В крещенские праздники, в ночь на 19 января, в квартире у заслуженной артистки РФ, звезды Театра Пушкина, игравшей в фильмах «Каменская», «Любовники», «Кодекс чести» и др., Веры Воронковой случился пожар. Сперва она сама пыталась справиться с огнем, но не смогла. Воронкова и ее 14-летняя дочь успели выбраться из квартиры, но Вера сильно пострадала. Как итог — больница, реанимация, долгий период реабилитации.
И вот спустя почти год после трагедии, едва не стоившей актрисе жизни, Воронкова вернулась на сцену: в начале декабря в Московском драматическом театре им. Пушкина представят спектакль режиссера Данила Чащина «Красавец мужчина» по пьесе Александра Островского. Действие в нем перенесено в модный московский бар, где царит ярмарка тщеславия. Герои снимают друг друга в сторис, следят за количеством лайков и всеми силами стараются оставаться молодыми. В постановке остро встает вопрос: сколько стоит красота и не теряются ли в погоне за ней искренность, близость и любовь.
В преддверии премьеры Вера Воронкова ответила на вопросы aif.ru.
«Испугаться тогда не успела»
Ольга Шаблинская, aif.ru: — Вера, вопрос первый и, в вашем случае, основной: как вы себя чувствуете? Про пожар в вашем доме в начале 2022 года говорили все выпуски новостей. Вижу, что вы теперь носите перчатки...
Вера Воронкова: — Как я себя чувствую? Во всех смыслах обновленной, начиная с волос, лица, кожи. На самом деле я тогда не успела испугаться. Вместо того, чтобы сразу хватать дочку и бежать, сначала пыталась все это погасить, вспомнила прошлое. Я же в свое время работала пожарным в Театре Моссовета — это когда меня не брали в артистки.
Тогда, в момент пожара, я, как мне казалось, не теряла сознание. Но, судя по всему, в какой-то момент все-таки отключалась — из-за болевого шока. А когда пришла в себя, сын Ваня рассказал мне о том, что происходило в эти дни, была в шоке. В реанимации ведь не было даже телефона, поэтому я ничего не знала. А сын рассказал, что народ за два дня собрал мне деньги на ремонт. Сумма набралась гигантская — 3 миллиона. Спрашиваю у Вани: «Это благотворительные фонды такие большие суммы перечислили?» — «Нет, мам, в основном зачисления 300, 400 рублей». И я представила, сколько людей обо мне вспомнили...
Я тогда была забинтованная, и все бинты проплакала — от умиления и от гордости, что народ захотел мне помочь. Так что в этой ситуации было и очень много плюсов.
— Какие же плюсы вы нашли?
— Я никогда не догадывалась, как сильно меня любят мои дети. Нет, я знала, что любят, но не знала, что настолько. Как они меня поддерживали!.. Так что этот пожар — скорее положительный опыт. Наверное, что-то мне судьба хотела сказать странное. От чего-то остановить или направить куда-то. Пока я определенные шаги делаю, но не знаю, те ли, которых от меня требует судьба. Поживем — увидим.
— Я поражаюсь вашей силе духа. А физически вы как все это выдержали? Или вы не боитесь боли?
— Кто же не боится боли? Во время операции больно не было, там вообще ничего не чувствуешь. А вот потом... Самое больное — это перевязки. У меня был целый курс реабилитации — и это очень больно, когда тебе в живое мясо колют.
У меня же была пересадка кожи на руках. Врачи пытались избежать этого, делали подсадки, хотели силиконом зарастить, сгладить. Но не приживалось. Пришлось совершить пересадку, а это очень долгий процесс заживления. Сначала сказали, что надо будет три месяца ходить в перчатках. Потом — что год. И кожа не восстановится. Поэтому во время одного из моих визитов врач заявил: «Учитесь с этим жить». Поэтому теперь работаю в перчатках телесного цвета, на сцене не так сильно заметно. С лицом, слава богу, получше, на экране почти не видно.
— То есть врач вас предупредил, что шрамы останутся навсегда? Неужели при современных хирургии и косметологии с этим ничего нельзя поделать?
— Это не шрамы, а рубцы, и они ведут себя непредсказуемо. Год пройдет, посмотрим. Пока не скажу, что меня это очень беспокоит. Видите, премьеру выпускаем по Островскому. Всех приглашаю на этот спектакль!
«Родила — и сразу вернулась к Михалкову»
— К вопросу о премьерном спектакле. Грядет 200-летие Александра Островского. Почти все ведущие театры Москвы ставят его пьесы. У вас какой Александр Николаевич получился?
— Островский у нас современный, мобильный. Будет интересно. С Даней (режиссер Даниил Чащин — ред.) мы уже работали, это в этот раз все было необычно: Чащин использует новые для меня приемы на репетициях. Например, мы давали интервью психологу от лица своих персонажей.
Я в спектакле играю эксцентричную Апполинарию Антоновну. В очень хорошем фильме 1978 года «Красавец мужчина» мою героиню исполняла Ниночка Ургант. Там вообще шикарный актерский состав — Олег Табаков, Марина Неелова, Людмила Гурченко...
Роль у меня небольшая, но выразительная. Конечно, все актеры любят играть огромные роли, это не новость. Но я всегда отталкиваюсь еще и от того, есть ли там линия-судьба, есть ли, за что зацепиться, — для меня это имеет важнейшее значение.
— А в кино как у вас обстоят дела?
— Я снимаюсь, но проблема в том, что мне довольно сложно адаптироваться к новым режиссерам. Наверное, в силу возраста. Мы знаем много лишнего, так бы я сказала. Наши умения были получены от великих, не побоюсь этого слова, мастеров. Я работала со Смоктуновским, с Евстигнеевым, Калягиным, снималась у Абдрашитова, Тодоровского, Михалкова, Кончаловского. То, что сейчас мне попадается, по уровню даже близко не стоит. Я работаю с молодыми талантами, но за последние года три в кино ничего интересного не случилось. Но, надеюсь, жизнь еще не кончилась.
— Елена Соловей рассказала, что Михалков, когда с актером работает, смотрит на него, как на Бога, и говорит: «Ну, миленький!» И ты начинаешь делать все, что и не думала, что умеешь. А как вам работалось с Никитой Сергеевичем в «Утомленных солнцем»?
— Это было очень смешно: я в один день узнала, что беременна и что меня утвердил Михалков. И было непонятно, что делать. Но процесс подготовки был такой длинный, что я успела родить, и на второй съемочный день уже приехала с маленькой Машей.
В самом фильме осталось немного от моей роли, а вот в сериале по «Утомленным солнцем» целая серия моя — играю военного хирурга, говорящую по-немецки. Я училась и немецкому, и хирургии — изначально планировалось, что мои руки будут в кадре. Я честно три месяца ходила и шила помидоры, училась швы накладывать правильно. Но потом решили снимать руки настоящего хирурга. По сюжету я оперирую пленного немца и перехожу с ним на немецкий, читаю ему Гете в качестве обезболивающего, потому что наркоза же на фронте толком не было.
Гете, кстати, потом вошел в спектакль «Добрый человек из Сезуана». Режиссер Юрий Бутусов попросил: «Что-нибудь по-немецки сейчас прочти». — «Я только Гете знаю». — «Ну, читай Гете». Так и осталось в спектакле, я читаю Гете, которого выучила когда-то для Михалкова.