Привет, Совушка! И не крути головой от возмущения, да! Ночью надо спать!
Что-то навеяло… Вечером сижу на кухне, чай пью. Просто, без затей, как говорится, по-домашнему. Напротив, за столом старший внук — ну, прибегает в тишину. Какие-то игры компьютерные, их там целая банда малолеток собралась, по ходу игры орут друг на друга, за неверный ход, или ещё чего. Громко орут. Вот он к нам и сбегает из своего дома, знает — тут мешать не будут. Играет да играет — дело такое, детское. Конечно, лучше бы на улице, в кучку детскую, с беготнёй — да где ж её взять-то, кучу-малу? Это нас, послевоенных, много было, а сейчас — штучный товар…
Играет да играет, орёт, да и как без этого. Но время от времени вскакивает, отрезает от кочана капусты порядочный кусок и с хрумканьем его уминает. Женщины накупили капусты, ждут какого-то особого дня, чтобы заквасить… Да, да! Знаю, что купить в магазе можно. Но такой, чтобы для себя? -
- Сладкая?
- Угу…
- А как сладкая?
- Дед, сам пробуй… Не мешай…
Попробовал… Нет, не то… Ехидно усмехнулся, если даже ЭТУ второй кочан схрумкивает, то что было бы с той, из моего детства? И на засолку бы не осталось! Хотя…
Когда опадала листва и начинались крепкие утренники, и под ногами начинал звонко лопаться лёд замёрзших лужиц, особенно звонко, когда прыгнешь на него... Ну, обрызгает фонтаном из под него вода, так это - веселее. Когда по утрам пожухлая трава выбелена инеем, но небо ещё высокое, а днём припекает солнышко и плывёт множество блестящих ниточек, несущих паучков-путешественников, приходил этот день.
Малышня с радостным визгом, оживлённо спорила — кому достанется первая кочерыжка? Стаскивали самодельные, длинные дощатые столы на свободную площадку между домами.
Не торопясь, с ножами, большущими тазиками и эмалированными вёдрами подходили наши мамки, начинали свои разговоры, а мы замирали в ожидании.
Через вечность слышалось фырканье лошадки и она привозила полную, с горой выше нашего роста, телегу необыкновенных цветов. Из огромных, тёмно-зелёных листьев, выглядывали почти белые, в обхват, головы-шары кочанов капусты. Мы, гомоня, кидались к телеге и отскакивали на от неё — Нельзя! Ну, они такие тяжёлые, большущие, ещё не по силам малышне.
Мамки становились цепочкой и под прибаутки возчика, стоявшего на телеге, быстро её разгружали. Этаким буртом. Обрезали зелёные листья — коровки рады будут. Осень, травы выгорели, раскладывали их ковром перед столами, а сверху уже раскладывали кочаны.
Какими же они были большими! Кочан брали, резко выдыхая, поднимали на уровень столешницы, помогая животом, скатывали с рук и..! начиналось самое интересное — кто из мамок первой почикает в соломку кочан? Кому первая кочерыжка достанется?
Ножи весело стучали, превращая кочаны в соломку, мамки перекидывались непонятными словами, а мы стояли каждый за своей мамкой. Вот тётя Поля, смешно шмыгающая носом. Его кончик дёргался набок, и почему-то всегда в одну сторону. А вот мамка Кота, не только его, но другие старше, и моими друзьями станут ещё не скоро. Строгая! Не для Кота конечно, а для нас — Учительница! А лицо своей мамки не помню… Оно же мамино, оно же…
Наконец кочаны стачивались ножами, вкруговую, вот как карандаши точат, и мы замирали — кто же первый получит кочерыжку? Но тут появлялись старшие пацаны, согнутые в одну сторону почти до земли тяжестью цинковых вёдер, под самую ручку забитых морковкой, только что выкопанной на огородах. Хватали кочерыжки, и поглядев на нас — Кыш! Малышня! -- убегали по своим, почти взрослым делам.
И вечность кончается, и мы дожидались своих кочерыжек. Этакие шишки, что только двумя руками и удержишь, внутри которых и таилась эта сладкая, белая, хрустящая на зубах сладость, до которой добраться был немалый труд. Обрезать твёрдую кожуру ещё постараться надо, да и силы немалой, и главное - нужен нож!
Вот все и разбежались — у каждого был обломок ножа где-н будь припрятан, а у некоторых даже настоящий складной! И у меня был. Вот, прямо тут, под камешком припрятан. Сам делал! Отличный нож! Без сучка, топором выстругал. И даже не поранился ни разу. Острый нож!
Только кочерыжка оказалась такой твёрдой, что мой замечательный нож просто по ней скользил… Все уже прибежали с пирамидками искрящейся сладости, громко хрумкали, обливаясь соком, а я скользил, скользил ножом по кочерыжке, под ехидный смех…
Учительница, стоявшая с боку, я то за спиной мамки, строго поглядела на смеющихся, смех сразу затих, молча взяла и парой движений, ловко очистила её до белой сладости.
Наконец, вся капуста лежала валиком по столам, тонко порезанная, морковка мелко потёртая — горками на столе, мешок соли открыт. Каменной соли! Та, что на лизунец, коровкам, чёрная. И спина стала покрываться противным холодком…
Пришла бабка-ведьма! Ну, жила в конце улицы, с мамками не водилась, вся в чёрном, как есть бабка! И ведьма! Вон, прошла вдоль столов, руками вороша капусту, попробовала морковку, соль на свет посмотрела. Начала смешивать. Морковку, соль, капусту, что-то шепча (ведьма!), руками мять, так что и сок появился. Ну, мамки говорят, особая рука у неё — ведьма! Страшно!
Пригрелся у стенки, уснул. Что дальше было? Да обычно. Вёдрами разнесли по погребам, заложили в кадки, придавили гнётом. А зимой… До сих пор вкуснее квашенной капусты просто не ел. Особенно с лучком, кольцами, да маслицем, подсолнечным, одуревающе пахнувшим летом… И вот не надо — что и трава зеленее была.
И ещё… Теперь я знаю, почему та женщина ходила в чёрном. И многие другие женщины ходили в чёрном. И почему не водились с мамками...