал: “Паскевич надоел мне своими любезностями”. (//«Русская старина». Т.7. 1830. С.582). От смертельной скуки Пушкина спас Сухоруков, с которым поэт познакомился в Арзруме. “Вчера проводил я с умным и любезным Сухоруковым, - писал Пушкин, - сходство наших занятий сближало нас”. Сухоруков рассказал о своей работе над донской историей.
- Целых пять лет занимался я со своими товарищами поисками и сбором документов по истории донских казаков, - говорил Сухоруков Пушкину, взволнованно вышагивал по комнате в сераскирском дворце. - Мы с Кучеровым, Кушнаревым и Посновым пересмотрели дела Царицынского, Астраханского, Дубовского, Ростовского, Новочеркасского, Саратовского архивов. Большое количество донских документов извлекли для нас в Московском государственном архиве господа Строев, Малиновский и Калайдович. У меня скопилось огромное множество редчайших документов по истории моего родного края.
- И какова их судьба? - заинтересованно спросил Пушкин.
- На основе сих документов написал я исторический очерк “Общежитие донских казаков в XVII b XVIII столетиях”, коий опубликовал Александр Осипович Корнилович в “Русской старине” на 1825 год. “Пушкин неожиданно оживился и горячо сказал: ”Я постоянно читал вашу с Корниловичем “Старину” в Михайловской ссылке. Читал с превеликим удовольствием. Мне присылал ее мой брат Лев.” Сухоруков улыбнулся, довольный, и грустно продолжал:
- Было еще несколько статей по донской истории. В “Соревнователе просвещения” напечатан мой очерк о внутреннем состоянии донских казаков в конце XVI столетия,(В своей «Истории Пугачева» Пушкин сошлется потом на статью В.Д.Сухорукова «О внутреннем состоянии донских казаков в конце ХУ1 столетия», напечатанную в 1824 году в журнале «Соревнователь просвещения и благотворения») в “Северном архиве” исторический очерк о моем родном городе Черкасске, коий теперь называется станицей Старочеркасской”. Пушкин вскочил из кресла и радостно воскликнул:
- Так это ваша родина! А я ведь был там в первое свое путешествие на Кавказ с семьей славного генерала Раевского. Помню, было время великого разлива, и словно в Венецию мы попали. Там обошли мы торговые ряды, видели старинные дома. Но особливо запомнился мне красавец-собор, строенный при Петре Великом. Сейчас не помню, как он называется”.
- Воскресенский собор! - улыбнулся Сухоруков, довольный услышанным.
- А что сталось с остальными документами? - возвратился Пушкин к начальной теме разговора. Сухоруков нахмурился, неприятные воспоминания наполнили душу.
- Я написал историю донских заказов, но довел свой трудо до Булавинского возмущения. А потом был декабрь 1825 года, известные печальные события. Меня отправили на Дон и по приказу графа Чернышева и генерала Богдановича отобрали все бумаги. Вскоре получил я приказ Чернышева следовать на Кавказ, и вот я здесь!”
- Я понимаю, любезный Василий Дмитриевич, каково вам! - взволнованно сказал Пушкин. - Это тяжело, невыносимо тяжело, когда тебя лишают возможности творить, лишают любимого дела. А где ныне сии документы?
- На Дону. Я передал их по описи войсковому начальству!” Сухоруков скорбно наклонил голову и тихо добавил: “Ничего не хотел бы я сейчас так, как получить хотя бы копии сиих документов и выйдя в отставку написать историю донских казаков до наших дней!” Пушкин со слезами на глазах горячо обнял Сухорукова и воскликнул:
- Клянусь тебе, Василий Дмитриевич, что по возвращении в Петербург я попытаюсь исхлопотать тебе твои бумаги, ведь труд твой важен не только для России, но и для всего ученого света”.
Наблюдавший эту сцену адъютант Раевского Михаил Юзефович отметил: “Надо было видеть нежное участие какое он (Пушкин -М.А.) оказывал донцу Сухорукову, умному, образованному и чрезвычайно скромному литературном собрату... У него, между прочим, преследованиями отняты были все выписки, относившиеся к истории Дона, собранные им в то время, когда он рылся в архивах по поручению Карамзина. Пушкин, узнав об этом, чуть не плакал и все думал, как бы по возвращении в Петербург, выхлопотать Сухорукову эти документы”.
Июльская жара и антисанитария привели к вспышке чумы в Арзруме. Об этом тут же сообщил Пушкину Коновницын. “”Мне тотчас представились ужасы карантина, - писал Пушкин, - и я в тот же день решился оставить армию”. (Пушкин А.С. ПСС. Т.УШ. С.481). В предотъездных сборах его застала весть о смерти декабриста Ивана Бурцова, убитого в бою у Бейбурта девятнадцатого июля 1829 года. Пушкин склонил голову и горько заметил: “Жаль было храброго Бурцова”. Первого августа поэт снова прибыл в Тифлис, а вскоре покинул этот город, где оставались его друзья-декабристы, оставался Сухоруков, за которого Пушкин обещал хлопотать в Петербурге?
...”Приехав в Петербург, я ощутился как будто в карцере”, - писал Пушкин.2 (//«Исторический вестник». Т.32. 1888. С.47). Здесь его ждала мелочная опека царя, унизительные допросы Бенкендорфа по поводу “самовольной поездки” в армию, травля со стороны Фаддея Булгарина и других реакционеров от журналистики. Но и в этой невыносимой обстановке Пушкин не забыл своего обещания Сухорукову исхлопотать для него материалы по истории Дона, собранные им несколько лет назад. Поэт направил письмо в Третье отделение Бенкендорфу. “Сотник Сухоруков, - писал Пушкин, - воспитывался в Харьковском университете. В 1820 году бывший атаман употребил его по своим делам, как человека сведущего и смышленого... Сухоруков имеет отличные дарования. С 1821 года предпринял от труд важный не только для России, но и для всего ученого света. Сухоруков имел некогда поручение комитета, учрежденного для устройства войска Донского, составить историю донских казаков. Для него Сухоруков пересмотрел архивы: Азовский, Саратовский, Царицынский, Астраханский, наконец и Московский. Выписанные им исторические акты заключают более пяти тысяч листов; кроме того Сухоруков приобрел множество разных летописей, повестей, поэм и проч., объемлящих историю донских казаков. Все сии драгоценные материалы вместе со статьями, им уже составленными, Сухоруков должен был... передать двум есаулам. Имея слабое здоровье, склонность и ученым трудам и малое, но достаточное для него состояние (тысячу рублей годового дохода), Сухоруков сказывал мне, что единственное желание его было бы получить дозволение хотя взять копии с приобретенных им исторических материалов, на которые употребил он пять лет времени, и потом на свободе заняться составлением Истории донских казаков”.(Пушкин А.С. ПСС в 6 томах. Т.5. М.,1936. С.534).
Письмо Пушкина попало к Чернышеву, который был уже графом, сенатором и управляющим военным министерством, а через год станет военным министром. Словно от страшной зубной боли скукожился граф! “Опять этот непокорный Сухоруков! Отказать!” Из управления Главного штаба Пушкину резко и грубо ответили, что “граф Чернышев находит со стороны сотника Сухорукова не только неосновательным, но даже держким обременять правительство требованием того, что ему не принадлежало и принадлежать не может”, что “акты, о коих упоминает сотник Сухоруков, никогда не были его собственностью, ибо они собраны им из архивов войска и других источников по приказанию... графа Чернышева”. (Сочинения Пушкина. Т.Х1У. С.215).
Пушкин с сожалением и горькой грустью развел руками...
Сухоруков вернулся в Тифлис, встретивший его духотой и зноем, и занялся газетой. Одновременно он писал по ручению Паскевича “Историю военных действий в 1826-1829 г.г. в Персии и Турции”, завершив которую, принялся за “Историю турецкой кампании 1828 и 1829 г.г. в Азии” и “Историю персидской войны 1826-1828 годов”. Однако случай заставил его вновь ввязаться в борьбу против реакционной столичной прессы, против Булгарина и Греча.
... В августе 1829 года “Северная плеча” и “Русский инвалид” дали на своих страницах статью “Письма из Кавказского корпуса”, написанную военным писателем и корреспондентом “Северной пчелы” Ильей Радожицким. Сухоруков внимательно прочел эту статью и нашем, что она хорошо написана в смысле “живости рассказа и по сущности самого дела”, но автор наделал много ошибок и это взволновало Сухорукова, ибо “иностранные газетчики рады будут схватиться за сие, чтобы написать какой-нибудь нарядный вздор на наш счет, и почему знать, может быть найдется другой Манье, который станет публично проповедовать неверие к нашим известиям”. Скрупулезно, но в достойном настоящего объективного полемиста тоне, Сухоруков отметил, что Радожицкий, который “вовсе не видел сего дела”, описал его “совсем наоборот”. Неправильно даны “топографические описания мест”, искажен ход сражений, вместо одних полков, участвовавших в боях, даны другие, да и численность полков указана неверно. Сухоруков, к которому стекались все данные из районов боев и который писал “Известия из Кавказского корпуса”, был прекрасно осведомлен о подлинных событиях знал малейшие ньюансы сражений еще и потому, что сам был их участником и писал “Историю турецкой кампании 1828 и 1829 годов в Азии”.
Истины ради, сделав эти замечания, дельные и тактичные, Сухоруков выражал надежду, что “почтенный сочинитель писем не оскорбится его поправками”. Статья Сухорукова, называвшаяся “Поправка статьи, напечатанной в “Северной пчеле” и “Инвалиде” под заглавием” “Письма из Кавказского корпуса И.Л. Радожцкого” была напечатана в “Тифлисских ведомостях” десятого октября 1928 года. А вскоре грянул гром чернышовской немилости...
Чернышев, не оставлявший своим мстительным вниманием Сухорукова, искал повод с новой силой обрушиться на своего непокорного подчиненного. Он не мог простить Сухорукову его политических взглядов, его деятельности, идущей вразрез с его политическими взглядами. Став к тому времени начальником Главного штаба, Чернышев имел огромную власть и прямую возможность контролировать деятельность Сухорукова. Со всех сторон Чернышеву сообщали о том, что Сухоруков не прекратил своей “противозаконной” деятельности, что его друзьями были и остались декабристы - “политические преступники” в глазах Чернышева - верного слуги монарха. Донской войсковой атаман Д.Е.Кутейников, пользуясь информацией своего племянника наказного атамана С.Леонова, бывшего с полками на Кавказе, старательно сообщал Чернышеву, что “в Грузии составился целый комитет единомышленников” и назвал Сухорукова, Порякова, Колесникова и Шумкова. “Чем больше их будет в одном месте, - развивал свою мысль Кутейников, - тем легче может от них происходит вред. Из опасения к тому, я одабриваю мысль генерала Леонова относительно того, чтобы взять его (Сухорукова - М.А.) из теперешнего места на Дон. Поводом к сему будет дело о расчете со Слюсаревым, которое должно будет доследовано в донском комитете, в производстве которого он участвовал”.
В декабре 1828 года Чернышеву положили на стол сто пятьдесят третий номер “Северной пчелы”. Услужливый адъютант подчеркнул для шефа “Ответ на поправки господина Сухорукова моих писем из Кавказского корпуса”, принадлежавший перу Ильи Радожицкого. Чернышев внимательно прочитал статью, занимавшую пять страниц булгаринской газеты, вызвал адъютанта и велел писать. Тот взял перо и с готовностью уставился на начальника. Чернышев нервно крутнулся на каблуках и начал диктовать: “В июле 1827 года командирован в Отдельный Кавказский корпус для употребления там на службе, с состоянием под секретным надзором, Войска Донского сотник Сухоруков, переведенный в сие войско из поручиков лейб-гвардии Казачьего полка за известность о существовании злоумышленного тайного общества, имевшего целью введение в России конституционного правления. Столь милостивое наказание г.Сухорукова за одно из величайших преступлений долженствовало бы заставить его почувствовать вину свою и стараться загладить оную ревностным усердием и службе, безусловною покорностью воле начальства, похвальным образом мыслей и примерно скромным поведением”. Чернышев умолк, выбирая точные слова для выражения ненависти к Сухорукову, клокотавшей в его душе, и, помедлив мгновение, продолжая диктовать: “Но, к сожалению, опыт показал противное: сотник Сухоруков в разных статьях, печатаемых им в повременных изданиях, говоря о военных действиях Отдельного Кавказского корпуса, принимает тон решительный и, выходя на сцену своим лицом, позволяет даже себе судить о распоряжениях начальства, тогда как у нас строго наблюдается, чтобы о настоящих или новейших событиях военных ничего без ведома и дозволения правительства не печаталось. Ваше сиятельство между прочим усматривать сие изволите из помещенной в прилагаемой у сего 153 номера “Северной пчелы” статьи под загравием, “Ответ на поправки господина В.Сухорукова моих писем из Кавказского корпуса”.
По всем таким причинам государю императору благоугодно было высочайше повелеть мне покорнейше просить вас, силостивый государь, о приказании отпечатать бумаги Сухорукова и прислать оные ко мне, самого же его оправить с нарочным фельдъегерем на Дон, куда послано уже повеление об употреблении его на службу. Высочайшую волю сию честь имею сообщить вашему сиятельству. Управляющий главным штабом граф Чернышев”.(Шадури В. Указ. соч. С.363). Чернышев размашисто подписал бумагу и велел тотчас послать в Тифлис фельдъегеря с этим пакетом Паскевичу.
13 января 1830 года в десять часов утра специальный курьер из военного министерства вручил генерал-фельдмаршалу Паскевичу секретный пакет от Чернышева. Паскевич вскрыл пакет и нашел там приказ арестовать Сухорукова и выслать на Дон, опечатав его бумаги. Граф Эриванский заметно побледнел, почувствовав угрозу для своей карьеры, ибо он положительно отличал Сухорукова, поручив ему описание военных действий с турками и персами; перу Сухорукова принадлежали и многие приказы, реляции, вышедшие из штаба Кавказского корпуса за подписью Паскевича.
Главноуправляющий Грузии несколько минут соображал, что делать, а потом вызвал к себе начальника штаба корпуса генерал-майора Жуковского 1-го, начальника штаба 4-го пехотного корпуса полковника Гасфорта и жандармского полковника Гофмана. Когда те явились, Паскевич ознакомил их с предписанием Чернышева и велел немедленно опечатать все бумаги Сухорукова. К вечеру две связки сухоруковских бумаг, скрепленные общими печатями, были отправлены в Петербург Чернышеву. (Шадури В. Указ. соч. С.264). Вместе с бумагами фельдъегерь вез письмо Паскевича, который подобострастно докладывал управляющему Главным штабом: “Отношение вашего сиятельства от 24 декабря минувшего 1829 года, N 767-й, получив 13 числа и десять часов утра, дабы исполнить высочайшую волю, в оном сообщенную, я тотчас поручил исправляющему должность начальника корпусного штаба, артиллерии генерал-майору Жуковскому 1-му, совместно с начальником штаба 4-го корпуса полковником Гасфортом и корпуса жандармов полковником Гофманом, немедленно опечатать все бумаги войска Донского сотника Сухорукова, которые препровождены при сем в двух связках за общими их печатями, имею часть уведомить вас, милостивый государь, что и сотник в тот же день отправлен с нарочным фельдъегерем Дамишем в Новочеркасск, к кавказскому атаману генерал-лейтенанту Кутейникову для употребления на Дону на службу. Генерал-фельдмаршал Паскевич Эриванский”. (Шадури В. Указ. соч. С.263-264).
Сухорукова арестовали днем. У него на квартире в тот момент находился его родственник и единомышленник Федор Шумков. Жандармы во главе с полковником Германом, ввалившись в квартиру Василия Дмитриевича, сообщили приказ Паскевича об опечатании его бумаг и вскоре все из бумаг Сухорукова, заслуживающее жандармского внимания было собрано в одно место. Здесь находились рукописные “Истории военных действий в 1826-1829 г.г. в Персии и Турции”. “История турецкой кампании 1828 и 1829 годов в Азии”, “История персидской войны 1826, 1827, 1828 годов”. Была здесь и записка Паскевича, разрешавшая Сухорукову пользоваться официальными документами для составления военных записок и реляций. Она-то и волновала Паскевича.
Накануне отъезда Сухорукова в Новочеркасск главноуправляющий Грузии встретился с ним. Разговор был недолгим. Извиняющимся тоном Паскевич сказал:
- Предотвратить сию опалу, Василий Дмитриевич, не в моих силах. Я не нахожу за вами предосудительных действий, а только выполняю волю государя, переданную чрез графа Чернышева”. Паскевич подал Сухорукову предписание его давнего покровителя, а ныне ярого врага. Василий Дмитриевич пробежал глазами текст приказа, задержался на том месте, где Чернышев “покорнейше просил” Паскевича “опечатать бумаги Сухорукова”, “Самого же отправить с нарочным фельдъегерем на Дон”.
- Благодаря за доверие, ваше сиятельство! - сдержанно проговорил Сухоруков. - Свидетель тому бог, что я не заслужил столь дурного обращения. Все дела и помысли мои были направлены на благо России!” Паскевич заторопился и нетерпеливо спросил:
- Нет ли в твоих бумагах, Василий Дмитриевич, чего-либо преступного. Если нет, то я обещаю взять тебя вновь к себе на службу, как только к тому случится момент”. (Коршиков Н. Общественно-политическая деятельность декабриста В.Д.Сухорукова… С.46).
- Благодарю, ваше сиятельство! - с иронией отозвался Сухоруков. - Прощайте!” Он повернулся и, попрощавшись с Федором Шумковым, в сопровождении фельдъегеря Дамиша выехал в Норвочеркасск, где его ждали новые мытарства.
Встревоженный Паскевич вернулся в свою резиденцию и, шагал по роскошному кабинету, размышлял, что предпринять для того, чтобы выгородить себя перед царем и Чернышевым. Скоро в Петербург прибудут сухоруковские бумаги, а там исторические описания войн с персами и турками, работу над которыми Сухорукову поручил он, Иван Федорович Паскевич. Более того, записки о войне 1828-1829 годов граф Эриванский собирался преподнести государю! Не расценят ли в Петербурге сии его действия, как потакание государевым противникам? Паскевич вызвал писаря и срочно продиктовал ему письмо на имя Чернышева.
- В числе бумаг, опечатанных у Сухорукова, - в раздумье двигаясь по кабинету, диктовал Паскевич, - находится историческое описание войны 1828 и 1829 годов, составленное им по моему приказанию. Употребление Сухорукова к такому поручению, когда он, как известно, замешан в происшествии 14 декабря и находится под секретным надзором, не должно удивлять вас, ибо в одинаковом с ним разряде находились многие служившие при мне, как-то: генерал-майор Бурцов, полковник Леман, поручик Пущин, Искрицкий и полковник Вольховский были в замечании. Не имея других, которые бы с пользою употреблены быть могли, я, по малому числу людей в сем корпусе способных, принужден был давать поручения мои сего рода чиновникам. таким образом, и Сухоруков употребляем был сначала генерал-майором бароном Остен-Сакеном по канцелярии начальника штаба, а потом, год тому назад, я поручил составление исторических записок кампании 1828 и 1829 годов”. (Шадури В. Указ. соч. С.252-253; Щербатов. Паскевич. Т.Ш. Спб.,1891. С.328-329).
- Запечатать и, не медля, в Петербург! - распорядился Паскевич.
Позже сухоруковские материалы по истории русско-турецкой войны Паскевич передает своему адъютанту Н.И.Ушакову. Этот расторопный малый дополнит труд Василия Дмитриевича вставками о подвигах своего шефа и издаст в 1836 году под своим именем, назвав эту работу Сухорукова “История военных действий в азиатской Турции в 1828 и 1829 годах”. (Фадеев А. Указ. соч. С.61). Наглость самозванного “автора” дойдет до такой степени, что он рискнет подарить Сухорукову экземпляр этой книги с надписью “от автора”. Сухоруков попытается протестовать, но сильные мира того отобьют все атаки настоящего автора “Истории военных действий в Азиатской Турции”. (Линин А. Пушкин на Дону. С.103).
В Петербурге, получив рапорт Паскевича, Чернышев распорядился “сотника Сухорукова употребить на службу в Донском полку, в Финляндии находящемся, и уведомить генерал-адъютанта Закревского, чтоб за ним учрежден был строгий надзор., Бумаги его поручить рассмотреть генерал-квартирмейстеру главного штаба, которому о том, что окажется в оных, мне донести”.(Шадури А. С.264).
Бумаги Сухорукова были разобраны чиновниками квартирмейстерской части Главного штаба. Его работы были настолько интересны и содержательны, что военные предложили оставить их в делах Главного штаба, что и было исполнено.( «Турецкая война 1828-1829 гг». ЦГВИА. Ф.ВУА. № 4643). Но всего этого не знал Сухоруков, находившийся уже в Новочеркасске.
Михаил Астапенко, историк, член Союза писателей России