— Вот, Сережа, моя любимая скамейка, — сказал дядя Вася и погладил старую рассохшуюся скамейку, один конец которой врос в ствол древней липы. — Тут и надписи ножичком должны быть.
Дядя Вася подлез под скамейку, чтобы посмотреть на выцарапанную фразу: «Кукумаева, ты прекрасна!»
— Гляди, гляди, я тут в любви объяснился.
Сережа нехотя засунул голову под скамейку и пощупал надпись.
— Как же ты сюда подлез, дядь Вася?
— От сердечной раны возбудился, — пояснил дядя и, покряхтывая, выбрался наружу. — Давай кефира попьем, и я тебе расскажу.
Они сели под цветущую липу. Сережка достал два пакета кефира, пару пластиковых стаканчиков. Разлили — выпили.
— Как же дело было? — спросил Сережа, поглядывая на часы.
— Торопишься куда?
— Нет. Просто у меня привычка такая — на часы смотреть.
— А у меня, Сережка, была привычка смотреть на Кукумаеву. Она ходила тут, с подругами.
Дядя Вася обвел руками двор.
— Я смотрел на нее с балкона, а она играла в мяч. И орала звонко-звонко. Однажды вечерком я вышел погулять, а она мне и говорит, не мешай нам в мяч играть. Я с горя залез под скамейку и написал тут: «Кукумаева — дура».
— Там же другое написано!? — удивился Сережа.
— Это лавка все исправила.
— Как так?
— Прочла мои тайные мысли.
— Не ври, дядя Вася. Будешь еще кефиру?
Дядя подставил стаканчик, покачал его, выпил и похлопал ладошкой по скамейке со словами:
— Красавица ты моя. Я ведь эту лавку с детства помню. Ее резчик Семен смастерил. Мы и в домино на ней играли, и целовались, и пиво пили, и ручкались. Давай поручкаемся?
Они поручкались. Сережа, поднатужившись, уложил задумчивого дядю.
— Сдаёшь, дядько, — ухмыльнулся Сережа.
Не говоря ни слова, дядя выставил левую руку и легко победил племянника. Потом они ручкались еще раз десять и дядя неизменно выходил победителем. Сережа загрустил. Он допил остаток кефира и бросил стаканчик через плечо. Дядя укоризненно посмотрел на племянника, подобрал стаканчик, скомкал и засунул в сумку.
— А все-таки, ты врешь, — сердито сказал племянник. — Выдумал тут волшебную скамейку. Она вообще... паралитик. Все, я домой пошел.
— Лук порежь для скумбрии! — выкрикнул ему в спину дядя.
Сережа, не оглядываясь, махнул рукой.
Дядя дождался, пока племянник скроется в подъезде, оглянулся влево-вправо и опять подлез под скамейку. Он лизнул языком вызубрины, ощутил вкус древесной пыли и — почему-то — теплой стали. У него заныли зубы, сердце побежало под горку, ступни похолодели.
— Мужик под скамейкой лежит, — услышал дядя Вася.
Тут же под скамейку забрался щуплый пацан с перочинным ножиком.
— Вы чего тут лежите? — требовательно спросил пацан. — Сердце прихватило?
— Нет, — сказал дядя Вася. — Я дерево нюхаю.
Пацан ничего не ответил, а деловито принялся вырезать на усталом теле скамейки.
Закончив с фамилией «Серебрякова» мальчишка задумался. Поставил тире. И еще глубже задумался.
Дядя Вася ему не мешал.
Наконец, пацан решился. Он воткнул нож в скамейку, вытащил его, снова воткнул, но дальше дело не шло. Мальчишка вздохнул, лизнул выцарапанную фамилию, повернулся к дяде Васе и спросил:
— Чего писать-то?
В зрачках мальчишки трепетала и билась Серебрякова.
— Дядь, — ошарашено сказал пацан, — у тебя в глазах какая-то Кукумаева летает.
— Да ну их всех, — сказал дядя Вася и потер себя по прикрытому веку. — Давай лучше поручкаемся.
Дядя и племянник тут