Публикуется с разрешения автора.
Доброволец, не дожидаясь приглашения, выскочил на сцену, сел на стул, скрестил на груди руки и вытянул трубочкой губы. Палач взял ножницы и разрезал их посередине. «А ты чего стоишь?!» – обратился ко мне антрепренер, хотя я вовсе не стоял. – Оставляй голову и катись отсюда!» – «Не желаю», – промямлил я, но он, не слушая, подошел вплотную и рывком в два приема снял с меня голову. «Катись!» – пнул он сапогом в мой зад – все, что от меня оставалось, – и швырнул голову на эшафот, где четверо в трико принялись полосовать ее батогами. Мне, безногому, безрукому и безголовому, ничего не оставалось делать, как только катиться, и я покатился, но докатился лишь до ступенек, потому что катиться вверх по ступенькам мешала гравитационная сила. Тогда ко мне подбежал голый мужик, торопливо раздел, упер устойчиво в нижнюю ступеньку и изнасиловал в зад. Закончив свое дело, он отошел в сторонку и стал мочиться. Но я не был оставлен без внимания. Подошедший служитель поднял меня на руки и понес вверх по ступенькам. Кожа его обнаженного по пояс тела имела синеватый оттенок, и я еще подумал, какой, мол, странный загар у этого человека. Служитель, бережно прижимая меня к груди, уверенно шагал по ступенькам, которые, казалось, тянулись бесконечно. Я недоумевал, где же мы находимся, и хотел уже было спросить об этом у служителя, однако во время вспомнил, что спрашивать нечем, и не спросил, но тут же каким-то образом догадался сам, что слева и справа от нас вверх по диагонали лестницы тянутся железобетонные стены Архива Октябрьской революции. Служитель, между тем, уставал, его тело обильно потело, а ноги спотыкались, и я боялся, как бы он ни уронил мои орошаемые его горячим потом скользкие останки. В дежурку он внес меня почти на карачках, упал на колени перед диваном и со вздохом облегчения уронил руки. Я рухнул на пружинистую поверхность дивана, соскользнув, как по салазкам, с этих обессиленных влажных рук. Человек склонил надо мной лицо, чтобы удостовериться, все ли в порядке, и я вдруг понял, что меня нес потеющий труп. Это было так страшно, что я в ужасе от несоответствия закричал и... проснулся. Мой крик еще заполнял комнату, он бился во мне мелкой дрожью, он рвался через бронированную мембрану двери и, оказавшись на свободе, отравил страхом всю атмосферу; взвинченный ее резонирующим столбом, он, подгоняемый собственным страхом, устремился в космос, все сотрясая на пути, и, наконец, в своем слепом, животном, паническом полете набрел на душу Вселенной и пронзил Безмолвие. Я медленно приходил в себя, с подозрением ощупывая голову, руки, ноги, еще не веря, что проснулся, и уже радуясь, что это был только сон. Телефон окончательно вернул меня к действительности.
– Ну, что там у тебя? – бодрым голосом спрашивал капитан.
– В порядке, шеф. – Я посмотрел на часы. Было два часа по полуночи. – Только что вернулся из обхода. Все обстоит так, как и должно быть, – отвечал я не менее бодро, составляя в уме рапорт об отставке.
– Разумеется, – сказал капитан, – все должно быть так, как обстоит...
Март 1980 г.
Эдуард Молчанов