Самое раннее воспоминание: внутренность белой коляски, занавешенной тюлью. Я лежу на боку, и меня укачивают с такой силой будто коляска стоит на спине у бегущего слона. Но мне не страшно, мне хорошо.
Мама достаёт меня, только что проснувшуюся, из кроватки (чтобы я не выпала, на открытой стороне кроватки натянута сетка), и подозрительным голосом сюсюкает, что купила мне сливки. Будем есть сливочки? Я уже знаю, что такое сливы, и надеюсь, что речь идёт как раз о них. Правда, с очень уж подозрительным оттенком произнесено слово «сливочки», я чую подвох. Соглашаюсь, говоря «да», и получаю полное разочарование в виде чего-то молочного, совершенно обычного и невкусного.
…Мне исполняется год, у меня первый день рождения. Мама, бабушка, мамин брат Вова. Улыбчивый, светловолосый, милый, красивый парень. Заряжённый энергией оптимизма и юмора на всю оставшуюся часть своей навсегда молодой жизни.
Были гости. Мамина подруга Белка из Ташкента, у которой дома над кроватью, на стене, на живописной коряге сидел настоящий филин (а не чучело, как у бабы Лиды). Ещё одна мамина подружка Люда, очень мной любимая, несмотря на то, что книжки мне она всегда (ВСЕГДА!!) дарила БЕЗ картинок.
Когда мама навещала Люду, мне приходилось становиться свидетелем их секретных разговоров, потому что меня не всегда можно было оставить с бабушкой дома, да я и сама всегда хотела к Люде. Я всегда хотела, несмотря на то, что у неё всегда было скучно. Она рассказывала жуткие и страстные истории своей любви, где я краем уха слышала о разрывающейся одежде, и, даже трусиках! То, что доходило до моих ушей, казалось совершенно невероятным, хотя бы потому уже, что называлось «любовью». Я, вместе с взрослыми девочками, мамой и Людой, делала выводы, что её возлюбленный – редкостный псих, по которому плачут и психушка, и тюрьма одновременно. Взрослые всегда казались мне странными, и вот эти её рассказы абсолютно не вызывали моего женского сочувствия: как можно было постоянно жить с человеком в таком нелепом и опасном накале событий? Люда вроде бы страдала. Но она была с ним, потому что без него она тоже страдала. И она прощала его, потому что, если любишь, якобы нужно прощать. Я не понимала, зачем прощать того, кому это прощение нафиг не нужно? Зачем прощать того, кто не любит? Если человек другого человека не любит, ему не нужно никакое прощение! Ты вот думаешь: я молодец, прощу. А второй думает: ну и дурак, прощай, а я попользуюсь. Про то, что нужно прощать, если любишь, придумали те, кто никого не любит. Для своего удобства! Что ж тут сложного? Но это ж взрослые! Придумали про прощение, чтобы было удобно всем! И тем, кто любит, и кто не любит! Я пыталась поговорить с мамой об этом, но она, по-моему, ничего не поняла. Взрослые так примитивно устроены... Пока до них дойдёт истина, что не нужно тратить жизнь на то, что тебя ранит, уничтожает, может пройти пол-жизни. А потом они начинают упрекать других, что для них старались.
Пока я была маленькой, я думала, что, когда вырасту, тоже стану абсолютно нелогичным, запутанным и необъяснимым существом, взрослым человеком, предпочитающим сложные ситуации очевидным. Я думала, что взрослые – это люди, которые смогли чему-то научиться, чего не умеют дети (строить, шить, печь, зарабатывать), но и многое забыли из того, что в жизни абсолютно необходимо. Что это люди, которым всё можно, но которые не знают таких простых вещей, как, например, радоваться прекрасному в жизни, отходить от ненужных правил, усложняющих жизнь, расставаться с ненужными людьми, с которыми нет мира, не делать то, чего совсем не хочется делать, но есть иллюзия «надо». Как не обижать слабых, как не воевать, как сохранять в чистоте те самые общественные туалеты, ведь это же ваше, для вас строили! Как не говорить детям «нет», если не можешь объяснить, почему именно «нет», просто исключить из обихода тупую аксиому «потому что я так сказал»! Самая настоящая радость с возрастом вдруг становится «ерундой» и «пустяками». Им всё можно, но они не знают, что с этим «можно» делать, и делают совсем не то! Например, в разговоре с детьми им можно строить серьёзные лица, от которых у них не прибавляется понимания. Меня очень удивляло, что в некоторых ситуациях взрослый в итоге поступает так же правильно, как это сделал бы ребёнок, но только не сразу, а потеряв много времени, и как следует помучавшись. Без мучений у них никуда. Ни стихи, ни история не пишутся. Большинство взрослых – это те, у которых в сердце что-то ослепло. Раньше, когда они были детьми, они видели и чувствовали. А потом то, чем они чувствовали, это место, этот орган, он ослеп. Пока взрослый человек ещё ребёнок, он понимает, что быть космонавтом и дворником, которому можно зимой весь день расчищать тротуар от снега – это одинаково интересно! Ребёнок знает, что никогда не будет курить и пить. И что будет заботиться о своих детях, о своей семье. Ребёнок знает, что никогда не оставит свою семью, никогда не оставит, хотя бы, своих детей. Независимо от мнения этих детей. И знает, что любовь – это навсегда. А потом – рраз – что-то в нём ослепло, и он всё забывает. Становится взрослым, и предаёт себя-ребёнка. Возможно, чувство себя-ребёнка– это ощущение собственной своей души. Мне очень хотелось перехитрить мир: стать взрослой снаружи, чтобы можно было на всю катушку радоваться детству. Родственники замечали, что что-то со мной не так, и говорили: «Ничего, вырастешь – вся дурь из тебя повылетает». Они так долго говорили, из года в год, даже тогда, когда мне исполнилось двадцать с лишним, когда у меня уже двое сыновей родилось, и распался первый брак. Они снисходительно улыбались: «Ничего… Жизнь заставит повзрослеть! Скоро забудешь свои звёзды и луны.». Когда в пятьдесят с лишним я купила себе и внучке по большому плюшевому зайцу, и своего спрятала, чтобы внучкин заяц не начал просить братика или сестрёнку, на меня уже не только махнули рукой, но и приняли факт, что я нормальная. И не только нормальная, а вот бы и нам раньше додуматься не быть правильными. Правда, потом мой заяц всё равно переехал к внучке, только уже к младшей)
… Дома у Люды книжки были почему-то с картинками. Но, правда, всего две. Про осьминожков, и ещё одна со стихами. Пока взрослые болтали, я их читала. Обе наизусть, т.к. по-другому читать пока не умела. Книжку про осьминожков была одной из самых любимых, мне её часто читали дома, и я, таким образом, выучила, что и на какой странице написано: двух незадачливых папаш оставили посидеть дома с детьми, а они всех детей перепутали, потому что осьминоги умеют менять цвет. Вернулись домой мамы, поужасались немного, но путаница с детьми почти сразу закончилась. Книжку со стихами целиком я читать всю не могла, потому что наизусть знала только некоторые стихотворения. У Люды всегда было скучно, как со и всеми взрослыми, но каждый раз я напрашивалась с мамой, потому, что Люду любила. Не всем же быть такими находчивыми, как Мэри Поппинс, большинству суждено быть как Люда с её любовными страстями…
