Его имя теперь можно встретить разве что в примечаниях к биографиям Герцена и материалах о староверах. И это несмотря на то, что он оставил заметный след в этнографии, сектоведении, литературе, а также в практике создания утопических общин.
Текст: Алексей Макеев, фото предоставлено автором
В 1873-м, спустя год после смерти Василия Кéльсиева, журнал «Нива» писал: «В момент его рождения добрые и злые духи поднесли ему на память каждый дары свои: живой, многообъемлющий ум, богатую фантазию, картинность вымысла и легкость слова, особую способность к изучению и усвоению языков, глубокую впечатлительность, неутолимую жажду познаний, редкую память, любвеобильное сердце; – и с ними вместе: слабую волю, шаткий характер, зыбкую почву стремлений...» К тому стоит добавить еще великие семейные несчастья. А «дух» слабой воли одолел его только перед смертью – на своем веку он часто принимал волевые решения, дававшие силы для новой жизни.
НА ПУТИ В АМЕРИКУ
Род Кельсиевых ведет начало от мордовского князя по имени Ютмек Кéльсий, который принял российское подданство при императрице Екатерине II. Василий Иванович Кельсиев родился 16 июня 1835 года в Петербурге в семье мелкого чиновника городской таможни. В доме царили строгие религиозные порядки – дед Василия служил священником.
Василий рано осиротел. С 10 лет учился в Санкт-Петербургском коммерческом училище за счет Российско-американской компании, увлекался восточными языками – китайским, маньчжурским, монгольским, тибетским, санскритом. Училище он окончил в 1855 году и поступил вольнослушателем на филологический факультет Петербургского университета, где одним из его учителей стал Алексей Разин – первый редактор журнала «Вокруг света». Революционные идеи, которыми бредили студенты 1850-х годов, захватили и Василия. Впрочем, так же, как и патриотические чувства, побудившие его вступить добровольцем в армию в последний год Крымской войны. Правда, на фронт он не попал.
В мае 1859 года Российско-американская компания направила своего воспитанника на службу в Ново-Архангельск – главный город Русской Америки. Кельсиева же в этой поездке больше занимало изучение «эскимосских и американских наречий». В далекое плавание через Атлантический океан вокруг Южной Америки он отправился вместе с супругой и новорожденной дочерью. Каких-либо сведений о знакомстве с будущей женой и начале супружеской жизни у нас нет. Известно лишь, что Варвара Тимофеевна Кельсиева (в девичестве Щербакова) до замужества служила гувернанткой.
До Аляски они так и не добрались. Из-за болезни Варвары Тимофеевны чета сошла на берег в английском Плимуте, а оттуда перебралась в Лондон.
СОЦИАЛИСТ – ПЕРЕВОДЧИК БИБЛИИ
Поначалу Василий Иванович не думал делаться эмигрантом – он оформил полугодовой отпуск в Российско-американской компании и запросил из Петербурга паспорта, чтобы отвезти жену на лечение в Германию. Однако в Лондоне он познакомился с Александром Ивановичем Герценом и решил изменить свою судьбу, сделавшись одним из приверженцев его идей. К тому же отпуск его подходил к концу, паспорта не пришли, здоровье жены и дочери не улучшалось. Российско-американская компания отказалась продлить отпуск. Кельсиев подал в отставку, передав компании всю свою недвижимость в качестве покрытия понесенных из-за него расходов. После этого он объявил себя в русском консульстве эмигрантом и отказался от российского подданства. Хотя Герцен убеждал его этого не делать: «надобно прежде узнать нужду на чужбине, нужду в Англии, особенно в Лондоне». Эмигрантскую нужду Кельсиевы хлебнули сполна. Семья поселилась в Фулхэме – бедной окраине Лондона. Средств к существованию не было. Василий попробовал писать для журнала «Колокол», но Герцен отверг его статью о женском вопросе.
Тогда Василий Иванович предложил местному книготорговцу Николаю Трюбнеру сделать перевод Ветхого Завета на русский язык, причем с еврейского оригинала. Когда и где Кельсиев изучил иврит – непонятно, к тому же есть сведения, что эту работу он делал вместе с неким ученым евреем (некоторые источники сообщают, что Кельсиев знал 25 «языков и наречий», на 14 из них мог разговаривать. – Прим. авт.). Трюбнер заключил контракт на перевод, что давало стабильный доход семье эмигранта.
В тот день, когда Кельсиев начал работу над переводом Ветхого Завета, умерла его маленькая дочь. Незадолго до того Кельсиевых посетил Герцен, нарисовав едва ли не единственный портрет Варвары Тимофеевны: «Очень молодая, очень некрасивая женщина, худая, лимфатическая, с заплаканными глазами, сидела у тюфяка, постланного на полу, на котором, весь в лихорадке и жаре, метался, страдал, умирал ребенок, году или полутора. <…> Бедность была всесовершеннейшая. Молодая тщедушная женщина, или, лучше, замужняя девочка, выносила ее геройски и с необычайной простотой. Думать нельзя было, глядя на ее болезненную, золотушную, слабую наружность, что за мощь, что за сила преданности обитала в этом хилом теле». Варваре Тимофеевне в тот момент было около 20 лет. Вскоре после смерти первой дочери она родила вторую.
Пятикнижие Моисея Кельсиев перевел за несколько месяцев, и в 1860 году перевод был опубликован. Позже Василий Иванович называл его неудачным. По двум причинам: сохранение синтаксиса иврита и подчинение требованию Герцена сделать более литературным получившееся «безобразие». Но, кажется, причин было больше. К примеру, переводчик был так радикален в стремлении отойти от церковной традиции, что даже слово «жена» перевел как «человечица».
Несмотря на это, лондонское издание Пятикнижия подстегнуло работу над синодальным переводом Библии (был закончен в 1876 году): «Колокол» сообщал, что императрица Мария Александровна отправила в Духовную академию перевод Кельсиева с просьбой поторопиться.
А Лондонское библейское общество пригласило Кельсиева корректировать издания Восьмикнижия и Нового Завета на английском языке.
ПЕРЕЛОМ
В том же, 1860 году Кельсиев взялся изучать старообрядчество и сектантство, и это стало, пожалуй, главным делом его жизни. Василий Иванович помогал Герцену разбирать корреспонденцию, и тот однажды передал Кельсиеву «огромнейший тюк рукописей» по расколу, признавшись, что ничего в богословии не понимает. «Я стал перебирать записки о раскольниках и не мог оторваться от них, – вспоминал Василий Иванович. – Я всю ночь не спал за чтением. Я чуть в уме не тронулся. Точно жизнь моя переломилась, точно я другим человеком стал. Мне казалось при чтении их, что я вхожу в неведомый, таинственный мир…».
В следующие три года Кельсиев систематизировал и издал несколько томов «Сборника правительственных сведений о раскольниках». Большинство материалов было издано впервые. Ими заинтересовался даже Карл Маркс, свободно читавший по-русски. Сохранились его обширные выписки из тома «О скопцах».
Интереснейшим собеседником и источником сведений для Кельсиева стал старообрядец Поликарп, приехавший в Лондон разузнать о жизни русской эмиграции. Полтора месяца ученый раскольник жил в доме Кельсиева. Между прочим, он сообщал, что староверы в Москве почитывают «Колокол» и «в ссорах между собой грозятся отделать друг друга в его столбцах».
Василий Иванович намеревался посетить общины староверов в Турции и Австро-Венгрии, но Герцен эту идею не поддержал. Но устроил ему поездку к старообрядцам Москвы – с целью понять их революционный потенциал, а также для организации перевозки нелегальных изданий.
ВАСИЛИЙ ЯНИ
Паспорт для поездки в Москву Кельсиев раздобыл через знакомого купца-армянина. По нему Василий Иванович являлся турецким подданным Василием Яни. На границе Кельсиев выдал себя за православного албанца, не понимающего по-русски.
В Москве он пробыл месяц. Соратник Герцена, англичанин Артур Бенни, помог ему оформить в полиции вид на жительство. Василий представлялся исследователем раскола, жил у купца-старовера Ивана Шебаева, посещал встречи старообрядцев, подружился с главой беспоповцев Павлом Прусским, узнал, что его лондонский гость Поликарп на самом деле епископ Коломенский Пафнутий… Пытался распространять агитационные листовки, но убедился, что к активному противостоянию властям раскольники не готовы. Василий Иванович часто посещал политический кружок Артура Бенни, членами которого были многие известные революционеры, в том числе однокашник Кельсиева Андрей Ничипоренко, а также писатель Николай Лесков, увековечивший жизнь кружка в очерке «Загадочный человек».
В апреле 1862 года Кельсиев вернулся в Лондон. «Его поездка, без сомнения, принадлежит к самым замечательным эпизодам того времени, – считал Герцен. – Человек, ходивший мимо носа полиции, едва скрывавшийся, бывавший на раскольничьих беседах и товарищеских попойках – с глупейшим турецким пассом в кармане…».
Правда, веселились эмигранты недолго. Вскоре в Лондон отправился Андрей Ничипоренко, но на российско-австрийской границе он неожиданно выдал себя и дал признательные показания. Досталось всем пособникам «Василия Яни». Следствие затребовало приезда в Россию и самого «Яни», что Кельсиев, естественно, сделать отказался.
Он был увлечен исследованием старообрядчества. На пути из Москвы в Лондон Василий посетил поселения филипонов (липован) – староверов-беспоповцев Восточной Пруссии. Оказалось, что большинство филипонов – не русские, а поляки, немцы, литовцы. В старообрядчество они перешли из-за «лишенного поэзии костела» и «распутного» священства.
Побывал он и в детище известного миссионера Павла Прусского (Леднева) – Войновском монастыре. Устав беспоповской обители был крайне строг. Иноки никогда не причесывались, не мылись, белье носили, пока оно не истлевало на теле; спали на голых досках, подкладывая полено под голову. «Зато и лица у них у всех какого-то маслянисто-зеленоватого цвета, – писал Кельсиев, – волоса покрыты облаком пыли, от них самих идет какой-то особенный горький запах, по которому я и теперь за сажень узнал бы присутствие такого монаха». При этом Павла Прусского Кельсиев характеризовал как «борца с изуверством». Под этим он понимал, видимо, только изуверские верования – вроде признания царя за антихриста. А монахи, умерщвляющие плоть, «вовсе не изуверы, это добрые и благочестивые люди, которые, возложив на себя обет, долгом считают нести его как следует».
ЖИЗНЬ НА БОСФОРЕ
Сближение со старообрядцами подвигло Герцена создать приложение к «Колоколу» – газету «Общее вече», которая вела бы «борьбу за старообрядца». Редактором назначили Кельсиева. Но Василия Ивановича агитация мало интересовала: после нескольких выпусков он ушел из редакции и осенью 1862 года вновь отправился изучать староверов. Жену с дочерью Кельсиев оставил на попечение Герцена в его доме в Теддингтоне.
Сначала Василий Иванович направился к староверам Австро-Венгрии, но его выслали из страны как «русского шпиона». Затем отплыл в Константинополь, откуда предпринимал «экспедиции» в Малую Азию. Посетил самое крупное поселение казаков-некрасовцев на озере Майнос (ныне село Коджагёль). Это было настоящее «захолустье, куда ворон костей не заносит». Говорили, будто казаки убивают всякого пришлого к ним русского. Кельсиев подстерег некрасовцев в городе Бандырме, куда они приезжали продавать рыбу, и попросился с ними в село – познакомиться с атаманом. Представился шведом. «Ну, швец так швец, – не возражали казаки. – Погоди, а где ж твой струмент по швецкому рукомеслу?» В общем, взяли Василия Ивановича и без инструмента. И вообще были к нему благожелательны, что позволило собрать очень ценные сведения о жизни закрытой общины казаков в Турции.
Герцен прислал Кельсиеву в Константинополь «огромный ящик прокламаций», но читать их желающих не было. Хотя в Константинополе в то время обреталось немало русских революционеров. В июле 1863 года сюда приехал и младший брат Василия – Иван Кельсиев. Активный участник московских студенческих волнений 1861 года был арестован и отправлен в ссылку в Верхотурье. А затем был вызван в Москву для дачи показаний. Из-под следствия Иван бежал, добрался до Таганрога, где пробрался на корабль в Константинополь.
В том же году в Константинополь приехали жена и дочь Василия Ивановича.
В османской столице Кельсиевпознакомился с Михаилом Чайковским – беглым казаком, поставленным во главе казачьих отрядов Порты с титулом «паша» и взявшим имя Садык. Чайковский предложил Василию Ивановичу должность «казак-баши» – старшего по делам казаков и вообще русских в Добрудже – турецкой провинции в верховьях Дуная. Кельсиев согласился: работы у него не было, а в Добрудже он мог продолжить исследования раскола и жить, как ему очень хотелось, среди русских.
ЖИЗНЬ СЧАСТЛИВАЯ
«Я весело выезжал из Кюстенджи в степи Добруджи, покрытые курганами, с которых смотрели на мою повозку орлы и из-за которых то и дело выплывали верблюды ногайцев и буйволы болгар. Порой мелькала русская телега с дугой и с колокольчиком… Это наши старообрядцы и всякого рода беглая братия, ушедшая за Дунай – кто спасать волю от помещика, кто бороду от военной службы, а кто просто-напросто для того, чтоб в новом краю, под новым именем, начать новую жизнь». Так вспоминал свой приезд в декабре 1863 года в «Задунайскую Русь» Василий Кельсиев.
Семья поселилась в городке Тульче, бывшем тогда столицей османской провинции. Губернатор Рашид-паша рад был прибывшему казак-баши, жаловался, как плохо казаки говорят по-турецки и что в делах их ему разобраться трудно. Кельсиеву он поставил конкретные задачи: бороться с фальшивомонетчиками и конокрадами, а также освободить губернатора от «бестолковых» тяжб. Василий Иванович утверждал, что с криминалом справился за пару недель и что за все полтора года его «атаманства» ни один русский не был замешан в уголовном деле. Подход у него был нестандартный. Он перезнакомился со всеми фальшивомонетчиками и прочими «лихими» казаками, распивал с ними в корчме «оку вина», вел разговор по душам, выясняя историю их «похождений», словом, сделался каждому другом. «Это удивительно действовало на них, – вспоминал казак-баши, – им как-то совестно становилось продолжать прежнее, они меня щадили, огорчить боялись… Сочувствие, доверие, уважение к его нравственным болям все из него сделают, а пропаганда, какая бы она ни была, никогда его не прошибет». Тем более не воспринимали они революционную пропаганду, которую Кельсиев пытался вести. В Тульче он окончательно убедился, что у раскольников самые верноподданнические настроения: они никогда не пойдут против царя. Ящик прокламаций, привезенных с Босфора, Кельсиевы изводили на самовар и топили печь. Судя по письмам того времени, душу его больше занимала не пропаганда, а этнография и лингвистика. В одном из писем Огарёву после сухого отчета Кельсиев рассказывает, что увлекся турецким фольклором. Для чего хорошо изучил язык и уже сделал перевод местных песен и сказок на целую книжку. Просил Огарёва подыскать издателя.
ЖИЗНЬ РАЗБИТАЯ
Василий Кельсиев мечтал создать в Тульче нечто вроде колонии для русских эмигрантов, в которой царили бы принципы социализма: поровну распределялся труд, заработок, расходы. Первыми членами общины стали жена и брат. Иван организовал в Тульче школу для русских детей. Кельсиевы планировали развивать образование, учредить гимназию и открыть типографию. Но на семью посыпались несчастья. Сначала Василий Иванович заболел тифом и едва выжил, пролежав две недели без сознания. Затем Иван подхватил тиф и умер. С горя Кельсиев запил.
А тут еще турецкое правительство решило упразднить должность казак-баши в Тульче. Кельсиев устроился учителем в американскую школу, что давало небольшой заработок. На подмогу затухающей общине Герцен прислал четырех эмигрантов. Один из них, бывший поручик Михаил Васильев, докучал всем проектами по всевозможным наукам. «Жене моей хозяйничать не дал, сам взялся, – вспоминал Кельсиев житье Васильева в своем доме, – перегноил пропасть мяса, огурцов, дынь. Ваксу не позволил покупать, а сам стал делать, перепачкал сажей и дегтем весь дом; перебил пропасть посуды…». Выгнали Васильева из дома, когда он взялся воспитывать дочь Кельсиевых. Но бывший поручик не унялся, пошел удивлять Тульчу: рыбой торговал, работал буфетчиком, костюмы проектировал, даже новые секты создавал…
Три других общинника, напротив, были безынициативными, ждали открытия гимназии. Кельсиев содержал всех. А когда в доме не осталось «ни копейки денег, ни полена дров», общинники бросили своего предводителя, разбежавшись по городу. Кельсиевых такая черная неблагодарность поразила до глубины души, так что у Варвары Тимофеевны обострился туберкулез. Положение осложнялось еще и тем, что она была беременна и вскоре родила сына.
Безысходность одолевала. Один из несостоявшихся общинников повесился, турецкие власти запретили создание гимназии, казаки, наученные старообрядческим митрополитом Кириллом, отвернулись от своего казак-баши. Из Петербурга пришли сведения, что за визит с поддельным турецким паспортом Кельсиеву заочно вынесен приговор: лишение всех прав состояния и изгнание из России.
Кельсиевы решили ехать в Западную Европу, где Василий Иванович планировал зарабатывать писательским трудом. Он написал знакомому купцу-греку в город Галац на Дунае с просьбой одолжить на год 300 рублей. Тот согласился и даже обещал устроить семье бесплатный проезд на пароходе до Вены. В апреле 1865 года Кельсиевы прибыли в Галац. Но тут у грека дела разладились, помочь он не мог. Чтобы как-то прокормить семью, Василий пошел «бить щебень» для шоссе в Бухарест. Платили хорошие деньги – 2,5 рубля за кубометр, что некоторым удавалось выбивать за день. Нужно было наловчиться разбивать кувалдой камни. У Василия не очень получалось, более четверти кубометра в день он не набивал. К счастью, его вскоре заметил подрядчик по фамилии Фламм и сделал смышленого русского сначала контролером, затем своим помощником.
Летом умер новорожденный сын. Здоровье Варвары Тимофеевны ухудшалось. Василий пристроил жену в госпиталь. Договорился, чтобы при ней была и Малуша – так в семье называли 5-летнюю дочь Марию. К осени жена поправилась, а Малуша заразилась в госпитале холерой и в одну ночь умерла. Варвара Тимофеевна горе не пережила. «Она умерла на моих руках, – вспоминал Василий Иванович самое великое потрясение в своей жизни. – Я сам снес труп этой святой женщины в мертвецкую, сам в гроб положил, сам в могилу опустил... А вечер, когда я ее хоронил, был так тих, запад горел зарей, восковая свеча, воткнутая могильщиками в землю, горела, не колыхаясь, и Дунай сверкал под горой. А я был один, один в целом мире, всем чужой и всему чуждый».
ЖИЗНЬ «ДИОГЕНА»
Спасла Василия Ивановича работа. Фламм пал духом и хотел бежать в Индию – не верил, что сможет закончить подряд на шоссе. Кельсиев взял все на себя и сумел завершить дело. Фламму предложили новый подряд. А Василий остался не у дел: русский консул в Бухаресте узнал, что осужденный Кельсиев работает управляющим на шоссе, и потребовал немедленно его уволить.
Кельсиев остался в Галаце, положившись на волю судьбы. Если предлагали работу – переводить ли тексты, выпекать ли пироги вместе с беглым русским слугой, – работал. А не было чем заняться, то и не искал ничего. Даже комнаты своей не имел, ночевал где придется: у друга на голом полу, у скопцов на мельнице, в трактире на бильярдном столе. «Я стал и по теории, и на практике Диогеном», – вспоминал он.
Так прожил он несколько месяцев, пока не решился исполнить завещание жены: ехать на Запад, жить писательством. Багаж его составляла лишь кипа статей, завернутая в старое пальто. Капитан-серб буксирного судна довез его до румынского Базиаша, где пристроил на пассажирский пароход в Вену. На корабле Кельсиев встретил знакомого банкира из Константинополя. Тот предложил Василию место в своей конторе, был готов дать задаток и оплатить дорогу. Скиталец отказался, сказав, что его теперь в жизни интересует только изучение славян. И просил представлять его пассажирам как студента-этнографа, следующего в Венский университет. Банкир, видимо, так красочно представил «студента», что пассажиры насобирали ему на учебу около 80 рублей.
ЖИЗНЬ ЛИТЕРАТУРНАЯ
В Вене Кельсиев посещал лекции по старославянскому языку и санскриту, изучал славянский фольклор, размышлял о единении славянства и его связях с Индией. Зарабатывал статьями, которые писал в «Русский вестник», «Отечественные записки», «Голос». Писал он хорошо, живо, ярко, интересно, печатался под фамилией Иванов-Желудков. В его турецком паспорте значилась фамилия «Иванов», к которой он прибавил девичью фамилию матери, что «именно по странности своей обеспечивало меня от всяких подозрений».
Осенью 1866 года он отправился в большое путешествие по Галиции, Валахии, Бессарабии. Ехал как ученый-этнограф, исследователь раскольников. Представлялся выходцем из некрасовцев Малой Азии. Мысль о возвращении в Россию его преследовала давно, в Бессарабии Кельсиев утвердился в этом решении окончательно. 20 мая 1867 года на российской границе в Скулянах он сдался властям, заявив о себе как о государственном преступнике.
К нему отнеслись неожиданно гуманно. В начале июня он уже был в Петербурге в тюрьме III Отделения. Под арестом он написал «Исповедь» – целое литературное произведение, очень искреннее, глубокое, трагичное. «Исповедь» прочитал император Александр II и даровал Кельсиеву полное прощение. Позднее он издал сокращенный и почти лишенный трагизма личной жизни вариант «Исповеди» под заглавием «Пережитое и передуманное». Либеральная пресса – и в России, и на Западе – крайне негативно отреагировала и на само прощение Кельсиева, и на его мемуары. Хотя Кельсиев на следствии избегал упоминания имен революционеров, неизвестных полиции, и, кажется, никого не выдал. Только Герцен сочувствовал ему: «Бросать в Кельсиева камнем лишнее: в него и так брошена целая мостовая». А «Пережитое и передуманное» он ждал с нетерпением, в письмах просил прислать ему книгу скорее: «Книгу Кельсиева!.. полцарства за книгу Кельсиева!» Критики почему-то считали исповедь бывшего эмигранта льстивой, нацеленной только на получение прощения. В действительности же автор «Исповеди» без стеснения высказывает свои очень либеральные взгляды. Например, вроде того, что духовное образование повинно в распространении атеизма в России и нужно «уничтожить семинарии», заменив их богословскими факультетами при университетах. Но по большому счету он писал о вещах, не имеющих отношения к революции: об интересных людях и приключениях. Автор просто фиксировал свой богатый жизненный опыт. «Исповедь» Кельсиева – замечательное явление в русской литературе, правда, забытое.
После освобождения Василий Иванович остался в столице. Он стал постоянным автором журналов «Нива», «Заря», «Всемирный труд», «Русский вестник», «Семейные вечера». Написал три исторические повести: «На все руки мастер», «Москва и Тверь», «При Петре». Женился на красавице-журналистке Зинаиде Алексеевне Вердеревской. Ездил в чешскую Богемию, где лечился и занимался этнографией. Сблизился с петербургскими староверами, помогал им переходить в единоверие, поддерживал советами и деньгами.
Но, устроившись на родине, он так и не смог справиться с душевным хаосом. В последний год жизни Кельсиев производил тягостное впечатление. То порывался писать мистику – писатель Владимир Одоевский, посвященный в эти замыслы, предрекал, что «Кельсиев совсем помешается, к тому ведет его нервная натура». То пил, болел, впадал в апатию, желая одного – скрыться от людей. Жена от него ушла. Вскоре после этого, 4 октября 1872 года, он умер от остановки сердца на руках своего учителя Алексея Разина. Вся его бурная многоликая жизнь уложилась в 37 лет…