Недавно моя подруга сказала: "Теперь я поняла, почему ты занялась цветочками".
И я задумалась.
На самом деле стремление жить в согласии с землей и тем, что она родит, было у меня всегда. Я с удовольствием проводила время на бабушкиной даче, залезала в малинник, гордо носила ветхое мамино платье (оно чуть по земле не волочилось) и больше всего обожала собирать клубнику горстями и шлепать босыми ногами по грязи после вечернего полива. До сих пор помню тот участок в 6 соток и радугу, пронизывавшую струи воды из шланга, когда бабушка зажимала их большим пальцем, чтобы разбрызгать подальше. Помню вяжущий вкус сибирской черемухи, старые стекла в огромной - по моим представлениям - теплице, подбитые гвоздиками. Однажды мама вырастила там такие огурцы, что подвязанные плети показались мне лианами в джунглях из сказки про Маугли.
Мы ездили за грибами, за голубикой (ее в Иркутске звали "голубица"), за болотной брусникой, за дикой земляникой, которая росла по каменистым холмам и полянам, была мелкое-мелкой, к крепкими семечками, и пахла дурманяще.
Потом, в школе и особенно с переездом, начались другие заботы, и я лишь исправно поливала цветы на подоконниках - вот и все садоводство.
А потом появился один сад, севернее Москвы, позже другой, в Черноземье. Меня зачаровывало одинаково и тенистая влажность Подмосковья, и яркая сухая и плодородная природа Курской области. Две такие разные зоны, в одной купены, ландыши и аквилегии, в другой - абрикосы, лаванда и розы.
И тогда начался зуд. Я принялась читать, сначала цветастые журналы, потом книги по уходу за садом, газоном, плодовыми деревьями... Скупала семена, сажала рассаду, везла ее за 600 км. И это приносило невероятное наслаждение, я стала одержимой.
В те года мои романы выходили один за другим, я постоянно писала, их публиковали... Но даже это не мешало мне нагружать подоконники под завязку. Свет заслоняла огромная плюмерия (франжипани), в которую я влюбилась в Таиланде и позже вырастила из зернышка. На нее нападал паутинный клещ, я его выводила, он снова нападал, я снова давала отпор. Это держало меня в тонусе. По всем правилам, плюмерия должна была зацвести через два-три года после посадки. Моя зацвела через 8 месяцев.
Потом появился сын, и в год, когда он родился, впервые за долгое время в марте подоконники были пусты. Ни стаканчика рассады. Но время шло, и я возвращалась к себе истинной.
Последний год проверил меня на прочность. Я оказалась хрупкой, мне было не на что опереться, не за что ухватиться. Мне нужна была опора. Вера, если угодно. И я обратилась к своей истинной вере, в несгибаемость - и одновременную гибкость растительного мира. Я, примерно представляя, как странно смотрюсь со стороны, все же обнимала рябину, гладила по коре сосну - и словно выздоравливала. Хрупкие стебельки цветов, посаженных даже у подъезда, оказались именно той рукой, которую я схватила, утопая в действительности. И вынырнула, выплыла.
И сейчас я испытываю еще большую благодарность к земле и зеленому миру, который дает мне силы жить, стремиться, совершенствоваться. Который дает мне пример жизнестойкости, радости и щедрости. И этих же чувств я желаю всем нам.
С добрым утром! Пусть этот день будет действительно добр!
Ваша Елена Вернер