Как уже отмечалось в прошлой статье, основным товаром, «развернувшим» на север сначала Новгородскую республику, а затем и Москву, была «мягкая рухлядь» — пушнина. Значение этого уникального сырья для экономики Новгородской республики весьма ёмко (и географически наглядно) определил С.Ф. Платонов в своих «Очерках по колонизации Поморья»:
«Новгород стягивал на свой рынок товары из-за рубежей, потому что в собственной его стране их не было. Ему необходим был хлеб из Руси — из Поволжья и Поднепровья; чтобы получить его, надобно было в обмен дать Руси "заморский" товар, который привозили готландские и ганзейские купцы на свои "готский" и "немецкий" дворы в Новгороде. Это были сукна, вина, пряности, драгоценные металлы. За них надо было дать "готам" и "немцам" морские и северные товары: ворвань, моржовую кость, меха, соль, а также воск. Все эти предметы можно было добывать только в Поморье, в северных лесах и на берегах Белого моря. Выходило так, что Новгород был торговым посредником, "маклаком" между "заморьем" (Средней Европой) и Русью. Сам он ничего не производил, а только передавал товары с севера на запад, с запада на восток и отчасти на юг, откуда для самого себя получал зерно. Основанием этого кругового торга служила северная промысловая добыча, а целью — обеспечение Новгорода "продуктами питания"».
Необходимо отметить, что за пушнину Новгород получал и серебро, которое в качестве универсального средства обмена использовалось как для оплаты наемников, так и для выплаты дани Золотой Орде. Кроме того, хлеб (зерно) поступал в Новгород не только с «низовских земель» (Руси), но и от немецких городов. Впрочем, и соль в XV веке на Русь массово ввозили из-за границы (в связи с этим стоит отметить скорое возвышение новгородского рода Строгановых, ставивших свои соляные варницы не только в родовом Сольвычегодске, но и в Коле. Важнейшее значение соляные промыслы имели в становлении северных монастырей. Помимо пушнины, соль являлась ценным товаром региона).
Столь шаткое в продовольственном отношении географическое положение Новгорода, где земля была «неродима», умело использовали как русские княжества, так и западные соседи. Ганзейский союз в 1407 году ввел запрет на импорт соли, а в марте 1437 года (время затяжного голода на Руси) ливонский орденмейстер запретил экспорт хлеба в русские земли и объявил ранее заключенные сделки недействительными. Продовольственное эмбарго, наложенное на Русь, продержалось около 30 лет. В эпоху правления Ивана Грозного Ливония ввела другой вид санкций: запрет на передвижение, перемкнув рабочие потоки из немецких земель и контролируя торговые пути в Балтийском море. «Открывшееся» после прибытия в 1553 году Ричарда Ченслора в Белое море «арктическое окно» и начало торговых отношений с Англией нивелировали усилия Ливонии по установлению блокады.
Как мы видим, западные «антироссийские» санкции имеют давнюю историю…
Торговые запреты и принуждения касались и пушнины. Немецкие купцы предпочитали скупать в Новгороде «мягкую рухлядь» только в необработанном виде (в качестве сырья), с минимальной добавленной стоимостью. Борьба за необработанные меха длилась на протяжении всего периода новгородско-ганзейской торговли с переменным успехом. В 1465 году немецкие скорняки жаловались купцам на качество грубо обработанной пушнины со множеством изъянов и отказывались ее брать.
Основным видом «мягкой рухляди», поставляемой Новгородом в Европу, была шкурка серой белки. В результате активной аграрной и экономической деятельности Европа к тому времени столкнулась с повсеместным обезлесением, и собственные «беличьи» ресурсы истощились.
«К концу Новгородской республики экспорт белки приобрел огромные масштабы: одна партия белки состояла из 100 000 шкурок, а в целом новгородский экспорт оценивают в полмиллиона беличьих шкурок в год. В 1391 году один Лондон импортировал 350 960 беличьих шкурок. Только на один костюм для Генриха IV у лондонских скорняков ушло 12 000 беличьих шкурок, добытых за тысячи миль к востоку. Беличий мех, дешевый и легкий, был и товаром массового спроса», — А. Эткинд. Природа зла. Сырье и государство
Такая моноресурсность не могла не иметь последствий. Если в раннее время серая белка встречалась повсеместно в окрестных лесах, а ее шкурка (наряду с зерном) засчитывалась в крестьянский оброк, то по мере истребления белки новгородцам приходилось двигаться все дальше в Двинские и Печорские земли, «примучивая» местные племена, заставляя их добывать желанный товар. Итог хищнического хозяйствования очевиден: произошла классическая «трагедия общин», когда основной ресурс, на котором зиждилось благополучие, внезапно иссяк.
Отныне промысел по добыче шкурок стал не только далек и опасен — в 1445 году Югра нанесла поражение трехтысячному отряду новгородцев — он стал олигархическим. Военную и торговую экспансию в «полунощные земли» мог организовать только крупный капитал. В Новгороде возникает «Югорщина», купеческая корпорация, независимая от родовой аристократии.
Истощение ресурса (меха серой белки), падение цен (в XV веке Лондон импортирует все меньше и меньше пушнины, предпочитая шерстяные изделия из Испании) привели к кризису не только в Ганзейском союзе, но и к конфликтам между русскими княжествами. Противоречия между самодержавной Москвой и олигархической Новгородской республикой закончились в 1478 году падением Господина Великого Новгорода.
Отныне «меховое первенство» переняла Москва.
Отличие московского экспорта было не только в том, что Москва поставляла на запад в том числе и готовые изделия из меха — шубы. Основным товаром отныне стал соболь — «предмет роскоши, он не конкурировал с шерстью и имел устойчивый спрос в Европе» (Эткинд).
Раннее освоение полярных и приполярных областей новгородцами было подхвачено и продолжено Москвой — но уже в поисках драгоценного соболя. Мангазейский морской путь из Белого моря в Карское к реке Таз становится предшественником Севморпути, а далекую Мангазею именуют «златокипящей»: в 1627 году из Мангазейского уезда вывозят пушнины на 63,7 тыс. рублей! В течение 1630–1637 гг. из Мангазеи было вывезено около полумиллиона соболиных шкурок (Побережников И.В. Освоение Крайнего Севера Западной Сибири в XVII в.).
В дальнейшем соболиные меха «питали демонстративное потребление по всей Европе» (Эткинд); золотая полноводная река, добываемая испанцами в колониях за океаном и насыщающая экономику всей Европы, посредством дальней торговли небольшим ручейком достигала и Московии. Освоение Сибири и Дальнего Востока — движение «встречь солнцу» в погоне за соболями — совпадало по времени с западноевропейской колонизацией обеих Америк.
Русская, «северная» колонизация, сформированная специфичным уникальным ресурсом, отличается от «южной» колонизации, проводимой Португалией, Испанией или Англией. Предшествующее знакомство с финно-угорскими племенами и татарскими народностями Поволжья помогло нашим предкам выработать определенные модели взаимодействия с «иноверцами» и «инородцами», встреченными в Арктике, Сибири и на Дальнем Востоке [Андреас Каппелер (Kappeler 1982)].
Если Британия — с ее островным менталитетом — искала, прежде всего, новых земель; Испания и Португалия стремилась подчинить местное население и контролировать его труд [Патриция Сид (Seed 2001)], то русским не нужна была территория, а местные их интересовали только как поставщики желанной пушнины.
Главным образом звероловство, трапперство, определило характер русской колонизации, где именно сотрудничество с туземцами определяло успех. Последующая французская модель освоения Канады во многом схожа с отечественной; только в экономике канадского региона основную роль играл мех бобра. Все познается в сравнении; благодаря географической близости к США (англосаксонской модели колонизации) история Канады наглядно иллюстрирует «меховой фактор»:
«Канадский социолог Харолд Иннис в основополагающей истории пушного промысла показал, что … отношения между белым населением и туземными народами в истории Канады были более мирными, чем в истории США, потому что создавшая Канаду геополитэкономия основывалась на межрасовом сотрудничестве в добыче сырья, а не на конкуренции за землю» (Эткинд, 2020).
Эта закономерность, несмотря на всю противоречивость и тяжелые страницы отечественного освоения Сибири и Дальнего Востока, прослеживается и в характере отечественной колонизации. Примечательно, что французские колонизаторы на юге (Мадагаскар, Индокитай), в иных природно-климатических условиях, вели себя совсем не так миролюбиво, как на севере (в Канаде). Точно так же и Российская империя, выращивая в Средней Азии хлопок (колониальный товар), к началу XX века начала склоняться к нехарактерной для нее модели колонизации…
Намеренно огрубляя и полемически заостряя, можно заявить, что наш арктический холод и резко континентальный климат определил развитие российской государственности и становление национального менталитета. Наш Север уберёг нас от многих искушений в порабощении иных стран и народов.
***
Автор: Владимир Привалов, специально для GoArctic