(По материалам выпусков на канале «Плохой сигнал» и книги «Родословная лжи Солженицына» solzhenitsyn.net).
22 сентября 1941 года командующий Ленинградским фронтом Георгий Жуков подписал приказ №: 0055.
«В штабах и на командных пунктах командиров дивизий, полков имеется много женщин, под видом обслуживающих, прикомандированных и т. п. Ряд командиров, потеряв лицо коммунистов, просто сожительствуют и приближают к себе случайных женщин, в их присутствии заслушивают доклады и ведут разговоры оперативного характера. Этой расхлябанностью командного состава, безусловно, пользуется разведка врага. Приказываю: Под ответственность Военных советов Армий, командиров и комиссаров отдельных частей к 23.9.41 г. удалить из штабов и с командных пунктов всех женщин. Ограниченное число машинисток оставить только по согласованию с Особым отделом».
Были и на других фронтах подобные приказы…
Честно говоря, эту тему аморалки хотелось бы вообще обойти стороной. Неприличная она. К тому же, наверняка, не очень понятна нашем современникам – с половыми вопросами нынче все просто.
Однако материалы следственного дела Солженицына вынуждают обратиться и к этой помойке.
27 апреля 1945 года во время допроса, целиком посвященного его жене, Солженицын показал, в частности, следующее:
«В октябре 1941 г. я был мобилизован в ряды Красной Армии, а жена моя эвакуировалась в Казахстан.
В мае 1944 г. после моего неудачного отпуска (я ездил в Ростов в расчете, что жена уже вернулась из Средней Азии, а она задержалась в дороге), жена приехала ко мне на побывку в часть и пробыла у меня около трех недель. Это было в районе гор. Жлобин». (Центральный архив ФСБ. Архивное следственное дело Р-20699).
Это действительно так: весной 1944 года Наталья Решетовская почти месяц провела на фронте. Но почему Солженицын называет это побывкой? Что за слово такое?
Это кратковременный отпуск военнослужащего. Помните известную песню? «На побывку едет молодой моряк, грудь его в медалях…»
А при чем тут Решетовская, в ту пору не военнослужащая, а аспирантка химфака Ростовского университета? Про ее отношение к тому, что касается защиты отечества, говорят ее письма. В декабре 1941 года она, учительствующая, в Морозовске, в сотнях километров от фронта, писала своей мамаше в Ростов-на-Дону:
«Муська, узнай о возможности въезда в Ростов. Нужно ли разрешение? Я боюсь теперь поступать на работу — еще не смогу вырваться в Ростов. Меня дважды мобилизовывали на трудработы, но освободилась по справке Симоняна».
История с другом Солженицына по фамилии Симонян, который во время войны изготавливал липовые справки, требует особого разговора… Но здесь перед нами - текст, где девица откровенно пишет, что даже от трудовых работ укрывается.
Как же тогда понимать солженицынское показание на допросе: «приехала ко мне на побывку в часть и пробыла у меня около трех недель»?..
Решетовская в книге «Солженицын и читающая Россия» вспоминает:
«Однажды ночью меня разбудила мама: Наташа, сержант приехал!
Илья Соломин привез мне в Ростов гимнастерку, широкий кожаный пояс, погоны и звездочку, которую я прикрепила к темно-серому берету. Дата выдачи красноармейской книжки свидетельствовала, что я уже некоторое время служила в части. Было даже отпускное удостоверение. Но я не боялась – фронтовому офицеру ничего не сделают за такой маленький обман».
...«Маленький обман» в виде красноармейской книжки, которая порождала криминальную уверенность в безнаказанности не только фронтового офицера Солженицына, но и его жены, отправлявшейся к нему на свиданку. Тогда, в 44-м году, фронтовому офицеру за этот маленький обман ничего не сделали. Поэтому в следующий раз, уже через год, отвечая на том самом допросе про жену, он позволил себе насчет этой "побывки" обман уже большой, поскольку скрывал от следствия множество обманов маленьких. "В мае 1944 г. после моего неудачного отпуска (я ездил в Ростов в расчете, что жена уже вернулась из Средней Азии, а она задержалась в дороге)...".
Но сколько бы он не пытался объегорить следствие, это было бесполезно. В материалах агентурного дела, которое "Смерш" открыл по Солженицыну еще осенью 1943 года, имелись копии его писем. Вот как просто выглядела вся эта история с приездом жены "на побывку" в послании от 7 мая 1944 года на имя его друга, Николая Виткевича. «Рядом со мной теперь фотовзвод, делает уйму карточек. Мы могли бы составить с тобой целый альбом, если бы ты пришел. А скоро ты обязательно должен будешь прийти, если только удастся то, что я затеял – взять Натуську к себе дешифровальщиком. Я колебался, но она крепко вызвалась и потом я убедился, что научной работы в Ростове сейчас нет и до конца войны не будет, а преподавать в каком-нибудь техникуме не более интересно , чем повидать Европу (а мы должны повидать ее этим летом)».
Вот так вот… Повидать Европу! Да еще и Натуське показать, оформив ее дешифровальщиком. А преподавание в техникуме и всякие общественные обязанности – к чертям.
А она: Ночью постучал в дверь мужчина. Ой, сержант... Какая неожиданность...
Да заранее же всё было спланировано!
Что же вспоминал обо всем об этом сам Илья Соломин, который привез Решетовской фальшивые документы и доставил ее до командирской землянки?
В начале двухтысячных годов этот "ветеран" жил в Бостоне. 16 апреля 2003 года на сайте газеты «Известия» было опубликовано его интервью российскому журналисту Сергею Нехамкину:
«- Солженицыну еще поминают приезд жены на фронт в мае 44. Это ведь вы ее привозили?
- Я. Но учтите, Солженицын не единственный такой был. Был момент, когда это вдруг стало модой — жен вызывать на фронт. Накануне наш командир Пшеченко свою вызвал. Наверное, тогда Исаич и загорелся. Вы же поймите: война, мужчины четыре года женщин не видят... Что — честнее ППЖ (походно-полевая жена. — авт.) заводить. ...Почему Солженицын попросил съездить именно меня? Дело не только в дружбе. Народ в батарее молодой, многим даже меньше двадцати. А я служил с 39-го, выделялся бывалостью. Ехали нелегко, три раза нас задерживали в поездах, но… Наташа у нас побыла короткое время, обратно отвозил уже не я, а старшина батареи Корнев».
Вот уже и расширяется круг Солженицынских единомышленников, помогавших ему доставлять жену на фронт и обратно… Бывалый Соломин, старшина Корнев…
Какой же синекурой, оказывается, была для некоторых вся эта война, чёрт возьми, если весной 44 года, когда наша армия только-только выходила на границы СССР, этот капитан Солженицын был готов так распорядится жизнью даже самого близкого человека!
Вытащить к себе в койку на фронт? А за это еще и Европу показать. А если бы ее задержали? Так и врали бы насчет побывки?..
А как же командиры? А что Пшеченко?
В Центральном архиве министерства обороны есть сведения об этом офицере.
Родом из Киевской области, из села Ерки. Социальное происхождение – из крестьян, социальное положение – служащий. В начале 30-х закончил педагогический техникум. В армии – с 1935 года. Артиллерист. Член партии. Трижды ранен. Войну окончил в звании подполковника. Командир разведывательного дивизиона пушечной 68 артиллерийской пушечной бригады в составе 48 армии. Биография безупречна. А вот он покрывал всю эту романтику. Ведь приезжала же к нему на фронт его собственная жена жена Мария Васильевна, как вспоминал Соломин. Вот и подчиненному – капитану Солженицыну тоже жены захотелось. Своей, собственной.
Решетовская вспоминает: «И вот мы — вдвоем с мужем. В его землянке! Не сон ли это?.. Комдив по телефону приглашает к себе. Я смущаюсь офицерского общества. Но выпитая впервые водка придает храбрости, а большая сковорода отлично поджаренной картошки с американской тушенкой — соблазнительна после скудного ростовского хлеба из кукурузы. Май был холодным. Приходилось топить печку. От этого в землянке становилось еще уютней».
«Немного побездельничав, я начала знакомиться с работой. Понять оказалось легко. Я научилась расшифровывать замысловатые синусоиды, которые выстукивали приборы на звукометрической ленте. Интересно! Суть же всего заключалась в том, что звуковые посты Саниной батареи засекали огонь вражеских. Тогда наши пушкари били точно по нужным квадратам».
Это признание жены Солженицына потрясает своим цинизмом. Молодая гражданская особа женского пола пробирается в воинскую часть, сожительствует с офицером разведки прямо в его землянке, пьянствует в обществе старших офицеров, получает негласный допуск к секретным военным приборам, снимает с них показания, которые составляют военную тайну. Даже Мата Хари о таком, наверное, не мечтала... На фоне этого признания преступления, совершенного в форме откровенного и неприкрытого шпионажа, всякие прежние жуткие подробности о подделке служебных военных документов, пропусков, постановке ее на довольствие, пьянки-гулянки — не более чем отягчающие обстоятельства. А вот факт получения доступа к шифровальной технике, к посту инструментальной артиллерийской разведки, на центральную станцию звукоразведки, безусловно, заслуживает особого рассмотрения в порядке уголовного расследования. Как говорится, по вновь открывшимся обстоятельствам…
«Научилась расшифровывать замысловатые синусоиды»…
Сама научилась? Или кто-то ввел в курс дела? С какой целью? Какая это статья Уголовного кодекса? Касается ли она действий только Решетовской? А Солженицына? А его командира? А неужели о присутствии постороннего лица в расположении воинской части больше никто не знал? А СМЕРШ куда смотрел? А политрук? А кухня, а медсанчасть, в конце концов?
Но здесь еще и круговая порука в условиях морального разложения комсостава. И Солженицын себе жену выписал, и его командир Пшеченко.
Из воспоминаний Решетовской: «На фронте было затишье. В свободное время (от войны, что ли????) мы гуляли, разговаривали, читали. Муж научил меня стрелять из пистолета. Я стала переписывать новые рукописи — “Фруктовый сад” и “Женскую повесть”. Самым большим писателем для Сани в ту пору был Горький. Поэтому он читал мне “Матвея Кожемякина”.
У себя в батарее Саня был полным господином, даже барином. Если нужен был ординарец, блиндаж которого находился рядом, Саня звонил: “Дежурный! Пришлите Голованова!”»
Вот это и есть то самое разложение, за которое с радостью ухватился антисоветчик Никита Михалков, когда в третьей части «Утомленных солнцем» изображал сцену штурма Цитадели силами штрафбата по приказу пьяного генерала.
Не нужно много знать о Солженицыных. Достаточно просто понимать, сколько бед принесла советскому народу та война. Сколько семей распалось, сколько детей и родителей потеряло друг друга. Четыре года миллионы людей горевали подчас из-за элементарного незнания о судьбе самых близких им. А тут ведь уже сорок четвертый год. Позади — потери двух лет. Причем самых трудных лет войны. Теперь основной состав армии — молодые солдаты, все новые и новые призывники, у которых нет никого, кроме отцов и матерей. Своих собственных семей они еще не завели. Возможно, где-то далеко у них остались невесты. А тут — такое счастье Сани и Наташи. Любовь-морковь на глазах у того, кто, возможно, уже навсегда расстался с домом.
Это не что иное, как моральное гниение в среде офицерской, в среде партийной, в среде тех людей, вроде Солженицына, которые валялись в землянках со своими пьяными бабами, а приказы на передовые передавали через ординарцев.
То есть, оказывается, и на войне русский интеллигент может, если захочет, жить по-человечески, красиво, достойно... «Не по лжи». Постреливать из пистолета по пустым бутылкам, позволить себе немного снобизма, чуть-чуть фрондировать, литераторствовать, собирать интересные случаи и судьбы в записную книжечку.
Из письма Виткевичу N 35 от 30 мая 1944 г.:
«Наташа-таки приехала ко мне 20.5., на ту самую ЦС (Центральную станцию звукоразведки. – Ред.), где был и ты в марте, ибо я все там и там!... Здесь на месте выяснилось, главным образом со стороны Пшеченко, что оставаться ей тут не придется. Таким образом дней, примерно, через 10 от сего числа, она уезжает опять в Ростов. Пожалуй и лучше, что так вышло: работы здесь ей явно не хватало, а это – гроб для живого человека да еще при возможной перспективе многочисленных гробов вокруг. В Ростове с начала учебного года ее обещали устроить на интересное и плодотворное (не знаю, как “продуктотворное”) место».
...К слову заметим, что с марта по конец мая 44 года Центральная станция звуковой разведки, где стоит батарея капитана Солженицына и его жены, не сдвинулась и с места. Так и находится в районе города Жлобин, который называет Солженицын на допросе, то есть на восточном берегу реки Днепр, куда Белорусский фронт под командованием Рокосовского вышел еще в феврале 1944 года в результате успешной Рогачевско-Жлобинской операции. И вплоть до Бобруйской операции в середине лета 1944 года Центральную станцию звукоразведки, где служил Солженицын, от передовой отделяли не менее 10 километров, а также речка Днепр...
В книге «АПН – я – Солженицын» нудно расписывая свой конфликт с бывшим мужем, обвиняя его в некорректном изложении деталей их переписки в годы войны (!), Решетовская, в частности, сообщает совершенно потрясающую подробность: «Солженицын сам приводит оборванную фразу из моего письма, не имея моих писем, не перечитывая их с 1944‑го года, то есть 36 лет спустя (они были увезены мною с фронта весною 1944 года)».
Письма были увезены Решетовской с фронта...
Это что-то необыкновенное. Надо разобраться.
Согласно статистике, в период с сорок первого по сорок пятый год на фронты ежемесячно доставлялось до семидесяти миллионов писем! Вся эта корреспонденция проходила через почтовую цензуру, которая подчинялась непосредственно СМЕРШу, Главному управлению контрразведки в Наркомате обороны СССР.
И это закономерно: частная переписка людей больше не могла оставаться их личным делом. Проверяющих интересовали содержащиеся в письмах данные о дислокации частей и их номерах, именах командиров и численности потерь, а также психологический настрой бойцов действующей армии.
Но зададимся вопросом: почему в домашних архивах миллионов наших граждан сохранилось так много писем с фронта и практически нет писем, которые писали защитникам Родины их матери, отцы, жены и дети? Редкий материал, не правда ли? Можно придумать много объяснений. Кто-то скажет: на фронте бумага была дефицитом – не во что было махорку набивать. Ну, допустим... А еще?
Всякая переписка в военное время – и гражданская в тылу, и фронтовая между военнослужащими – ценнейший материал. Любое, кажется, даже самое невинное письмецо, а уж фотография особенно, попав в распоряжение противника, моментально становится потенциальным инструментом для осуществления провокаций и шантажа.
Письмо, отправленное на фронт, позволяет отслеживать передислокацию войск, график отпусков военнослужащих, направления эвакуации жителей страны. Сведения, допустим, о переезде рабочих-металлистов из западного района, например из Смоленска, в какой-то уральский городок дают практически точное указание на направление эвакуации оборонных предприятий целой отрасли. А если военнослужащий погибнет, и это станет трофеем противника?
Вспоминается драматичный эпизод романа «Живые и мертвые». Фронтовой корреспондент «Известий» Михаил Вайнштейн, возвращаясь с передовой, везет в Москву письма фронтовых товарищей и неожиданно попадает под огонь прорвавшихся немецких частей.
«Синцов, завидовавший тому, что Мишка через сутки будет в Москве говорить с Машей, не знал, что через сутки Мишка не будет в Москве и не будет говорить с Машей, потому что его смертельно ранят еще утром, под Чаусами, пулеметной очередью с немецкого мотоцикла. Эта очередь в нескольких местах пробьет его большое, сильное тело, и он, собрав последние силы, заползет в кустарник у дороги и, истекая кровью, будет засвечивать пленку со снимками немецких танков, с усталым Плотниковым, которого он заставил надеть каску и автомат, с браво выпятившимся Хорышевым, с Серпилиным, Синцовым и грустным начальником штаба. А потом, повинуясь последнему безотчетному желанию, он будет ослабевшими толстыми пальцами рвать в клочки письма, которые эти люди посылали с ним своим женам. И клочки этих писем сначала усыплют землю рядом с истекающим кровью, умирающим Мишкиным телом, а потом сорвутся с места и, гонимые ветром, переворачиваясь на лету, понесутся по пыльному шоссе под колеса немецких грузовиков, под гусеницы ползущих к востоку немецких танков».
Но это на войне Константина Симонова все было так страшно. А на войне Солженицына пьяная жена валялась с ним в его землянке, стреляла по бутылкам, с поддельным документами моталась по фронту, спокойно вывозя всякие письма, фотографии. Возможно, что-то еще… И при этом опасаясь не фашисткой западни, не вражеского окружения, а нашего военного патруля, проверки документов, «Смерша». Главным их врагом тогда был наш советский контрразведчик, который мог прочитать письма, предназначавшиеся для дальнейшей пересылки в обход военной цензуры.
... Организатором всего этого откровенно вредительского, подлого сценария был капитан Солженицын.
solzhenitsyn.net
"Родословная лжи Солженицына" ©