Люди искусства нередко являют собой в сознании масс образы весьма таинственные. Великие творцы прошлого и вовсе фигуры полумифические, столпы культуры, далёкие от мирской суеты, со взглядом, обращённым в вечность… Частично, оно, конечно, так и есть, ибо зачем же тратить большую часть своей жизни на искусство, если не обладать амбициями затмить Да Винчи, Моцарта и Шекспира вместе взятых.
Но всегда ли можно судить о личности творца по его работам? Личность каждого человека полна противоречий, и гении, разумеется, тоже в первую очередь люди, и какие люди! Иногда факты биографии могут так шокировать экзальтированного эстета, что он, полный горького разочарования, отвергнет своего кумира. А может случиться и наоборот, в давно почившем гении найдётся родственная душа, что позволит ещё больше и по-новому проникнуться много раз виденными шедеврами.
Гений
Вот возьмём одного из моих самых любимых художников Клода Моне. Гигант творческой мысли, отец французского импрессионизма (т.е. в принципе отец импрессионизма). Уже при жизни, пусть и далеко не с самого начала творческой деятельности, он добился большого успеха, став не только гордостью Франции, но и одним из самых любимых европейских художников в Японии и США. Ходили слухи, что Моне обладает уникальными глазами с особым строением сетчатки, и видит мир иначе, тоньше и ярче, чем большинство людей. Как бы ни было в реальности, но свои поздние работы из цикла «Кувшинки» он писал, страдая катарактой и частично ослепший, и что за чудо это картины!
Моне также отличала высокая «производительность труда», в отдельные периоды он мог писать по одной картине (и немаленькой) каждые два дня, а некоторые из его полотен были гигантских размеров (2 метра в высоту и 6 метров в ширину). Больше всего Моне любил работать en plein air, на открытом воздухе, желательно в тёплую и солнечную погоду, но иной раз и в ненастье мог, получше закутавшись во много слоёв одежды и с сосульками на бороде, неустанно ловить кисточкой мимолетные изменения окружающей природы.
Ради воплощения художественного замысла Моне мог пойти на многое. Случались и курьёзные ситуации. Например, в 1901 году художник находился в Лондоне и захотел запечатлеть на холсте атмосферу реки Темзы – легендарный желтый туман. Известный американский живописец Джон Сингер Сарджент решил навестить Моне и застал того в окружении по крайней мере 90 полотен, на каждом из которых изображался мгновенный световой эффект, наблюдавшийся над Темзой. И когда эффект повторялся, не всегда до его исчезновения Моне удавалось найти нужный холст, чтобы завершить работу. Лондонский цикл был закончен лишь спустя 2 года уже дома, в Живерни.
Садовник
«Мой сад — самый прекрасный мой шедевр», «Меня в этом мире интересуют только моя живопись и мои цветы», - так говорил Моне, и любой гость усадьбы в Живерни мог в этом убедиться. «Рай земной», «Волшебный мир», - таковы были отзывы посетителей. Недаром художник покупал специальные книги и журналы, обменивался семенами с цветоводами, переписывался с питомниками, с целью получить редкие сорта - для него садоводство было не просто хобби, а одним из смыслов жизни. Ради пруда в своем саду он просил у властей Живерни разрешения на изменение русла местного ручья, что вызвало огромное негодование у местных жителей и стало причиной скандалов, но упрямый живописец добился своего. А ещё, при всей своей любви к животным и птицам, которых Моне частенько подкармливал с руки, кошек и собак он никогда не держал, и даже питомцам друзей запрещал вход в свой чудесный сад, опасаясь, что те переломают цветы.
Работа над садом была Моне в радость, и также с удовольствием он помогал друзьям. Лето 1913 года выдалось особенно замечательным - Моне жил на вилле актера и драматурга Саши Гитри и занимался там переустройством его сада. Чета Гитри были прекрасными хозяевами, вкусно угощали своих гостей лобстерами, куропатками и бургундским вином, а супруга Саши, Шарлотта, в письмах трогательно называла живописца «наш милый, чудесный садовник». Другой гость Гитри тем летом вспоминал Моне как неунывающего эпикурейца. «Ах, если бы жизнь всегда была так прекрасна», - писал тогда художник своей падчерице Бланш.
Вопреки стереотипу, что художник должным быть вечно голодным, бледным и вообще не от мира сего, у гостей своей усадьбы Моне создавал скорее впечатление землепашца: «Рукава закатаны, сам загорелый, руки выпачканы в земле», - описывал живописца один из его гостей. Некоторым он внешне напоминал бывалого моряка. Близкий друг Моне Жорж Клемансо, видный политик, получивший в народе прозвища «Тигр» и «отец Победы», описывал его так: «Среднего роста, отличается красивой осанкой, ладно сложен, у него грозный, но лучистый взгляд и твёрдый, звучный голос»
Гурман
Неудивительно, что особой худобой Моне не отличался, ведь одной из любимых вещей в его жизни, помимо садоводства и живописи, была вкусная еда. «Первым дело обед», - любил повторять художник, и гости стремились к нему в Живерни не только с целью побеседовать и прогуляться по райскому саду, но и вкусно поесть. Кухарка Маргарита, много лет работавшая у Моне, знала, чем порадовать его, а заодно и всех остальных, и каких только деликатесов не было на столе! Курятина в соусе из раков, гуляш из воловьих хвостов, фуа-гра из Эльзаса, трюфели из Перигора и, разумеется, самые лучшие сорта вина. И, хотя ел Моне за четверых, был он не обжорой, а гурманом, и достаточно разборчивым в еде.
Впрочем, некоторые из его гастрономических предпочтений были весьма специфичны. Например, он любил пернатую дичь, которая целую неделю провисела на крюке, то есть «с душком», и чем сильнее душок, тем лучше. Как-то раз ему подарили вальдшнепа, Моне сунул подарок в карман пальто и забыл про него. Через несколько дней, обнаружив в кармане разлагающуюся птицу, «он не побрезговал отнести её на кухню, где она была приготовлена , а затем с удовольствием съел»
Такой сытой и благополучной жизнью Моне жил не всегда. В молодости, когда его творчество ещё было объектом не коллекционирования, а насмешек критиков, он часто просил денег у друзей и брал продукты в долг, а однажды всю зиму продержался на одном картофеле. Расплатиться с долгами тоже не всегда представлялось возможным, и судебные приставы однажды конфисковали картины прямо с выставки в счёт уплаты долга. После этого, ожидая очередного визита и конфискации, художник в ярости изрезал около 200 своих холстов.
Мизантроп?
За свою жизнь Моне уничтожил более 500 своих картин. Бывало, в приступе бешенства, он ломал рамы, топтал свои работы, а после этого мог и вовсе их сжечь. Уже по этим фактам можно догадаться, что темперамент у гения был не самый устойчивый. Добившись долгожданного и заслуженного успеха у публики и критиков, купаться в лучах славы Моне не очень-то любил, презирал официальные почести, и однажды отказался от ордена Почетного легиона, назвав его «детской медалькой за хорошее поведение». Также он всячески избегал общения с поклонниками и журналистами, которые стали называть его «свирепым дикарем». Даже самый близкий друг, упомянутый ранее «отец Победы» Клемансо, придумывал для друга различные прозвища, красноречиво намекающие на непростой характер творца: «король ворчунов», «чудовище», «старый маразматик», «заскорузлый рак», «страшила-дикобраз», - и можно быть уверенным, это далеко не полный список.
Соседи по Живерни, простые землепашцы, тоже невзлюбили его, не только из-за случая с ручьём, но и в целом за «чужеродность», несоответствие местным обычаям, и сомнительность, с их точки зрения, трудовой деятельности Моне. Живописец отвечал им «взаимностью» - был недружелюбен, не поддерживал вежливых разговоров, а на жалобы местных на очередные изменения ландшафта деревни в угоду его дивному саду, отвечал: «К черту этих местных».
Сварливый характер гения проявлялся и по отношению к покупателям картин. Если цена слишком низкая, негодование ещё можно понять, но он был также недоволен и высокими ценами: «На мой взгляд, дороговато», - не такой реакции ожидаешь от художника после очень успешного аукциона, сопровождавшегося аплодисментами и восторгами покупателей. А ещё он не любил американцев. Считал, что многие заокеанские покупатели его работ «дураки, снобы и мошенники», а на очередное повышение цен на свои работы в Нью-Йорке заявил, что «это доказывает одно: насколько глупа публика». Одной из причин этой нелюбви, вероятно, было в принципе нежелание расставаться со своими работами, это всегда давалось Моне нелегко, а особенно, когда работы оставались не в родной Франции, а уезжали за океан. Он был патриотом, больше всего любил родную для него природу, передавал саму её суть в своих пейзажах с истинно французским колоритом.
Ущемлённая гордость за отечество и соотечественников, у которых просто не было столько денег, чтоб посоревноваться на аукционах с «ненасытными янки», не давала ему в полной мере насладиться международным успехом. Такая нелюбовь весьма иронична, ведь именно американские любители искусства в середине ХХ века возродили угасший интерес к творчеству импрессионистов, и вознесли Моне на пьедестал как вдохновителя и предтечу новых течений в искусстве, в частности, абстрактного экспрессионизма. Впрочем, об этом художнику не суждено было узнать, а даже если бы он и узнал, то, вероятно, отреагировал бы в свойственной ему манере, с угрюмым недовольством.
Сам Моне признавался, что бывает в таком состоянии, что ему ничем не угодишь. Окруженный большой семьёй и верными друзьями, он мог жаловаться на одиночество, обласканный вниманием восхищенных поклонников, он говорил, что его картины ни на что не годятся и уничтожал свои холсты. Тут кроется один из парадоксов творчества Моне. Его картины полны красок, солнца, умиротворения и «пульсации радости», а писатель Марсель Пруст полагал, что они способствуют даже исцелению духа.
Сам же творец порой впадал в уныние, был тревожен и раздражителен во время работы над холстами, а трагические события в жизни ввергали художника в депрессию и апатию. Чтобы пережить горе и отвлечься от горьких мыслей, он уходил в работу, но при этом часто говорил, что творчество это не только великая радость, но и великое страдание, подобно пытке. «Ах, как я страдаю, какие страдания причиняет мне живопись! Это мука. Какая боль!». В другие времена он был напротив, полон энергии, оптимизма и стремления к воплощению грандиозных замыслов. С возрастом поводов для оптимизма, к сожалению, становилось всё меньше. Смерти друзей и членов семьи, Первая мировая война, проблемы со зрением и даже со слухом. В 1920 году художник печально признался, что слух у него слабеет, и он не слышит «нежного бурчания жаб» возле любимого пруда.
Но главное, рядом всегда были те, кто любил и ценил Моне. Несмотря на эмоциональные качели и непростой характер художника, друзья и семья всегда были для него поддержкой и опорой, принимая его таким, какой он есть.
Пасынок Моне Жан-Пьер Ошеде делился такими воспоминаниями: «Порой на него накатывали приступы дурного настроения, и жизнь тогда становилась невыносимой. Он мог уйти к себе в комнату, и мы не видели его целый день, а то и два. За столом все сидели молча, боясь пошевелиться, и тишину нарушал только стук вилок о тарелки…
К счастью, подобные периоды длились недолго. Если он радовался тому, что очередная картина удалась, то к обеду выходил, распевая во все горло арию тореадора из «Кармен». Или сочинял на тот же мотив что-нибудь вроде: «Все за стол! Все за стол! Жареные голуби хороши, пока горячи!»
А вот как об ушедшем друге писал Саша Гитри: «Мне представляется, что на всем свете не сыщешь человека столь же совершенного, как он. Вся его жизнь от начала до конца — сплошной пример чистоты. Клод Моне мог бы гордиться собой — никогда, ни в личной жизни, ни в искусстве он не совершил ничего такого, что заслуживало бы малейшего упрека.
Я сказал, что он мог бы гордиться собой, но, как вы сами понимаете, это и в голову ему не приходило. Моне никогда ничем не хвастал. Главное его отличие от прочих встречавшихся мне людей заключалось в том, что все они охотно давали мне советы, а Клод Моне показывал пример. Вместе с тем его жизнь казалась необычайно простой. Он смотрел, ел, курил, ходил, пил и слушал. В остальное время он работал.
В целом он всегда делал всего две вещи — работал и жил».
Самый же близкий друг, Жорж Клемансо, писал: «Я люблю Вас за то, кто Вы есть, и за то, что Вы научили меня видеть свет. Тем самым Вы обогатили моё существование». Думаю, многие поклонники подписались бы под этими словами.
Таким и был Клод Моне, несомненным гением со своими причудами. Неидеальный, порой раздражающий и трогательный, пусть и не всегда понятный для окружающих. Но, как однажды сказал сам живописец : «Люди обсуждают мое творчество и притворяются, будто понимают, как будто необходимо понимать его, а не просто любить». Ведь зачастую, всё, что всем нам нужно – это любовь.
Если вам хотелось бы узнать ещё больше интересных фактов о Клоде Моне, можете почитать книгу Росса Кинга «Чарующее безумие. Клод Моне и водяные лилии», которую, кстати, можно взять у нас в библиотеке ;) Приятного чтения!
Кореневская Елена Алексеевна, библиотекарь отдела литература на языках народов мира
