30 сентября в Музее п. Малаховка состоялись V Соколовские чтения. Они были посвящены семье Соколовых - владельцев северной части Малаховки. Доброй традицией стала публикация в блоге музея докладов, прозвучавших на Соколовских и Телешовских чтениях. Письма Игоря Северянина Лидии Рындиной: 21-го мая 1913 года Дорогая Лида! Прости меня, что так долго не собрался тебе ответить на твоё, — я сказал бы несколько странное, — письмо, в котором ты предостерегаешь меня против... алкоголя. Из этого «предостережения» я мог вынести впечатление, что ты — но какие же у тебя основания? — считаешь меня и действительно алкоголиком. Неужели каждый, выпивающий несколько рюмок вина или, даже допустим, изредка бутылку — непременно уж пьяница, непременно уж алкоголик? Позволь, Лида, мне протестовать против этого... наименования. Я, право же, пью умеренно. Что касается твоих писем, ты можешь быть совершенно спокойна: их больше нет, ведь ты меня, уезжая, так просила. Я не пишу тебе подробно и много, думая, что
30 сентября в Музее п. Малаховка состоялись V Соколовские чтения. Они были посвящены семье Соколовых - владельцев северной части Малаховки. Доброй традицией стала публикация в блоге музея докладов, прозвучавших на Соколовских и Телешовских чтениях.
Письма Игоря Северянина Лидии Рындиной:
21-го мая 1913 года
Дорогая Лида!
Прости меня, что так долго не собрался тебе ответить на твоё, — я сказал бы несколько странное, — письмо, в котором ты предостерегаешь меня против... алкоголя. Из этого «предостережения» я мог вынести впечатление, что ты — но какие же у тебя основания? — считаешь меня и действительно алкоголиком. Неужели каждый, выпивающий несколько рюмок вина или, даже допустим, изредка бутылку — непременно уж пьяница, непременно уж алкоголик? Позволь, Лида, мне протестовать против этого... наименования. Я, право же, пью умеренно.
Что касается твоих писем, ты можешь быть совершенно спокойна: их больше нет, ведь ты меня, уезжая, так просила.
Я не пишу тебе подробно и много, думая, что ты уже в Малаховке, но, если ты получишь это письмо, я могу писать тебе и на дачу. Если ты, конечно, желаешь. Я переехал сюда десятого — вместе с Еленой и Валерией.
( Речь идет о спутнице Северянина в 1912 — 1915 годах Елене Яковлевне Золотарёвой и их дочери Валерии Игоревне Семёновой)
Летом надо хорошенько отдохнуть... Нервы мои утихли, и я уже порядочно здесь написал. Последний в этом сезоне вечер был 8-го мая. Я встретил там Мережковского, Гиппиус, Тэффи, Глебову, и друг<их>. Много лестного услышал я о себе на этом вечере, и много читал новых и старых! — стихов. Читал и «Качалку грезёрки». Ежедневно получаю массу вырезок о «Кубке».
Сердечно кланяюсь Сергею Алексеевичу, тебя целую. Теперь пиши о себе, милая Лида.
Игорь
Веймарн, 13-го июля 1913 года.
Дорогая Лида!
Все эти дни я много и тяжко волновался и даже два раза ездил в Петерб<ург>: мама очень плохо себя чувствует, а при её возрасте даже пустяк опасен. Слабость, головокружение, апатия, вялость языка. Симптомы не из важных.
Много читаю, ещё больше работаю. Второй сборник почти готов. Привёз из Петерб<урга> некоторые рукописи и усиленно переписываю. Радуюсь твоим успехам, твоим планам. Надеюсь ещё много о тебе слышать повсеградно: ты серьёзна и вдохновенна. Это я утверждаю. Конечно, «верхогляды» не видят в тебе этих двух значительных качеств. Проглядывают. Однако, именно в этом — твоё будущее. Целую тебя. Сергею Алексеевичу на днях напишу. Я очень признателен ему, что выручил. Он — милый, и я его люблю.
Игорь.
Дочь Валерия растёт. Растёт она, дочь.
Мыза «Пустомержа», 26 июля
Дорогая Лида! Третьего дня получил твоё письмо, сердечно признателен тебе. С упоением работаю (написал уже 25 поэз).
В Пет<ербурге> был уже 4 раза. Конечно, ездил только из-за мамы; она чувствует себя теперь лучше. Будем ходить в косоворотке и повторять слова Брюсова из его письма ко мне на днях, из Голландии: «Хорошо жить на свете, и хорошо быть поэтом!». Я и дочь Валерия тебя целуем, Лидия.
Игорь.
7-го авг. 1913 г.
Дорогая Лида! Я пробуду здесь до 10-го сент<ября>, так что, когда выйдет 2-е изд<ание>, будь любезна, пришли экземпл<яра> 3 сюда. И если можно, 1 экз<емпляр> 1-го изд<ания> — для мамы. Конечно, я очень интересуюсь поскорее взглянуть на книжку. Избави только Бог от ошибок! Но я надеюсь, С<ергей> А<лексеевич> все исправил.
Спасибо тебе, Лида, за статью Бальмонта о Брюсове. Постепенно увеличивается моя библиотечка, т. к. молодёжь посылает мне все новые и новые книги свои. Ничего яркого, ничего.
Сегодня я решил писать тебе — спросить тебя кое о чём, и вот — получаю от тебя письмо.
Ты, Лидочка, не думай, если я долго молчал, что я забыл тебя: ты чудесно знаешь, что я тебя никогда не забываю и каждый день вспоминаю тебя, и это мне приятно. А не писал давно оттого, что просто трудно было собраться как-то. Завтра же высылаю Серг<ею> Ал<ексеевичу> «Златолиру», и вот о чём мне хотелось тебя спросить: желаешь ли ты, чтобы я написал: «Посвящается Л. Д. Рындиной», или же: «Лиде», или: «Нефтис моей». Это я говорю о всей книге.
Я рад, что ты прочла «Гашиш Нефтис», но — нравится ли тебе?..
Пиши скорее, не забывай. Пиши по поводу посвящения немедленно. Завтра высылаю сборник без посвящения. Получив от тебя инструкции, пришлю отдельный лист с посвящением. Ну, дорогая, будь благостна.
Почти ежедневно читаю в концертах, устал от триумфов, простужен. Поклонницы. Цветы. Признания... Игорь твой.
Некоторые моменты любви поэта и актрисы запечатлелись на страницах дневника, в котором Лидия Рындина раскрывала подробности своей интимной жизни и жизни своей души.
13 февраля 1913 года Лидия Рындина делает запись в дневнике о любви к Северянину:
«И главное в моей жизни этот год я скажу в конце сегодняшнего дневника, — это Игорь, да, Игорь Северянин, что говорит, что полюбил меня, что дарит мне свои стихи, что пишет их мне, что проводит со мной долгие ночи. Я прихожу из театра в 11 часов после "Орлёнка", одеваю свой белый чепчик и сижу, и говорим, и целуемся, и я, не любя, как-то люблю, и нет сил оттолкнуть, и люблю Сергея, но и Игоря. И его некрасивое лицо в тени у печи, и его звучный голос чарует меня, его талант влечёт, и я дарю ему себя на краткий срок, и не лгу Сергею, и рада, что Сергей понимает это. Я не уйду от Сергея, п[отому] ч[то] я люблю его, а не Игоря. Но душа Игоря мне близка, мучительно тянет меня к себе его талант, и я знаю, что просто все это не обойдётся. И вот стоят присланные им на столе роза и лилия, и я думаю о том, что он придёт сегодня или нет… И вот эти мои две недели в Петерб[урге] я дарю Игорю, их я буду жить для него, это моя плата, моя дань его таланту, его мукам. Сумеет ли он их принять?»
8 марта, пятница, ветер. Москва
Сижу тихо дома. Устала. Да, уехала из Петербурга. С Игорем — расставалась грустно. Я — как с этапом жизни, как с книгой, что я читала, он — не знаю. Он говорил, что любил, что безумно страдал, но кто их знает, поэтов, кто знает его? Не знаю и не стараюсь узнать. Зачем? Здесь я была уже во многих местах, но нового ничего нет. Работа, работа!.. . Ах, жизнь, жизнь. На будущий год мне 30 лет. Жутко мне от сознания прожитых лет. Долго ли я буду ещё молода? Долго ли красива? Не знаю, ничего не знаю. Вот и зима кончается. На днях была в Малаховке. — Даже там среди снега чуется весна. И вот чего-то жаль. Точно что-то допето. Это, верно, кончились сказки этой зимы 1913 года. Какая она была — лучшая зима моей жизни. Сергея я видела много. Как хочется за границу, и нельзя — надо работать, работать. Иду, на пути своём молюсь о будущем.
10 мая, Малаховка
2 недели была в Крыму, в Алупке... Сейчас Сергей отбывает воинскую повинность, я сижу в Малаховке и занимаюсь садом. Скоро начнётся театр, играть буду. От Игоря редкие пламенные письма, не знаю: думаю, что он скоро совсем забудет меня — ну что ж. Разве я даю больше — нет. Я дала сказку поэту, вот и всё. Сумеет её прочесть — прочтёт. Пусть живёт, как хочет, я не люблю его и ему не лгала — я шла к нему, потому что тянуло. Вот и кончено, ушла. Грустно, как всякое прошлое. Помню последний вечер: я у стола, светлый круг лампы на столе, Игорь на диване с безумными клятвами вечной любви, и я режу яблоко, и даже слёзы капают. Жаль прожитого. Друг или враг он будет? Жаль души. Да, я изменяю этим Серёже, но что делать, его я. Ну, зачем я это делала! Так, не знаю почему... Господи, я только брала, хватала жизнь, — больше ничего…
10 октября (четверг)
Москва
Служу у Незлобина, сыграла удачно в «Идиоте» Ганину сестру, Варвару Ардальоновну, и всё. Народу много вокруг. Да, пишу монографий знаменитых женщин 17 и 18 века. И милый Серёжа, его люблю по-настоящему, а это всё так. С Игорем отношения налажены опять как будто, но прежнего не будет — за это уж я стою. Что делаю — не знаю; иду, куда влечёт меня судьба.
1914 год.
20 марта, Петербург
Игорь Северянин около меня. Мне посвящена его новая книга «Златолира» вся целиком. Много стихов мне пишет. Что я? Да, я совсем уже холодна. Неужели же я так и буду всегда, — неужели я уж так цинична? Нет, Игорю я плачу за лето боли и огорчений.
Париж
10 апреля (четверг)
После блестящего концерта Игоря Северянина, где я прошла лучше всех, где меня встретили и проводили аплодисментами, я выехала в Варшаву. А сейчас вот и в Париже. Сижу одна в отеле. Чужой город, чужие люди. Где-то Серёжик, свои, Игорь.
27 июля (14 июля).
Дни идут за днями, и нет конца этой ужасной бойне. А Серёжа ― бедный пленный рыцарь мой, я твоя. Любимая тебя не предаст, и в эту минуту я больше чем, когда твоя. Нет для меня соблазна. Да, ещё курьёз в моей жизни. Игорь Северянин хотел меня шантажировать моими письмами, но их украл у него Толмачёв. Северянина я навсегда вычеркнула, вот и всё. Страха не было, было смешно и грустно как-то. Сейчас я в большой работе ― езжу на съёмки. Суждено нам быть вместе ― хорошо, умела жить, нужно уметь и умирать. Что ж, это будет красиво и сильно. Финал, достойный меня. Боже мой, жизнь так сильна была моя, но я хочу ещё жить, и с ним, моим милым.
Малаховка прежняя, живу в ней тихо. Здесь мои родители. Мой брат Серёжа живет у меня, Вавка, гостит Лёля. Родители живут отдельно. Серёжик мой, я твоя, я люблю тебя, я жду тебя. Как страшно вокруг ― неужели победа будет за немцами? Боже мой, я прошу одного ― сохрани мне моего Серёжика. Сохрани его. Все блага жизни отдаю за него ― я его, его, молю у тебя, всё данное я принимаю как подарок, а не по праву ― всё отдаю за счастье жизни вместе с ним, за счастье нашей любви. Боже, дай мне его! Сережик в Штральзунде в плену ― щека его ранена, пишет ― шрам безобразный. Боже, сохрани его. Я люблю его.
У меня с Северяниным вначале были очень дружеские отношения. Он терпеливо принимал мою критику его стихов, в которых часто упоминались неправильно и некстати слова иностранных языков, которых он не знал. Я даже выступала на нескольких его «Поэзо-вечерах», где я (следуя тогдашней моде надевать на вечера цветные парики) надевала лиловый парик.
Но со временем росло его самомнение, а меня возмущало в нем отсутствие культуры и самокритики. Я отказалась выступать на его «Поэзо-вечерах». Это его очень обидело, и мы перестали встречаться. Мне жалко его дарования, которое он не сумел осилить. Быстро взлетев, он так же быстро пошёл вниз. Последние его книги прошли совсем незаметно.
Дневник Рындиной был опубликован лишь в 2004 году, а в 1961 году она сама опубликовала свои скупые воспоминания о поэте, в которых их взаимоотношения обозначены обтекаемо, как "очень дружеские».
Татьяна Андреева, методист Музея п. Малаховка (подразделение МУК "Музейно-выставочный комплекс" г.о. Люберцы)
Другие публикации канала:
Малаховский дачник - Лев Александрович Михельсон. Часть 2
Малаховский дачник - Лев Александрович Михельсон. Часть 1
Из истории русского театра XVII века
"С директором мы работали очень дружно, хотя я его критиковала..." Из истории Малаховского экспериментального завода
"Я вам расскажу, откуда получались хорошие рабочие!" Из истории Малаховского экспериментального завода
Завод МЭЗ в их судьбе