Жилища их были круглыми

ГЛАВА 1

Жилища их были круглые. В круге нет острых углов. Их вообще нет. Круг исходит из равноценности. Круг всегда скрепляется центром, и из каждой точки дома до центра равное количество шагов.

Да, жилища из были круглыми, но они не строились на века. Ведь любое человеческое «на века» лишь жизнь мыльного пузыря в веренице вечности.

Движение Солнца, движение времен года, движение их народа в пространстве бескрайних степей и лесов, всё определялось совершенством круга. Круг мог расширяться или сужаться, но для каждого находилось в нем свое место.

Но их было немного, тех, кто считали себя одним Народом. В благословенные года - не более шестидесяти. Их это не печалило, так как они хорошо понимали, что ценность каждого неизбежно связана с количеством целого. Так устроен не мир. Таково искушение человека. И они не давали этому искушению прийти в их жизнь.

Свежая же кровь входила к ним естественно, как новая весна. Она струилась в час общих Великих Встреч, когда многие народы сходились вместе, дабы вознести славу Великой Единой Жизни и дабы в назначенный час разойтись.

Их мужчины и женщины, их женщины и мужчины взрастали без страха. Каждый знал, что ему уготовано достойное место в жизни народа. То место, которого жаждет его Душа, одетая в одежды из плоти и крови.

Они знали, что плоть и кровь лишь обволакивают то, что скрыто внутри, но знали они и то, что с плотью и кровью нужно считаться.

Горячая и стремительная кровь мужчин всегда несла их вперед. Давала им силы прокладывать новые пути. Вязкая, с переливами серебра, кровь женщин давала время на остановку, на то, чтобы указать верный путь для тех путей, что суждено было проложить.

Мужчины и женщины, женщины и мужчины жили вместе и смеялись вместе.

Солнечный свет давал им силы для забот дня. Они строили свои круглые жилища, добывали пропитание, ухаживали за теми животными, что выбрали жить рядом с ними, учили детей, танцевали и играли. Солнце давало больше сил горячей и стремительной мужской крови, но народ знал, что капли этой крови есть и в каждой женщине, так как Дневное Светило знает и в тех, и в других своих детей.

Но наступала ночь. Наступало время Луны и звезд. Наступало время тишины. Время, когда Единое в каждом должно было соединиться с Единым вовне. Когда большой мир должен был пропеть свою песню. Мир был большим, но песнь его звучала в человеке тихо. Так как большой мир всегда давал человеку право слышать или же оставаться глухим. С переливами серебра кровь женщины, давала ей особую чуткость уха. Ей легче было уловить гармонию Великой Песни, и она начинала петь вместе с этой песнью и народ начинал слышать и ночь плела свои серебряные нити соединяя всех и всё.

Наступал новый день, но отзвуки той песни еще звучали над озаренной Солнцем землей и предавали смысл всему, что делал народ, указывали путь и определяли каждому должное место.

Дни и года сплетались в великий круг. Солнце и Луна дарили свою силу. Народ с благодарностью пропускал эту силу через плоть и кровь. И улыбались Души тех людей, и одежда из плоти и крови не была им в тягость, но однажды пришла Великая Беда.

ГЛАВА 2

Великая Беда вползала вязко и настойчиво. Лето того года раскалило воздух до одурманивающей тошноты. Небывалый зной замедлял биение сердец и повращал мысли в кипящий однородный бульон. Движения мужчин стали ленивыми, взгляд женщин - высохшим. Для дневных танцев уже не был сил, лишь необходимость в пропитании заставляла их нарушать этот покой. Смех раздавался все реже, песни звучали все тише.

Даже молодые, чья судьба - освежать этот мир, вдыхая в него свою юность, не могли найти в себе источник радости. Их тела не откликались волнующим трепетом на тела других. Их души не искали желанной встречи. Кленовая роща опустела и не давала уединения, тем, кто стремился друг к другу. Но не страшился народ того, что в назначенный срок не будут рождены дети. Ибо для всего есть свое время и место. И для принятия новой жизни, и для желаний тела и души. Общий час Великих Встреч еще не настал, а значит песнь будущих матерей и отцов еще не звучала призывом в тех, кто готов был провести в этот мир новую жизнь.

Все ждали осени в надежде на то, что она внесет свой порядок и даст стряхнуть с себя оцепенение бесщадного зноя. Первые дожди были встречены всеобщим ликованием. И одеревенелые ноги вспомнили радость движения, и голоса наполнились силой. Но силой наполнялись не только голоса и песни народа. Шли дни и крепчали северные ветра, донося зловещие раскаты с другой стороны земли. И вместе с этими раскатами пришли слухи. Слухи о том, что ждут их еще более крепкие ветра, слухи, что где-то там, за далекими северными холмами случилось невиданное Горе, и не все их братья и сестры найдут свою дорогу этой весной на Великие Встречи.

И тогда страх поселился в сердце народа. И Ночные Песни, что веками связывали их с Единой Жизнью, давали им уверенность и направление каждого дня, зазвучали громче. Но страх прорастал изнутри и заставлял сердца биться слишком часто. Серебряная тишина, что сплетает всё своим благословением, не могла проникнуть в их оцепеневшие от ужаса души. И тогда они запели еще громче, но и страх сковывал их еще сильнее, и Великая Беда вползала в кровь всё настойчивее.

ГЛАВА 3

Однажды в предрассветный час, когда Солнце лишь готовится окрашивать мир, когда разливаются по всем сторонам света оттенки серого, появился Он. Одежда его была пропитана долгой дорогой. Лицо изрезано глубокими морщинами. Длинная борода с проседью, неопрятная и грязная заслоняла собой пол тела. Он опирался на мощный посох, к которому были привязаны колокольчики. Переливы колокольчиков были приятны на слух, но не ими приветствовал Он еще спящий Народ. Лишь только вступив в освященный круг, в круг, отделяющий большой мир от малого мира деревни, Незнакомец взревел трубным, низким голосом: «Проснитесь, люди. Как можете вы спать, когда Горе уже стучится в ваши двери? Там, откуда я пришёл, там, на далёком севере, нет более ни мужчин, ни женщин, ни детей. Нет ни смеха, ни танцев. Есть лишь всепроникающий жгучий ветер. И я говорю вам, что не долог тот час, когда этот ветер придет и сюда, и тогда плачь будет стоять над этой землей. Но и он скоро иссохнет, ибо не останется глаз способных плакать».

Так говорил Он, и люди с ужасом внимали его словам. Он называл себя Ведом, ибо он ведает о том, что неведомо другим людям.

И ночью, когда зажгли костры, когда насупило время Великой Песни, той Песни, что Народ пел испокон веков, той песни, что серебряными нитями всегда связывала все воедино, впервые за многие смены ночи и дня та песнь не прозвучала. Вместо нее звучали грозные слова Веда. И люди прижимались друг к другу ближе, пытаясь найти утешение в тепле человеческих тел, и им казалось, что страх становится меньше от того, что они разделяют его с другими людьми. Не знали они лишь того, что страх подобен любви и никогда не делится, а лишь умножается.

Немногие из них спали в ту ночь. В их ушах, в их сердцах звенели железным лязгом слова Веда: «Опомнитесь, люди. Неужели вы не понимаете, что всё это неспроста. Горе пришло к нам, ибо наши песни не слышат. О, горе нам, играющим и танцующим. За нашу беспечность прогневалось на нас Великое Единое. И я говорю вам, люди, что настало время опомниться. Настало время рьяности в наших песнях и наших трудах. Не должно Великой Песне звучать у каждого очага, ибо это унижает величие Единого. Мы должны возвести особые места, где наши песни будут звучать достаточно громко и правильно, и тогда, может быть, Единое сжалится над нами и помилует нас, и Горе не коснется наших жилищ»

Немногие из них спали в ту ночь. И боялись они уже не Горя, а боялись Великой Единой Жизни, что, как сказано Им было, имеет волю миловать или карать. Немногие спали в ту ночь, одевая свои Души в рабские оковы.

ГЛАВА 4

Шли дни и ночи. Ночи и дни. Ветреная осень сменилась бесснежной и серой зимой. Тот сумрак, что называли днем делал все предметы, всех людей похожими. Подобные зимы случались и раньше, но сейчас все воспринималось Народом дурным знаком. Дурные знаки случались и раньше, но сейчас они не просто указывал на естественный порядок вещей. Ослепленные Ведом люди стали полагать, что они сами является причиной и целью этих знаков.

Но песни все еще звучали в круглых жилищах, но было в них много робости. И все чаще пели их лишь женщины. Серебристая кровь их всё еще мерцала с приходом Луны и иногда, реже, чем раньше, но все же, они снова слышали и снова знали. И тогда страх покидал их сердца, и серебряная нить ткала свое единое полотно, и женщины вплетали в него судьбу своего Народа и мир продолжал быть. В самые же безмятежные и радостные ночи мужчины приходили, влекомые звуком ночных песен. Капли серебра в их крови оживали, а глаза делались зрячими.

Но многие из ночей проводили мужчины не в своих круглых жилищах. Их манил свет большого костра, что разводил Вед на холме вблизи их деревни. Они взбирались на этот холм и им казалось, что здесь они сами становятся выше ростом. Плечо к плечу сидели они вокруг пылающего пламени, и кровь их становилась горячее. Они чувствовали, как раскаляются тела их братьев и этот жар давал им ощущение общей силы. И им начинало казаться, что истинная сила может быть только огненной и стремительной.

Об огненной силе Единого говорил им Вед. Велика была та сила, и приводила она в трепет и ужас. Но Вед учил, что есть способ не вызвать на себя гнев этой силы. И способ этот в уважении и почете. Единое должно было уверено, что люди чтят своего Господина, а для этого требуется построить в Его славу огромный дом. И тот дом должен быть прекрасен, и нужно сложить новые песни прославляющие и умасляющие Его. Внимали мужчины Веду и сердца их замолкали. Шли дни, наполненные трудами, и шли ночи, наполненные словами Веда. И слова его стали важнее песни их собственных сердец и тогда они забыли. Забыли о том, что сами являются частью Великого Единого. Склонив свои головы в почтенном ужасе, они отделили себя от Него. Склонив свои головы, они обрекли себя на невыносимое одиночество.

ГЛАВА 5

Пришла весна. Приближался день Великой Встречи, когда многие должны были сойтись, дабы прославить Единую Жизнь.

Народ готовился к этой встрече, готовился к ней и Вед. Но сердце его было глухо к радости обновляющегося мира. Вся его плоть звучала той великой миссией, которую он сам себе назначил.

Сошлись народы в назначенный час и было их меньше, чем обычно, и многие были охвачены страхом. Новости с севера вселяли смятение, превращая поток жизни в мутные воды.

Но праздник еще шел своим установленный порядком. Облаченные в белые одежды, с венками из цветов в волосах, народы собирались в общий круг. У каждого в руках была небольшая дудочка. Когда вечернее солнце коснулось горизонта мужчины и женщины, женщины и мужчины поднести свои дудочки к губам. В лучах заходящего Солнца и восходящей Луны зазвучала мелодия. Каждый был частью этой мелодии. Каждый пропускал красоту своей Души через небольшое отверстие деревянной дудочки, дабы эта красота звучала в мире, вплетая в него свой голос.

Вед не участвовал в общем празднике, но и не препятствовал его обычному движению. Он ждал своего часа. Чуть вдалеке от общего места встречи шли его приготовления. Когда ночь окутала всё своей чернотой, а в небе от собравшихся туч не было видно ни Луны, ни звезд, он развел своей костер. Костер тот велик, а пламя горячо. Влекомые этим светом, люди стали собираться вокруг костра. Вед, в длинных одеждах из серого сукна, стоял и ждал, опершись на свой посох. Грозен, силен был его взгляд, и каждый, кто встречался с ним глазами, чувствовал эту силу. Когда большая часть народов собралась, Вед трижды вознес своей посох к Небу и заговорил.

«Убойтесь, танцующие и смеющиеся. Единое могущественно и гнев его покарает вас. Разве не слышали вы о потоках Небесных, что обрушались на северные земли? На то была воля Единого. Это знак, говорящий нам, что не угодны ему наши песни и танцы. Могущественный Владыка жаждет других приношений, соразмерных с Его величием. Величие Его подобно силе этого костра. Ничто не устоит под его всепроникающим жаром. Если мы хотим выжить, то должны просить о пощаде, приклонив свои колени. Должны возвести небывалых размеров дом и зажечь там вечно пылающий огонь. Кормить его и оберегать, поклоняясь величию Единого. И может быть тогда мы будем помилованы, и Великая Беда минует нас»

Вед говорил, на лице его страшным отблеском играли языки пламени, посох его то устремлялся ввысь, то жгучим перстом указывал на кого-то из людей.

Дети отворачивались и прятались за спины взрослых. Женщины стояли склонив головы, словно одурманенные ядовитыми искрами. Мужчины стояли неподвижно. Жгучая кровь разливалась по их телам, дышала страстью.

ГЛАВА 6

Они были юны. Радости кленовой рощи, первого прикосновения лишь открылись для них. Они умывались любовью друг друга. И это любовь умывала и делала чистым все, что было вокруг.

День Великой Встречи ждали они. Их дудочки звучали вместе. Но сердца их готовы были впустить всех, кто я стоял в большом круге. Ибо любовь не замыкается на себе. Она есть дверь, а не замок.

Большой костер Веда привлек их позже, чем других. Были они слишком счастливы. Их взоры, обращенные к ночному Небу, пытались разглядеть среди звезд свою судьбу. Их руки, сплетенные живым узором, общались друг с другом едва заметными движениями.

Сперва они учуяли запах. Не запах горящего дерева, то был запах страха. Они учуяли его как нечто чуждое, не созвучное им. Он не пробирался внутрь, но окутывал смердящим духом.

Они пошли за этим запахом и привел он их к Веду. Из него извергался он целыми клубами, заражая все вокруг.

……..

Та дубовая роща, что помнила Веда в часы его юности, не уцелела под натиском северных ветров. Тогда он носил другое имя. Имя, что было открыто его матери силой ее любви и связи. Но оно было предано забвению, когда Вед нарек себя сам.

Много дано было ему при рождении. Крепость тела, быстрота ума, нежность и сила души, что притягивала к себе других. Все затеи молодости открывались ему в своей радости. Он был искусен во всем. Да, Солнце и Луна щедро благословили его своими дарами. Горячи и деятельны были его дни, но с наступлением ночи, когда спускалась тишина, серебро Луны наполняло его сердце Великой Песней, соединяя его с Единым, со своим народом, соединяя воедино все части его собственной души. И тогда слова текли из его сердца потоком серебряных родников и искали тех, кто воспримет их благодать и укрепится в своей собственной связи.

Но вечерние песни шли испокон веков своим порядком и плели их полотно всегда женщины, как те, в чьих венах больше серебряного перелива. Мужчины находили отзвуки этой песни в себе, отблески Лунного сияния в своей горячей Солнечной крови. Но не было в памяти народа такого, что бы и Луна и Солнце и Солнце и Луна общей неразделимой силой наполняло человека. Не было в памяти народа такого, что бы через одного человека два Светила проводили свободно и равно в этот мир свои дары. И коли так, то не позволено было Веду петь на вечерних встречах, ибо следовал народ заведенным порядкам, и смалодушничал Народ, закрывшись от неутолимой творческой деятельности Единого. Ибо закостенелость и порядок не есть суть одно, но часто бывают они спутаны. И первое есть путь к смерти, второе же дорога к жизни.

Вед не смел противится воли своего народа, но каждый раз, когда одевалась земля ночным покрывалом и зажигались костры и садился народ вокруг них и женщины начинали петь, то его песня, не нашедшая выхода, замыкалась печалью в его сердце. С печалью росла и горечь. Горечь же растекаясь внутри него стала пульсировать в сердце обидой, в мыслях – несправедливостью.

Всё труднее становилось ему приходить вечерами к общем кострам. Стал он искать предлога, чтобы избегать этих встреч. И казалось ему, что так будет легче. Что уж лучше совсем забыть про Великую Песнь, коли нет ему пути быть ее вестником, ее певцом.

Но в юности своей забыл он, что та песнь есть источник связи, источник силы. Постепенно, те нити, что связывали его с Единым, стали истощаться. Не только реже слышал он Ее в себе, но и дневные радости труда давались ему все тяжелее. Вечный источник жизни и энергии все скуднее вливался в него своими потоками. Все слабее и призрачнее ощущал он свою связь с Единым, с миром и со своим народом. И душа его, бывшая некогда цельной, а отныне окутанная обидой и горечью стала восставать врагом на саму себя и не было в ней более мира. И в этом раздоре, полем непрекращающейся войны становилась она. И в этом отрыве от всего живого вне ее, облачалась она одиночеством и замкнутостью.

С одиночеством и замкнутостью пришел и страх.

Жизнь богата и отважна движением. Река, забыв свое быстрое течение превращается в болото. Воздух загнанный в тесноту, становится затхлым. Сердце, лишившее себя связей, через которые пульсирует жизнь, становится пугливым. Оно уже чувствует гниение, что просачивается из его замкнутого нутра. То есть первый вестник смерти, то есть предтече далекой, противоестественной для всего живого, но очевидной для всего неживого судьбы.

И дабы хоть немного обуздать этот страх - страх смерти, страх исчезновения и дабы продлить, то, что может казаться жизнью в отрыве от Единого, нужен источник силы. Но не подлинной силы, что есть суть жизни, любви и связи, а той псевдо силы, что будет утверждать себя за счет вбирания и поглощения сил других. И много обличий у этой псевдо силы основное из которых есть желание властвовать, дабы легче и больше вбирать в себя силу извне, ибо внутри пустота, бессилие и страх.

И стал Вед искать подчинения и своего утверждения и находил легко, так как был остер умом, изобретателен и умел.

Другие, в ком он чувствовал силу связи пугали и злили его, ибо то, была подлинная сила, ныне ему недоступная. Особенно гнушался он той связи, что глубже и тоньше пронизывал серебряные струны Женственности. Заглушив эту песнь в себе, она сделалась ненавистной ему вовне. Ненавистной стала ему та Великая Женственность, что жила в сердцах каждого, та, что горькой обидой отзывалась в нем самом. Ибо в глазах Веда Ее дары стали причиной его страданий. Ибо, в глазах Веда, Ее дары превратили его жизнь в выживание.

Когда, много лет спустя, северный ветер пришел в их края, Вед почувствовал, что людская растерянность и тревога затуманивают их разум сердца, что тише звучит Песнь Единого, что слабеют их связи. Он почувствовал, что подобно ему, некоторые начинают искать опоры и силы не в потоках Единой жизни, а в желании контролировать и доминировать. А значит пообещав им это, он может найти в них своих временных союзников. Временные, ибо союзы, основанные на общей ущербности, всегда лишь вынужденная мера тех, кто не ведает любви.

Смутная, необлаченная еще мыслями страсть завладела Ведом. То было желание немыслимое в своей дерзости, безумное по своей сути. Дабы сила людская втекала в него, он должен стать тем, кто будет безусловно необходим, безусловно важен, он должен встать посредником между людьми и Единым, встать стеной, что отделает людей от истиной силы. Он должен стать пророком, единственным проком Единого, Его гортанью, Его карающим и милующим мечом. И тогда людская сила будет стекаться к нему, а тем, кто будет ему угоден, он даст часть этой силы, разувая в них желание властвовать и доминировать. И постепенно он изгонит подлинную силу и связь и постепенно запах гниения станет уделом всех человеческих сердец, и хоть в этом, но он не будет одинок.

ГЛАВА 7

Они смотрели на него, почти не слушая слов. Они смотрели на него, как смотрят на тяжелобольного. Того, чьи раны гниют и источают смрад. Брезгливость смешивалась в их сердцах с состраданием.

Но омытые любовью, их сердца были привиты от всякой «пришлости». Брезгливость растворилась в полноте их душ.

Полнота же их душ раскрыв, свою славу, открыло им видение того, что было отмечено печатью возможной будущности. И предстало перед ними лицо Великой Беды.

То лицо, искалеченное болью и страданием, несло в себе печать Разрыва. И узрели они мир отчаянной разобщенности.

В этом мире серебряная тишина Луны и горячая энергия Солнца не сливались более единой силой.

Те, кто был облачен телами мужчин, отвергали в себе то, что даровано им было для их целостности. Отвергали благословение рода человеческого сердечной мудростью и любовью, нежностью и бережностью, трепетностью ко всему живому и более того, великой связью всего и со всем. На всё, что отвергали они в себе, наложили они клеймо жалкого, слабого и даже злого. Великая сила Луны превратилась в чахлую тень самой себя, исказившись в глазах тех, кто облачен был телам мужчин, в недостойную их женственность.

Те, кто облачен был телами женщин забыли самих себя и пересох родник, питающий их сердце, душу и тело. Уверовав в свое бессилие, они цеплялись за жизнь проскабливаясь к этому однобокому миру, где горячая энергия Солнца, единолично возведённая на пьедестал, всё чаще становилась источником множащихся бед и несчастий.

Хромой всегда ищет опоры. Хромой всегда ищет возможность скрыть свою хромоту.

Тот мир, что привиделся им, зиждился на жажде доминирования и власти, приобретения и накопления, и все ради того, чтобы ущербное «я» половинчатое, потерянное, разувало само себя мнимым величием и, тем самым, заглушало неотрывный, горький, невыносимый смрад. То был смрад гниения и смерти.

Разорвав связь внутри себя, человек разорвал ее и со всем, что было вовне. И все «вовне» стало мерещится ему враждебным. Единый мир превратился в нескончаемое поле борьбы с развивающимися кровавыми знаменами: Освоить. Покорить. Завоевать. Подчинить. И над всем этим полем брани вился черным коршуном страх. Страх серебряной нити внутри, страх других, страх жизни и страх смерти.

ГЛАВА 8

Видение помрачило их умы и сжались их сердца от ужаса лика Великой Беды.

И тонким ужиком вползала мысль в их чистые думы: больное должно быть отрезано. Тот, кто испускает недуг, должен быть вырван из живого круга, ибо сам несет смерть.

Был тот тонкий ужик одним из многих ликов Великой Беды. Ведь порождал его страх и разорванная связь. Связь с Ведом.

Они взглянули друг на друга и почуяли этот страх не в себе, в друг друге. Почуяли они, что могуществен это зверь и коли кормить его, то заполнит все их существа. И веря в любовь, закрыли они глаза и вспомнили кто они есть и свои имена. И открыли глаза свои и струилась из них ласка.

Встали они на колени, а ласковые глаза устремили к Веду. Заструилась их песнь:

Мы видим тебя. Твою бесконечность, заключенную в конечность, твое бессмертие, опоясанное рождением и смертью.

Мы видим печать твоего сердца.

Мы в ответе за нее.

Мы позволили ей стать частью тебя.

Мы не уберегли.

Мы бередили раны.

Мы позволили одиночеству окутать тебя и не протянули тебе обе руки, когда нуждался в них.

Мы смеем просить тебя о милости.

Мы нуждаемся в твоем дыхании рядом со своим.

Мы нуждаемся в стуке твоего сердца рядом с нашими сердцами.

Мы нуждаемся в тишине твоего присутствия.

Прибудь с нами в своем великодушии.

Тянулась песнь их. Народ, очарованный её волнами внимал движением своих тел и общим дыханием. Устремив взгляд в языки пламени трудился Вед вспомнить своё имя. Забытое, раздавленное, обмякшее от горя и одиночества.

Ночь, догорая своей тишиной, струилась, ласкаясь к нему.

Ночь, догорая своей тишиной, баюкала свое Дитя.