Где-то в XV веке двое озорных мальчишек попытались поджечь хворост сворованный в отцовской мастерской стеклами. Для уверенности положили их друг на друга и... закричали от изумления, увидев исполинского муравьишку, который швырнул гусеницу. Говорят, с этого и началась новая научная эпоха...
Изобретателями микроскопа, вероятнее всего, являются мелкие производители очков — уроженцы голландского города Миддендорфа отец и сын Янсены. Лейб-медик Людовика XIV, Вильгельм Борель воочию видел прибор с длинной позолоченной трубой, которую поддерживали двое дельфинов, хвостиками опираясь на подставку черного дерева: на нее полагалось класть исследуемый объект. Слишком красиво, чтобы было удобно, а ведь это предназначалось в подарок тогдашним августейшим особам, ибо другого способа привлечь внимание к прибору не было. Августейшая особа короля Якова и передарила ерундовую игрушку своему придворному астрологу Корнелиусу Дреббелю, в котором сочетались незаурядная как по тем временам научная эрудиция и невероятное дурачье. Тот так оценил микроскоп, что начал изготавливать его копии и развозить их по европейским странам, конечно же, как собственное изобретение. Один из его приборов попал к Галилео Галилею, а тот в 1624 году представил его Римской академии проницательных, собиравшей под своим сводом самых авторитетных учёных. Вот бы он и залечь неизвестно до каких времён, если бы... Если бы эту "игрушку" не оценили ремесленники, угольщики, торговцы и даже светские дамы. В отличие от одетых в пышные мантии учёных, которые заботились о своей репутации, им, дилетантам, нечего было терять, и они с упоением разглядывали всё, что попадалось под руку, а потом начали свои впечатления описывать. Просто почесть какая-то прокатилась по Европе! «...Микроскоп, который еще называют комариным стеклом, показывает маленькие тельца и едва заметных зверят такими, как верблюд или слон, что вызывает большое удивление и забаву» — писал по этому поводу основатель науки о Луне польский учёный Ян Гевелий.
Видимо, именно тогда и появилось выражение сделать из мухи слона.
Забавлялись все, кому не лень. Начали создавать общества любознательных — дилетантские, конечно. "Настоящая" же наука презрительно кривилась в их сторону.
«Никому не верьте на слово» — таким был девиз Лондонской Коллегии неизвестных, которая, завладев общественным мнением, в 1662 году превратилась в Лондонское Королевское общество естественных наук и во второй половине XVII века выросла до мирового центра. Сообщить туда об открытии означало закрепить свой приоритет в науке. Такие коллегии возникали повсеместно.
Торговец сукном голландец Антони Левенгук имел двести микроскопов, увеличивали в 40-270 раз, — безупречно отшлифованных простых линз. В его книге "Тайны природы" много просто-таки гениальных наблюдений, и именно его можно назвать основателем одной из важнейших теперь наук — микробиологии. Прежде всего она повлияла на литературный процесс.
Можно не сомневаться, что великий сатирик Джонатан Свифт «забавлялся» с лупами. Ведь его "странствия Гулливера" - это человеческий мир, исследованный сквозь уменьшительное (лилипуты) или же увеличительное (великаны) стекло. Вот вам и пикантный научный момент:
"Это навело меня на некоторые размышления по
поводу нежности и белизны кожи наших английских дам, которые кажутся нам
такими красивыми только потому, что они одинакового роста с нами и их изъяны
можно видеть не иначе как в лупу, ясно показывающую, как груба, толста и
скверно окрашена самая нежная и белая кожа."
А Гофманова повесть "Повелитель блох"? «Микроскоп, с помощью которого он едва различал кита и корабль, не годился для наблюдений таких крошечных существ как люди», — иронизировал писатель.
Скепсис титулованных учёных, которые относились к увеличительному прибору, как сейчас относятся к НЛО или полтергейстов, понять можно: человеческое воображение так украшала увиденное, что начальная микробиология принадлежала скорее к области фантастики, чем к реальному жанру. «Посмотреть в микроскоп способен каждый, но лишь некоторые могут судить об увиденном», — вполне справедливо высказался по этому поводу итальянец Феликс Фонтэн, целый раздел одной из своих книг посвятив связанным с микроскопом ошибкам.
Да без ошибок в науке ну никак не обходится. И самые крупные из них делаются с серьезной миной на авторитетных лицах, как следствие глубоких исследований и весомых открытий. Дело не только в особенностях человеческого нрава — весь наш мир построен на парадоксах, где по выражению Нильса Бора, под одной истиной лежит другая — и она начисто отрицает первую. Таким его и положено воспринимать, а это удается не каждому.
Понятно, что в микромире больше всего занимались бактериями, поскольку среди них есть много возбудителей болезней. Веками их имели при примитивных существах, живущих изолированно и размножающихся в среде себе подобных. Такие условия создавали для них во время самых безупречных лабораторных экспериментов, — и думали, что другого не может быть. Однако американец У. Костертон, впервые применив для микробиологических исследований электронный микроскоп, увидел картину, которая напомнила ему Манхэттен ночью, когда подлетаешь к нему на самолете: в колониях ничтожных микробов возвышались бы цели «небоскребы», куда сетью специальных каналов поступали питательные вещества, кислород и все необходимое для хорошей жизни. "Канализационным системам" отводился хлам, который немедленно утилизировался другими микроорганизмами. Там же орудовали черви, грибы, водоросли, клещи, личинки насекомых — и каждый занимался каким-то делом. Здесь даже распределение обязанностей царило: так, бактерии, не воспринимавшие кислорода, имели штат "охранников", которые отводили молекулы этого газа туда, где обитали его ценители.
Так с кем же, точнее, с чем мы имеем дело, охотясь на микробов, обстреливая клетку фармацевтическими препаратами? Не напоминает ли это действия нерадивых военачальников, которые приказывают бить по осажденному городу из пушек, не понимая, что в нем происходит?
А происходят чрезвычайно интересные явления. Например, если колония бактерии кишечной палочки голодает, то половина ее принимает решение умереть, чтобы вторая половина получила в свое распоряжение питательные вещества. То же самое происходит, когда в колонию проникает самый опасный враг — бак-териофаг: пораженные клетки погибают, чтобы не допустить распространения эпидемии. Генетический механизм этого явления, как оказалось, легче исследовать, чем ответить на вопрос: Что побуждает добровольцев к подвигу Александра Матросова? Открытие, получившее название «кворум сенсинг» (ощущение кворума), сделало с современной наукой то, чего не могли добиться моралисты-экологи, призывая отказаться от антропоцентризму и осмысливать природу в категориях добра и зла. В ход пошли такие ранее невозможные выражения, как «альтруизм бактерий», «воля коллектива», «социальный контроль», «взаимопонимание», «сигнал о дружбе» и др.
Общеизвестный "гриб" живёт во всех деревянных конструкциях, однако когда его мицелий разрастается, то химические средства теряют силу. Каракатица в море начинает излучать свет, когда в ней поселяется N-количество светящихся бактерий. Одинокая саранча внешним видом и поведением так отличается от стайной, что их длительное время имели за разных насекомых. Когда количество мирных зеленых кузнечиков переходит определенный рубеж, они начинают угрожающе чернеть, суетиться и наконец срываются в воздух, становясь для человека «карой египетской». Причина в том, что ощущение кворума включает ген, который раньше не давал о себе знать. Этот механизм в определенное время сплачивает птиц, которые к тому времени спокойно себе кормились в местах гнездования; колония хомяков, стадо оленей начинают действовать как единый организм, когда количество особей достигает определенной численности. Сообщение про «эффект сотой обезьяны» (если сто обезьян в зоопарке научить какой-то операции, то их родственники в джунглях тоже повысят свои интеллектуальные способности) в науке воспринято скептически, но в свете того, что мы знаем теперь про микробы, до этого предстоит отнестись серьезнее.
Ну, а человек? - напрашивается вопрос. Но целая история цивилизации показывает, что кворум сенсинг сполна касается формирования социума, который, формируясь из отдельных ни в чем не подобных друг другу лиц (проявление закона генетической неповторимости), развивается по каким-то своим общим для всех путям, определенным движущими силами природы. Социальные идеи с далеко идущими последствиями «висят в воздухе», которым дышит мир, который прошлые века «бродил по Европе», фашизм, нынешние «цветные революции...» Так же и с великими открытиями: их делают одновременно в нескольких точках земного шара, и далеко не все авторы становятся известными.
Испытывая неведомое ранее возвышение среди себе подобных ("нас много, нас не преодолеть"), человек не осознает, что попадает под влияние какого-то коллективно интегрированного психического поля, и часто экстаз, связанный с ощущением чего-то приобретенного, оборачивается разочарованием для сообщества. Потому что все процессы нашего мира построено на обратных связях: негативных, когда каждый сигнал уравновешивается адекватной реакцией, и положительных, когда система «идет в разнос». В природе такой тип связей случается изредка и всегда означает патологию. Образец положительной обратной связи-это миграции саранчи, это непостижимый с точки зрения инстинкта самосохранения бег мышевидных грызунов леммингов, который завершается их гибелью... разрастание раковой опухоли, которую, хоть это и странно, лелеет сам организм, из которого она вытягивает силы. Первая клетка, когда игнорирует сигналы от других, что творят гармонию здорового организма, напоминает харизматичного лидера, который, утверждая свою волю на началах идей, противоречащих природе, формирует аномальное общество, заранее обречена на крах. Твердое онкообразование похоже на тоталитарное государство, а диффузное с патогенными каналами и кровеносными сосудами — на ее латиноамериканский вариант с мафиозными сетями; губительное однообразие клеток — аналог нетерпимости к инакомыслия. Защитная оболочка вокруг опухоли, которая не пропускает нормальные продукты обмена веществ, — чем не «железный занавес» с последующим воспитанием у населения ксенофобии, а угнетение здоровых клеток — вытеснение за границу личностей нестандартного мышления, необходимых для развития общества. Такие, казалось бы, сугубо человеческие явления, как «социальный контроль», «коммуникационная сеть», «память», «познание», «толерантность», «умение согласовывать свои интересы с интересами других», заложено в природе вещей нашего мира, и здесь глубинное сходство оказывается важнее внешних признаков. Под таким углом зрения колония микроорганизмов с ее сложными отношениями между составляющими может стать очень удобной моделью, на которой будет изучено много насущных для судьбы целого человечества вопросов.
Оказывается, механизм распространения в микромире признаков, важных для его гармоничной взаимосвязи с клеткой-хозяином, заложен на уровне фундаментальной природы. Если же организм по какой-то причине не готов к такому сотрудничеству или же противодействует с помощью чрезмерных доз фармацевтических препаратов, начинается «борьба за выживание»: в бактериальном сообществе с его «ощущением кворума» распространяются гены сопротивления опасному фактору, прежде всего антибиотикам.
Кворум сенсинг можно разрегулировать информационной противодействием — и здесь пример показывает опять же сам организм, вырабатывая сигнальные молекулы, присущие конкурентам возможных нападающих. Обманывает, так сказать, потенциальных врагов. Еще удивительнее: как показали исследования, микрофлора чутко реагирует не только на физическое состояние человека — это понятно! - но и на психический, на настроение, а следовательно — и на социальный климат всего общества.
Пришлось проникнуть в недра микромира, на уровне молекул и электромагнитных полей, которые обеспечивают коммуникацию в природе, чтобы наконец подняться до понимания исконной народной мудрости: социальные потрясения сопровождаются развитием массовых болезней, мир велик, и тот, который несколько веков назад открылся благодаря первым микроскопистам, — один без одного не существует-ют.
Медицине в ближайшее время придется осознать, что наблюдения in vitro (в пробирке) — совсем не то, что in vivo (в жизни). Дело приходится иметь со сверхорганизмом, который, обороняя свое право на жизнь, имеет целый арсенал средств воздействия на физиологическую ситуацию. А отсюда — потребность изменить стратегию борьбы за человеческое здоровье. Формула древних звучит так: здоровый дух — здоровое тело. Однако в чрезмерно материализованном XIX веке эти понятии поменяли местами.