Самый популярный поэт конца XIX начала XX века — Семён Надсон. По крайней мере, молодёжь была в восторге от юного поэта с такими искренними и простыми стихами. В романе Фёдора Сологуба «Мелкий бес», который впервые был опубликован в 1905 году, есть разговор между двумя молодыми героями:
«На улице Людмила опять стала бойкою, и принялась допрашивать Сашу:
— Ну что же, вы всё уроки учите? Книжки-то читаете какие-нибудь?
— Читаю и книжки, — отвечал Саша. — Я люблю читать.
— Сказки Андерсена?
— Ничего не сказки, а всякие книги. Я историю люблю да стихи.
— То-то и стихи. А какой у вас любимый поэт? — строго спросила Людмила.
— Надсон, конечно, — ответил Саша с глубоким убеждением в невозможности иного ответа.
— То-то, — поощрительно сказала Людмила. — Я тоже Надсона люблю, но только утром, а вечером я, миленький, наряжаться люблю. А вы что любите делать?»
Надсон умер молодым — в 24 года (1887 год). Из всех известных поэтов близко дружил с Дмитрием Мережковским, когда они вместе учились в гимназии. Дмитрий Сергеевич восхищался поэтическим талантом Семёна Яковлевича. Будущая жена Мережковского Зинаида Гиппиус тоже была в восторге от стихов Надсона, а вот поэзию будущего мужа критиковала.
Несмотря на популярность, которую прибавляла ранняя смерть, над стихами Надсона вскоре начали насмехаться новоявленные поэты Серебряного века. Надсон превратился из трогательного поэта в синоним вульгарности, слащавости, бездарности в поэзии. Поминали его недобрым словом символисты, футуристы и лично Владимир Маяковский и даже имажинисты.
Больше всего творческую интеллигенцию раздражало «нытьё» Надсона, которое тот выдавал за поэзию. Я так понимаю, мастера пера смотрели на Семёна Яковлевича как в мою молодость старшее поколение смотрело на Илью Лагутенко. То есть как на что-то глупое и для маленьких девочек. При этом именно популярность больше всего и бесит.
Но что бы там не брюзжали взрослые поэты, а Надсон оставался в топе вплоть до 1917 года, выдержав около 30 переизданий.
За что
Любили ль вы, как я? Бессонными ночами
Страдали ль за неё с мучительной тоской?
Молились ли о ней с безумными слезами
Всей силою любви, высокой и святой?
С тех пор, когда она землёй была зарыта,
Когда вы видели её в последний раз,
С тех пор была ль для вас вся ваша жизнь разбита,
И свет, последний свет, угаснул ли для вас?
Нет!.. Вы, как и всегда, и жили, и желали;
Вы гордо шли вперед, минувшее забыв,
И после, может быть, сурово осмеяли
Страданий и тоски утихнувший порыв.
Вы, баловни любви, слепые дети счастья,
Вы не могли понять души её святой,
Вы не могли ценить ни ласки, ни участья
Так, как ценил их я, усталый и больной!
За что ж, в печальный час разлуки и прощанья,
Вы, только вы одни, могли в немой тоске
Приникнуть пламенем последнего лобзанья
К её безжизненной и мраморной руке?
За что ж, когда её в могилу опускали
И погребальный хор ей о блаженстве пел,
Вы ранний гроб её цветами увенчали,
А я лишь издали, как чуждый ей, смотрел?
О, если б знали вы безумную тревогу
И боль души моей, надломленной грозой,
Вы расступились бы и дали мне дорогу
Стать ближе всех к её могиле дорогой!
1879
Жизнь
Меняя каждый миг свой образ прихотливый,
Капризна, как дитя, и призрачна, как дым,
Кипит повсюду жизнь в тревоге суетливой,
Великое смешав с ничтожным и смешным.
Какой нестройный гул и как пестра картина!
Здесь — поцелуй любви, а там — удар ножом;
Здесь нагло прозвенел бубенчик арлекина,
А там идёт пророк, согбенный под крестом.
Где солнце — там и тень! Где слёзы и молитвы —
Там и голодный стон мятежной нищеты;
Вчера здесь был разгар кровопролитной битвы,
А завтра — расцветут душистые цветы.
Вот чудный перл в грязи, растоптанный толпою,
А вот душистый плод, подточенный червём;
Сейчас ты был герой, гордящийся собою,
Теперь ты — бледный трус, подавленный стыдом!
Вот жизнь, вот этот сфинкс! Закон её — мгновенье,
И нет среди людей такого мудреца,
Кто б мог сказать толпе — куда её движенье,
Кто мог бы уловить черты её лица.
То вся она — печаль, то вся она — приманка,
То всё в ней — блеск и свет, то всё — позор и тьма;
Жизнь — это серафим и пьяная вакханка,
Жизнь — это океан и тесная тюрьма!
1886