Стояли морозные дни декабря 1821 года. Дороги замело, и генерал Чернышев распорядился послать впереди себя несколько подвод с казаками для расчистки пути. Роскошная карета генерал-адъютанта, запряженная четверкой лошадей, унесла Сухорукова из Новочеркасска в далекий загадочный Петербург. На почтовых станах смотрители меняли лошадей по первому требованию Чернышева. Через Новопавловск, Воронеж, Елец и Тулу добрались до Москвы, где провели несколько дней, а потом укатанной зимней дорогой домчались до Петербурга.
В северной столице, в роскошном особняке Чернышева Сухорукову отвели две просторные прекрасно меблированные комнаты для работы и отдыха. Чернышев откровенно покровительствовал Сухорукову, втайне надеясь, что сей умный и талантливый человек в своих трудах обессмертит его имя и дела. Так началась петербургская жизнь Сухорукова.
Январь 1822 года был морозным и снежным. На первых порах Сухоруков сидел в уютной и теплой квартире патрона и работал над статьями о донской истории. Чернышев обычно уезжал с утра по своим делам, суля Сухорукову новое назначение и блеск светской столичной жизни. Вскоре генерал объявил, что Сухоруков зачислен в лейб-гвардии казачий полк с присвоением звания корнета. “Но служба твоя, Василий Дмитриевич, - сказал Чернышев, - отныне состоит в том, чтобы работать над историческим и статистическим описаниями Земли донских казаков. Большая работа предстоит ныне и над проектом “Положения о войске Донском”, коий я должен представить государю императору через год. Так что с Богом!”
Освоившись мало-помалу с новой обстановкой, Сухоруков стал появляться в обществе. Но это были эпизоды, ибо основное время молодой гвардейский офицер посвящал работе над донской историей и проектом Положения о войске Донском. Со многими пунктами этого проекта Сухоруков был не согласен, но пока выжидал, не высказывая своего отношения к любимому детищу Чернышева. Проекты Чернышева прекращал доступ в ряды казачества всем “не принадлежавшим к Войску”, отделяя землю рядового казачества от дворянской, утверждал власть казачьего дворянства, которое получало право владеть крепостными крестьянами; право это, в свое время дарованное Павлом I, ныне окончательно подтверждалось. Беспоместная казачья верхушка получала возможность пожизненно владеть участками земли, величина которых зависела от чина. За все сии блага донское казачество поголовно должно было верой и правдой служить государю.
Звание донского войскового атамана по проекту Чернышева отдавалось “его императорскому высочеству, наследнику цесаревичу”. Но поскольку руководить Доном из Петербурга цесаревичу было несподручь, то для непосредственного управления казачеством на Дон назначался наказной атаман, имевший права военного и гражданского губернатора. Его заместителем был начальник штаба. Вся территория Дона в военном отношении делилась на четыре округа, а в гражданском - на семь округов. Во главе военных округов должны были стоять окружные генералы; гражданские округа подчинялись сыскным начальникам. Все военные дела Чернышев предлагал сосредоточить в Войсковом управлении. “Все казачество, - говорил Чернышев Сухорукову, когда они вечерами обсуждали проект положения о Войске Донском, - я предлагаю разделить на простых казаков, поместных дворян, кои будут иметь в своем владении крепостных крестьян; чиновников и торговых казаков, которые выделились в особую группу еще при жизни незабвенного Матвея Ивановича Платова.
- Не принижаем ли мы, ваше превосходительство, таким образом основную часть донского казачества, - осторожно спросил Сухоруков, - не упадет ли боеспособность войска Донского, коя зиждется на тысячах простых казаков?
- Отнюдь! - уверенно возразил Чернышев. - Боеспособность войска Донского после введения Положения, полагаю, возрастет, ибо каждый казак получит надел земли, пай. Помимо этого, казаки будут освобождены от изнурительной почтовой повинности, увеличатся доходы Войска от питейной продажи и будет положено основание войсковому капиталу, из коего предполагается выдавать пособия бедным казакам, неспособным самостоятельно снарядить себя на службу!” Чернышев победно посмотрел на Сухорукова, довольный приведенными доводами в пользу своего прожекта. Сухоруков молчал, хотя и видел, что предполагаемые реформы не улучшат положения основной массы казаков. Обсуждения проекта продолжались и в последующие время, и это приведет к осложнению отношений Сухорукова с Чернышевым, но будет это двумя годами позже.
К марту 1823 года “Положение о войске Донском” было закончено, но еще целый месяц довольный Чернышев наводил глянец и, словно корова теленка, вылизывал свое детище, и в апреле того же года вручил проект Александру I. Император, довольный работой Донского комитета, приказал наградить авторов прожекта. В числе награжденных был и Сухоруков: он получил чин поручика, полторы тысячи рублей ассигнованиями, а потом и орден Святой Анны 3 степени. («В.Д.Сухоруков». Биографический очерк. - // «Донцы Х1Х века». Новочеркасск, 1907. С.435). Чернышев, довольный своим протеже, первым поздравил Сухорукова с чином и наградами и доверительно сказал: “Коли усердие твое и верность государю и мне будут и дальше столь же ревностными, быть тебе, Василий Дмитриевич, генералом и донским атаманом. Нынешний наказной атаман Алексей Васильевич Иловайский слаб и нерешителен. Ко всему, он не понимает монарших замыслов по преобразованию войска Донского, все цепляется за призрачные древние права казачества, того не понимая, что Дон ныне в составе Российской империи и должен жить по ее законам. Как все члены организма человеческого подчиняются мозгу, выполняя его предначертания, так и Дон должен подчиняться воле государя, коий есть мозг империи!” Чернышев замолк, наслаждаясь эффектным сравнением и, поглядев на Сухорукова, решительно закончил: “На Дону мне надобен свой человек!”
Новое положение Сухорукова открывало перед ним большие возможности в придворном мире. Но его тянул и манил к себе мир литературный. В это время он знакомится с историком, археологом и художником Алексеем Николаевичем Олениным, (Коршиков Н.С. Из фаланги декабристов. С.38), с 1817 года исполнявшим должность президента Академии художеств, а с 1811 года бывшим директором Публичной библиотеки, где служил знаменитый баснописец Иван Крылов. По всей вероятности, у Олениных Сухоруков познакомился и с самим Крыловым. Знаменитый баснописец был в зените славы. В 1819 году вышли его “Басни” в шести частях, которыми зачитывалась московская и петербургская публика. В январе 1823 года Крылов получил от Российской академии и за литературные заслуги медаль. Басни Ивана Андреевича учили скромности, трудолюбие, честному служению отечеству, бичевали пороки: ленность, хвастовство, чванство, лицемерие, чинопочитание. Пушкин, сумевший распознать в Крылове “истинно народного поэта”, сравнивал его с выдающимся французским баснописцем Лафонтеном, отдавая при этом предпочтение Ивану Андреевичу. Крылов числился почетным членом “Общества соревнователей просвещения и благотворения”, а Сухоруков только что сдал в журнал “Соревнователь просвещения и благотворения” свою статью “О внутреннем состоянии донских казаков в конце XVI столетия”. Их сблизила любовь к литературе и истории.
Судьба свела Василия Дмитриевича с первым историком России того времени Николаем Михайловичем Карамзиным. (Сухоруков В.Д. Историческое описание… С.4. Предисловие). Только что вышел в свет девятый том его “Истории государства Российского”, тут же раскупленный читателями, и имя Карамзина было на устах у всех. Сухоруков знал, что автор “Истории государства Российского” был не только историком, но и превосходным литератором: его “Бедную Лизу” Василий в свое время прочитал с превеликим удовольствием. Карамзин путешествовал за границей, результатом чего явились его “Письма русского путешественника”, весьма популярные у его современников. В конце прошлого века он издавал “Московский журнал”, ставший центральным органом русского сентиментализма, а в начале нынешнего, девятнадцатого века издавал журнал “Вестник Европы”. В момент знакомства Сухорукова с Карамзиным знаменитому историку шел пятьдесят шестой год. Перед Василием стоял мудрец, изможденный многолетним кропотливым трудом над “Историей государства Российского”. Никто не знал, что пройдет четыре года, и жизнь Карамзина закончится. А сейчас Сухоруков, бледный от восторга, беседовал с великим историком. Говорили, конечно, об истории.
- Хотите, Василий Дмитриевич, написать историю донских казаков? - держа прямо свою величавую голову, говорил Карамзин. - Что ж, никто пока не прославил себя таким трудом. Но будет ли сей труд полезен Отечеству, ведь в первоначальной своей истории донские казаки являлись скопищем бродяг, искавших дикой вольности и добычи”. (Карамзин Н.М. История государства Российского. Изд. 5. Кн. 2. Т.8. Спб.,1842. Стб.86). Сухоруков нахмурился, вспыхнул и пылко возразил:
- Но вы, Николай Михайлович, в своей Истории государства Российского пишите и то, что донские казаки в начале своей истории были “важнейшим страшилищем для варваров и защитою для России”. (Карамзин Н.М. История государства Российского. Изд. 5. Кн. 2. Т.8. Спб.,1842. Стб.86). Последнюю часть цитаты Сухоруков произнес с ударением.
- Это так! - нехотя согласился Карамзин. - В шестнадцатом и половине семнадцатого столетия донские казаки действительно отражали набеги врагов, обороняя южные рубежи России. Но не это определяет их роль в истории нашего отечества. Главное - они, склонные к бунтам и восстаниям, постоянно потрясали основы государства российского, угрожая самому бытию России. Стенька Разин, Кондрат Булавин, Емельян Пугачев - ведь все это донские казаки. Их воровским деяниям нет никакого оправдания”. Карамзин смолк, ожидая, что Сухоруков согласится с его доводами. Но Василий снова возразил:
- Но невозможно выбросить из истории Отечества деяния целого народа, о котором вы сказали в “Истории государства Российского”: Василий набрал воздуха и, волнуясь, процитировал: “От Азова до Искера гремела слава их удальства, раздражая султана, грозя хану, смиряя ногаев”.
Карамзин улыбнулся, довольный напористостью своего молодого коллеги и тем, что он столь хорошо знает его “Историю”.
- Ну что ж, - покровительственно промолвил он, - я думаю, вы напишите настоящую историю донских казаков, и я окажу вам содействие в поиске исторических документов, находящихся в архивах, в частности, в Московском архиве государственной коллегии иностранных дел”.(Сухоруков В.Д. Историческое описание… С.4)
- Благодарю вас, Николай Михайлович! - поклонился Сухоруков. - Может и я чем-нибудь смогу быть вам полезным”. Они разошлись, а через некоторое время Сухоруков передал Карамзину документы по истории XVI-начала XVII веков, которые тот использовал в двенадцатом томе своей “Истории государства Российского”, оканчивающемся событиями 1611 года. («Донцы Х1Х века». Кн.2. С.435; // «Древняя и новая Россия». № 9. Т.3. Кн.6, 1877. С.90).
Вскоре Сухоруков познакомился с Павлом Михайловичем Строевым, Алексеем Федоровичем Малиновским, Константином Федоровичем Калайдовичем, которые оказали ему огромную помощь в отыскании документов по донской истории.
Павел Михайлович Строев не был случайным знакомым Сухорукова: их сблизил общий интерес, ведь Строев, как и Василий Дмитриевич, интересовался историей донских казаков. Десять лет назад, прочитав “Историю войска Донского” Алексея Попова, вышедшую в Харькове в 1814 году, Строев поместил критический разбор этой книги в августовском номере журнала “Сын Отечества”. А вскоре и сам начал собирать материал для написания книги о донских казаках, сделав в 1816 году объявление о подписке на составляемую им историю войска Донского. Но труд свой он так и не довел до конца, во всяком случае, света он не увидел. (Сухоруков В.Д. Историческое описание… С.2).
Строев хорошо знал московские архивы, ибо в течение шести лет, начиная с 1816 года, он был членом комиссии печатания государственных грамот и договоров, работавшей при Московском архиве коллегии иностранных дел и занимался обследованием документов, хранящихся в монастырских архивах и библиотеках и описанием редких рукописей библиотеки собирателя русских древних актов и бумаг графа Федора Толстого.
Сухоруков и Строев обговорили условия сотрудничества, и Павел Михайлович попросил своего юного собрата через генерала Чернышева испросить согласие министра иностранных дел графа Нессельроде на работу его, Строева, в архиве иностранной коллегии. Сухоруков подготовил ходатайство, подписанное Чернышевым, и вскоре разрешение от Нессельроде было получено. В помощь Строеву из Новочеркасска в Москву прибыл по просьбе Сухорукова его товарищ Кучеров, работавший до этого в Астраханском, Царицынском и Дубовском архивах. Для черновой работы, в основном для переписывания документов, Строев, с разрешения Сухорукова, нанял чиновников Московского архива.
В июне 1823 года Кучеров и Строев приступили к работе в архиве иностранной коллегии, но через несколько дней Павел Михайлович был командирован в Новгород, в Софийскую библиотеку, и Кучеров в продолжении трех месяцев самостоятельно трудился в архиве, выискивая донские документы. В сентябре с возвращением Строева из Новгорода работа, как писал Сухоруков, пошла “исполински вперед”, и уже две недели спустя нетерпеливый Василий Дмитриевич получил первые драгоценные документы по донской истории. Сухоруков торопил Строева, неровный характер которого и “неугомонное любопытство” Василия Дмитриевича приводили иногда к недоразумениям, но Сухоруков, дороживший Строевым, всегда делал уступки своему компаньону.
Материалы из Московского архива коллегии иностранных дел приходили в Петербург к Сухорукову почти с каждой почтой, и поток этот не иссякал в течение восьми месяцев.1 (Сухоруков В.Д. Историческое описание… С.3. Предисловие). С трепетом истинного историка Сухоруков брал уникальные документы, систематизируя в соответствии со своими замыслами. Из дел турецкого двора у него скопилось сто восемьдесят четыре документа за период с 1514 по 1700 год. Из дел двора крымского периода 1485-1742 годов Строев прислал Сухорукову триста восемьдесят шесть документов, не использовавшихся еще ни в одном историческом исследовании по донской истории. Ногайских дел периода 1533-1776 годов у Сухорукова было сто пятьдесят три документа. (Сухоруков В.Д. Историческое описание… С.5. Предисловие). Кроме того он обладал тридцать одним документом персидского двора 1588-1674 годов, семьсот семьдесят девятью документами по донской истории периода 1571-1721 годов. Из малороссийских актов 1671-1708 годов у Сухорукова находилось одиннадцать документов, из кабинетных дел за 1736 год четырнадцать актов. (Сухоруков В.Д. Историческое описание… С.5. Предисловие).
В это же время к Сухорукову поступали документы от начальника Московского архива коллегии иностранных дел Алексея Федоровича Малиновского, который прислал в Петербург четыреста пятьдесят девять листов выписок. (Сухоруков В.Д. Историческое описание… С.3. Предисловие). Здесь были редкие документы по донской истории периода 1514-1742 годов. Получив эти бумаги, Сухоруков отправил их список Строеву, чтобы избежать дублирования.
Константин Федорович Калайдович, занимавшийся описанием старинных рукописей, хранящихся в библиотеке графа Ф. А. Толстого, прислал Сухорукову копии с трех исторических памятников об Азовском “осадном сидении” и о Степане Разина. (Сухоруков В.Д. Историческое описание… С.4. Предисловие). Из этой же библиотеки Сухоруков получил списки с рукописей “О взятии Сибирской земли” и “Истории о Сибирской земле”.(Сухоруков В.Д. Историческое описание… С.5. Предисловие).
Таким образом, к этому времени у Сухорукова скопилось огромное количество редчайших документов из Московских архивов и около девятисот копий с документов 1646-1808 годов, хранящихся в Астраханском, Таганрогском, Азовском, Новочеркасском и других местных архивах, собранных Сухоруковым и его помощниками в 1821-1822 годах.
Не довольствуясь архивными данными, Сухоруков поднял все известные в то время печатные работы, в которых были хоть малейшие данные о донской истории. Параллельно со сбором материалов по общей истории Дона Василий Дмитриевич начал собирание сведений о знаменитых родах Дона, “представители которых прославили себя в войнах XVIII столетия, с описанием их частной жизни и старинных увеселений на Дону”.(Сухоруков В.Д. Историческое описание… С.5).
Собрав огромное количество ценнейших документов, Сухоруков начинает обрабатывать их, и вскоре одна за другой из-под его неутоимого пера появляются любопытнейшие статьи по истории донского казачества, представляющие ценность и поныне.
В двадцатом номере “Северного архива”, вышедшем в октябре 1823 года, был напечатан исторический очерк Сухорукова, “о бывшем на Дону городе Черкасске”, посланный им в журнал еще в декабре 1821 года. Предваряя этот первый труд Сухорукова, издатель “Северного архива” Фаддей Булгарин писал: “...Читатели без сомнения обрадуются вместе со мною, что на Дону в сей древней обители воинской славы, благотворным содействием правительства, возникает другого рода благородное соревнование, любовь к наукам и просвещению, без коих даже воинские подвиги не имеют настоящего своего блеска. Бессмертный Петр чувствовал сию истину, когда вознамеривался, так сказать, выдвинуть Россию в ряд европейских держав, и озарить лучами просвещения. В век Александра, при нынешнем устройстве Донского Войска и при столь ревностной к общему благу атамане, каков Алексей Васильевич Иловайский, мы надеемся, что на светлых берегах Дона воскурится фимиам музам и грациям, и что отличные сыны России, мужественные донцы, примут деятельное участие в общем стремлении к ученой славе”. ( // «Северный архив». № 20. 1823. С.88. Примечания). Доброжелательный тон булгаринского предисловия сменится вскоре яростным, и будет это очень скоро, когда в 1823 году Сухоруков опубликует в десятой книжке “Сына Отечества” критический отзыв на статью военного писателя и корреспондента “Северной пчелы” Ильи Радожицкого “Дорога от Дона до Георгиевска”, помещенную в сорок первом номере “Отечественных записок”. (// «Сын Отечества». Кн.10. 1823 г. С.317-328). Статья Сухорукова больно ударит по самолюбию избалованного славой военного писателя Радожицкого, который сочтет ее оскорбительной для своей литературной чести. Оскорбится и издатель “Северной пчелы” Ф. Булгарин, посчитавший, что за его “доброту” Сухоруков ответил “черной неблагодарностью”. Булгарин столкуется со своими собратьями по реакционной прессе П. П. Свиньиным и Н. И. Гречем и те дадут возможность Радожицкому на страницах столичной прессы выступить с яростной статьей, где давая волю своей обиде, он нападет на Сухорукова с несправедливыми обвинениями. (// «Чтения в Императорском обществе истории и древностей Российских при Московском университете». № 2. 1844 г. Отдел 5. С.121-122). Это будет первая встреча Сухорукова с реакционной прессой и ее деятелями, не брезговавшими ни клеветой, ни доносом, ни фальсификацией. Пройдет шесть лет и агент Третьего отделения Фаддей Булгарин снова нанесет предательский удар по Сухорукову, и опять поводом послужит кри тика Василием Дмитриевичем статьи Радожицкого, на этот раз посвященной войне на Кавказе. Но об этом речь впереди.
В 1824 году в журнале “Соревнователь просвещения и благотворения”, который издавало “Общество любителей Российской словесности”, появилась статья Сухорукова “О внутреннем состоянии донских казаков в конце XVI столетия”. Сухоруков заглянул в то далекое время истории Дона, куда до него никто не заглядывал. На основе документов он пришел к выводу, что “донские казаки в XVI столетии являют картину народа, только что начинающего политическое бытие”. “Впрочем, - пишет он, - люди сии, сшедшиеся в диких пустынях случайно и из разных племен, без всяких предварительных условий и соглашений, представляю замечательный пример довольно быстрого гражданского устройства, ибо в конце XVI века оное уже получило у них некоторую определенность и правила, кои были просты, как их нравы, но совершенно оригинальны”. (Сухоруков В.Д. О внутреннем состоянии донских казаков в конце ХУ1 столетия. - // «Соревнователь просвещения и благотворения». Вып.26. 1824 г. С.183-184). Основной упор в своем исследовании Сухоруков делает на демократическое устройство жизни донских казаков, противопоставляя прошлое вольное время настоящему, в котором исчезли былые свободы. Подчеркивая подлинное народовластие казачьего быта, Сухоруков отмечает: “С самого начала соединения казаков в одно общество, люди сии, как составленные из разноплеменной вольницы, не могли иначе распоряжать общественными предприятиями и делами, как только общим советом; ибо все были равно свободны и по самому своевольству своему власти никакой не терпели. Предметы таковых совещаний были просты, не многи и не всегда одинаковы; итти на войну, или поиск, разделить добычу, предложить кому услуги, наказать изменника: вот главные статьи, принадлежавшие общему решению. Развитию сего начала демократии весьма много способствовала первоначальная совокупная жизнь казаков; ибо по малому протяжению, на коем тогда помещались их юрты, они во всякое время имели возможность собраться в одно место. Все случайности сии, продолжением времени утвердили в обществе казаков основание народному правлению”. (Сухоруков В. О внутреннем состоянии… С.188-189).
Основываясь на документах, Сухоруков пришел к выводу, что “в последних десятилетиях XVI века правление донских казаков получило некоторое определенное образование: оно было народное в полном смысле этого слова и самое простое. Особенных властей, распоряжающих, равно как и старшинства лиц, у них вовсе не было. К властям исполнительной части принадлежали войсковой атаман и войсковые есаулы. Письменные дела отправлял войсковой писарь”.2 (1 Сухоруков В. О внутреннем состоянии… С.189). Волей-неволей такая трактовка прошлого донского казачества противопоставлялась его угнетенному настоящему. Народовластие в прошлом противопоставлялось власти кучки богатеев в настоящей жизни донцов и полному их подчинению царизму. Идею народовластия и демократии у донских казаков XVII-XVIII веков Сухоруков позже будет развивать в историческом очерке “Общежитие донских казаков в XVII-XVIII столетиях”, который он поместит в 1824 году в журнале “Русская старина”. Журнал этот Василий Дмитриевич будет издавать совместно с Александром Осиповичем Корниловичем, с которым Сухоруков познакомился в 1823 году. Несмотря на молодость, а Корнилович был моложе Сухорукова на шесть лет, он обладал блестящими данными ученого, журналиста и государственного деятеля. В 1816 году Корнилович был введен в комиссию историка Д.П. Бутурлина для участия в розыскании архивных материалов с целью написания монументальной военной истории Российского государства. Он рьяно принялся за работу и опубликовал несколько статей по истории путешествий и географических открытий, совершенных русскими. Его привлек могучий образ Петра Великого, и Корнилович пишет ряд исторических и историко-беллетристических сочинений, посвященных царю-реформатору и семнадцатому веку российской истории. Будущее Корниловича полностью будет связано с декабризмом, ибо сам он с мая 1825 года станет членом Южного общества декабристов. В день восстания 14 декабря 1825 года Корнилович выйдет на Сенатскую площадь и после подавления восстания получит семь лет каторжных работ с последующей ссылкой в Сибирь. Потом будет Петропавловская крепость и ссылка на Кавказ и смерть там от лихорадки в августе 1834 года. Но это все впереди, а пока полные сил и творческих замыслов, Корнилович и Сухоруков приступили к выпуску альманаха “Русская старина”. Труды Василия Дмитриевича были известны среди читающей публики столицы, и он из сотрудников был принят в действительные члены Общества любителей Российской словесности, куда его избрали в 1823 году. («Донцы Х1Х века». Т.2. С.435). Членами этого общества были Н. Гнедич, О. Сомов, братья Бестужевы, К. Рылеев, Е. Баратынский, В. Григорьев, В. Туманский, Н. Языков. На заседаниях “Общества” Сухоруков часто встречался с героем Отечественной войны 1812 года Федором Глинкой, другом и однокашником Пушкина по Лицею Вильгельмом Кюхельбекером, будущим декабристами Рылеевым и Александром Бестужевым.2 (2 Фадеев А.В. Декабристы на Дону и на Кавказе. Ростов-на-Дону, 1950. С.8). Деятельность Общества любителей Российской словесности усилиями декабристов помогала сплочению передовых литературных сил России.
Велись литературные беседы. Глинка, участвовавший в сражениях достопамятного двенадцатого года, рассказывал об интересных эпизодах схваток с французами, о своих встречах с атаманом Платовым. “Ваш Платов, - говорил Глинка Сухорукову, - это воин, богатырь и прямой человек на путях человечества.”.(Отечественная война и русское общество. Т.У. Спб.,1912. С.147).
В Петербурге, среди литераторов и будущих декабристов, Сухоруков познакомился в Грибоедовым, литературная слава которого вышла далеко за пределы столицы, и произведения которого, особенно “Горе от ума”, расходились в тысячах рукописных копий. Некоторые исследователи считают, что с Грибоедовым Сухоруков познакомился на Кавказе в 1827-1829 годах,* (*Один из современников Сухорукова писал: «На Кавказе Сухоруков познакомился с Грибоедовым и, по рекомендации, поступил для особых поручений к Дмитрию Ерофеевичу Остен-Сакену, а от него к Паскевичу» (// «Древняя и новая Россия». № 9. 1877. С.90) но декабрист Дмитрий Завалишин другого мнения на сей счет. Он писал: “Мы не думаем, что знакомство Грибоедова с Сухоруковым началось только с Кавказа; Грибоедов в Петербурге жил у Александра Ивановича Одоевского (где мы и списывали под диктовку разом двадцать копий “Горя от ума”) и находился постоянно в том же кругу декабристов, как и Сухоруков”.
В тесном кругу будущих декабристов Сухоруков познакомился с князем Петром Андреевичем Вяземским - поэтом и критиком, близким другом Александра Бестужева. Из бесед с князем Сухоруков узнал, что двадцатилетним юношей тот вступил в ополчение, участвовал в борьбе против Наполеона. Как и декабристы, Вяземский ненавидел крепостничество и в 1820 году подписал записку на имя Александра I с предложениями об освобождении русских крестьян от крепостной неволи и активно помогал статс-секретарю Н. Н. Новосильцеву в работе над проектом российской конституции. За вольнолюбивые настроения и непозволительный, с точки зрения царя либерализм в 1821 году князь Петр был изгнан с государственной службы.
На собраниях у Рылеева Сухоруков часто слышал одобрительные отзывы будущих декабристов о стихотворении “Негодование”, написанном Вяземским в 1820 году. Декабристам в этом стихотворении импонировала антикрепостническая направленность и дух резкого обличения деспотизма. После кровавых событий декабря 1825 года, когда царский террор захлестнет всех, кто будет причастен к декабризму, Вяземский проявит мужество и сбережет портфель с вариантом конституции Никиты Муравьева и списками стихотворений Пушкина и Рылеева. ((// «Древняя и новая Россия». № 6. 1878. С.172)
В 1824 году в “Русской старине” на 1825 год появился исторический очерк Сухорукова “Общежитие донских казаков в XVII-XVIII столетиях”. Предваряя эту работу, Корнилович писал: “Второе отделение книги написано г.С. воинственным питомцем знаменитого Дона... Автор пользовался современными актами и отчасти преданиями, которые еще свежи в народе, сильно привязанном к родине и потому свято сохраняющем в память о прошедшем”.2 (Сухоруков В. Историческое описание…. С.5. Предисловие к 1 изданию).
Свой очерк Сухоруков разделил на предисловии и три главы: “Рыцарская жизнь казаков”, “Частная жизнь казаков в конце XVII и первой половине XVIII века”, “Свадебные обряды”. Представляя донцов рыцарями степи, Сухоруков пишет, что казак семнадцатого века “в занятиях, в отдыхе, в забавах, является всегда воином. Во сне и наяву одна мысль занимает его: оружие, слава, добыча; война - его стихия, его радость”.( Сухоруков В.Д. Общежитие донских казаков… Новочеркасск, 1892. С.4).
В то время среди казаков царило равенство, и они гордились этим. Бедность не считалась у них пороком, а наоборот, была предметом гордости. Недаром донцы “отвечали крымскому хану на письмо, в коем он угрожал притти сам для опустошения их жилищ: “Донские казаки угроз твоих не боятся: хотя их городки некорыстны, оплетены плетнями и обвешаны терном, но доставать их надлежит твердыми головами; стад же и табунов у нас мало: напрасно забьешься ты в такую даль”. (Сухоруков В.Д. Общежитие донских казаков… Новочеркасск, 1892. С.6-7)
Огромна роль донских казаков в обороне южных рубежей России. Они были грозой турок и татар, спасая от изнуряющего душу мусульманского плена тысячи русских, украинцев, белорусов, западноевропейцев. Отмечая этот важный момент в деятельности казачества, Сухоруков пишет: “Вот получена весть, что татары хлынули на разорение Украины; несколько сот отважных наездников тотчас бросаются на перевозы и броды, заседают в скрытых местах и, выждав неприятеля, отмщают ему кровью за раны отечества”.1 (Сухоруков В.Д. Общежитие…. С.7). Ходили казаки и в морские походы, добираясь до Константинополя и освобождая христианских пленников. Это были опаснейшие военные предприятия, и только казаки могли с честью выдержать трудности морских походов. “Однажды, - пишет Сухоруков, - когда государь, в 1646 году, хотел было отправить на морской казачий поиск своего дворянина, казаки писали: “Государь! Надобны быть тверду и привычну, чтобы переносить наши походы; часто бури так разносят нас, что не взведаем друг друга: одни в глазах наших тонут, другие разбиваются о камни и скалы; часто по нескольку дней остаемся мы без запасу и воды”.2 (Сухоруков В.Д. Общежитие…. С.9.) Но, несмотря на трудности, казаки шли в походы, избавляя своих братьев-славян и христиан-западноевропейцев от турецкого плена. За два десятилетия донцы вернули радость вольной жизни тысячам россиян, и это был удивительный вклад казаков в историю отечества.
Свои подвиги казаки воспевали в песнях. “На всякое замечательное происшествие, - пишет Сухоруков, - даже на каждый важный подвиг своего собрата, они тотчас сочиняли новые песни, которые все имеют свой собственный характер”.3 (Сухоруков В.Д. Общежитие…. С.9). Песенный талант казаков, богатство народного творчества донцов - второй их вклад в историю российской культуры.
Сухоруков особо подчеркивает в своем очерке, что в то время донские казаки были не зависимы от московских царей и вели самостоятельную внешнюю и внутреннюю политику, сами решали, когда воевать, а когда мириться со своими противниками. “Иногда только, - ишет Сухоруков, - по настояниям русских государей, и то весьма редко, они сносили месяц или более наглости азовцев, не разрывая с ними мира; но считали это важным пожертвованием и всегда старались поставить на вид государю, что для него терпят мир с авзовцами...” (Сухоруков В.Д. Общежитие…. С.15).
Если мир казакам был невыгоден, они, не считаясь с волей самодержавца, разрывали его, посылая “размирную” грамоту: “От донского атамана и всего войска азовскому... паше проздравление. Для дел великого нашего государя мы были с вами в миру; ныне все войско приговорили с вами мир нарушить; вы бойтесь нас, а мы станем остерегаться. А се письмо и печать войсковые”. (Сухоруков В. Общежитие донских казаков… С.19). Однажды царь Михаил Федорович потребовал от казаков, чтобы они помирились с азовскими турками и вместе ходили на поиски и на войну. “Казаки почитали это бесчестием, - отмечает Сухоруков, - и ответствовали: “Рады умереть за тебя, государь, но не хотим служить с басурманами. Какой союз можем иметь с людьми, которых презирали и которые видят в нас прямых врагов своих”.(Сухоруков В. Общежитие донских казаков… С.21).
Ведя постоянную разведку на южных рубежах Русского государства, “казаки, - отмечал Сухоруков, - знали все, что замышляли турки, крымцы, азовцы и ногайцы; одним словом, войско представляло тогда живую газету всех новостей о южных соседях России, и сюда присылали за вестьми из украинных городов, из Астрахани и Царицына. Сами казаки, с своей стороны, посылали по нескольку раз в год вестовые станицы в Москву”.3 (1 Сухоруков В. Общежитие донских казаков… С.23). Самодержавцы русские вынуждены были считаться с “вольным и бесстрашным казачеством”, это было видно даже по тому, как принимались царями казачьи посольства. “В Москве, - пишет Сухоруков, - послов донских принимали с особыми почестями и обрядами: дьяк или боярин, держа скрытно в руке листок с описанием предстоящего церемониала, выступал вперед и докладывал: “Вам, великому государю, вашему царскому величеству донские казаки... челом ударили”. За сим, обратясь к казакам, продолжал: “Великий государь, его царское величество, жалует тебя, атамана, с товарищами к своей государской руке”. По совершении сего обряда, царь приказывал приветствовать от себя войско, и представляющий возглашал: “Великий государь, его царское величество, жалует атаманов и казаков и все великое войско Донское, велел спросить о здоровье и службу вашу милостиво похваляет”. После представления вся станица приглашалась к царскому столу во дворец, где была угощаема с удовольствием и подчивана романеею. Тут подносили атаману, есаулам и каждому казаку порознь подарки: деньги, камку, тафту, сукно, соболи и серебряный ковш атаману”.(Сухоруков В. Общежитие донских казаков… С.28-29).
Приводя эти данные о независимом положении донских казаков в семнадцатом веке по отношению к русским царям, Сухоруков невольно подчеркивал современное ему приниженное положение Дона, ставшего провинцией самодержавия, где о вольностях забыли, словно их и не было.
Увлеченный вольным прошлым Дона, Сухоруков в своем очерке идеализировал жизнь донских казаков в семнадцатом-восемнадцатом столетиях, видя в казачьем самоуправлении воплощение идеи “братства и равенства”, не замечая резких классовых противоречий, обозначившихся на Дону с середины XVII века. В идеализации прошлого Сухоруков стоял на тех же позициях, что и будущие декабристы, романтизировавшие древнерусский вечевой строй. Одоевский воспевал в своих стихах “отеческую свободу”, Рылеев слагал гимны народной свободе прошедших веков, а Владимир Раевский призывал:
Пора, друзья, пора воззвать
Из мрака век полночной славы,
Царя-народа дух и нравы
И те священны времена,
Когда гремело наше вече
И сокрушало издалече
Царей кичливых рамена...(Базанов В.Г. «В.Ф.Раевский». М.,1949. С.52. Стихотворение Владимира Федоровича Раевского «К друзьям в Кишинев» написано в 1822 году)
Обращаясь к “Русской старине” к героической истории казачества, Сухоруков как бы касался злободневных политических вопросов современности. Касался не прямо, иносказательно, но это понимали все, кто читал альманах. Вот почему “Русская старина” пользовалась успехом у читателей. “Присылай мне Старину, это приятная новость”, - писал брату из Михайловской ссылки опальный Пушкин, узнав о выходе первой книжки альманаха. “Да пришлите же мне Старину... Господи помилуй, не допросишься!” - торопил он брата в другом письме.
Хвалил Сухорукова за его статьи и Бестужев-Марлинский, отмечая в “Полярной звезде”, что исторические очерки Сухорукова “любопытны, живы, занимательны. Сердце радуется, видя, как проза и поэзия скидывают свое безличие и обращаются к родным, старинным источникам”.(Шадури В. Декабристская литература и грузинская общественность. Тбилиси, 1958. С.249).
С восторгом встретили “Общежитие донских казаков” на Дону. “Альманах твой помаленьку расходится”, - сообщал Сухорукову из Новочеркасска его университетский товарищ Алексей Кушнарев2 (2 ГАРО. Ф.55. Оп.1. Д.399. Лл.2-3. Письмо А.Кушнарева от 28 февраля 1825 года) и слал Василию Дмитриевичу шестьсот рублей от судьи Хоперского округа, чтоб он выслал любознательному земляку, который в письме своем изъявлял Сухорукову “доброжелательство всего Хоперского округа”, “Русской старины” на эту значительную по тем временам сумму. (Сухоруков В.Д. Историческое описание… Предисловие к 1 изб. С.У1).
Окрыленный успехом, Сухоруков печатает в семнадцатом номере “Северного архива” за 1825 год свою статью “О достопримечательностях Донской области”, в которой указал на памятники, как на непреходящие ценности для всех поколений людей. Но основное время он уделяет работе над главным трудом своей жизни “Историческим описанием земли войска Донского”. Однако к этому времени его отношения с Чернышем испортились. Причиной было то, что Василий Дмитриевич не принимал разумом и душой тех реформ, которые готовил для Дона Чернышев. Привыкший к повиновению и слепой преданности подчиненных, генерал стал преследовать Сухорукова, отрывая его от работы и бросая, то в командировки, то на маневры.
Слякотной и холодной осенью 1824 года Чернышев отправил Сухорукова на маневры, в которых участвовала и гвардия. После их окончания мстительный начальник командировал Сухорукова с каким-то поручением в Новгородскую и Псковскую губернии.
Полубольной, истосковавшийся по любимой работе над донской историей, десятого ноября 1824 года Сухоруков вернулся в сырой и промозглый Петербург. Доложившись хмурому шефу, Василий Дмитриевич бросился к конторке и торопливо написал письмо доброму другу своему Павлу Михайловичу Строеву, в котором говорил о своих планах и желании “всю зиму провести на месте, в Петербурге, и... заниматься одною донскою историей”. (Донцы Х1Х века. Т.1. С.437). Планы Сухорукова были обширны: он собирался написать настоящую, полную и глубоко документированную историю, но снова вмешался Чернышев. Он вызвал Сухорукова и недружелюбно сказал: “Господин поручик, я обещал государю неумедлить представить историческое описание земли войска Донского еще к позапрошлому году. Ныне 1825 года, а описания нет. Я не могу выглядеть пред государем необязательным человеком, посему извольте составить краткую историю донских казаков в ближайшее же время!”
- Но, ваше превосходительство, я работаю над обширной историей донских казаков и представлю ее вашему превосходительству через полгода. Труд сей не терпит суеты!” - спокойно возразил Сухоруков. Чернышев заметно побледнел и, теряя выдержку, неприлично высоким голосом выпалил,
- Общаясь с господами сочинителями вы изволили позабыть, что приказ начальника позабыть, что приказ начальника есть закон для подчиненного. Я приказываю вам, господин поручик, бросить вашу грандиозную затею и сочинить краткую историю донского казачества. Вы свободны!” Сухоруков коротко кивнул и вышел из кабинета.
Свои чувства и переживания он излил в письме Строеву. “Вы спрашиваете, как идет моя история, - писал он Павлу Михайловичу под завывание холодного петербургского ветра. - К сожалению, не могу похвалиться перед вами большим успехом. Меня ужасно торопят и требуют историю почти по заказу, на срок. Можете в полной мере, милостивый государь, и более, нежели кто другой, видеть, как это расстроило ход моих занятий. Я начал писать историю подробную в том плане, который имел честь читать вам; само собой разумеется, что на сие дело требовалось особенное и весьма достаточное время, а особливо по тому образу жизни, какой достался мне в удел по теперешней службе”. Сухоруков на мгновение оторвался от письма, вспомнил недавний разговор с Чернышевым и продолжил писать: “Слыша строгие приказания о поспешности, я принужден был бросить все написанное в подробном плане и теперь занимаюсь совсем на иной лад: хочу составить собственно для команды (для начальства) историю вдвое или втрое короче, нежели предполагал раньше, а подробною займусь особливо для издания... Ах, как зол я на мою команду!”1 (1 «Донцы Х1Х века». С.437).
Зимой 1825 года в жизнь Сухорукова вошла важная тайна: он узнал о существовании в столице тайного общества, имевшего целью свержение царя и установление в России конституционного образа правления. Тайную эту Сухорукову открыли Кондратий Рылеев и Александр Бестужев. (//«Восстание декабристов». Т.8. М.,1925. С.182).
В холодные зимние дни 1825 года Сухоруков часто бывал в доме братьев Бестужевых на Васильевском острове, где “были все, все почти литераторы”. («Полярная звезда. Альманах, изданный А.Бестужевым и К.Рылеевым». М.,1982. С.12). Посещал Василий Дмитриевич и квартиру Рылеева, располагавшуюся на Мойке в доме Российско-американской компании, где Рылеев работал правителем дел. Семья Рылеева занимала здесь комнаты в нижнем этаже, и окна его кабинета выходили во двор. В декабре 1825 года из этой квартиры декабристы отправятся на Сенатскую площадь.4 А пока в задних комнатах этой квартиры собирались будущие декабристы. Погасив свечи в передних апартаментах, они возбужденно обсуждали литературные проблемы, но в основном, говорили о преобразовании России. В таких беседах царил Рылеев, не обладавший особым красноречием, но умевший искренней речью убеждать своих товарищей положить все на алтарь народной свободы. “Освобождение отечества или мученичество за свободу для примера будущих поколений были ежеминутным его помышлением, - писал, вспоминая те дни, Николай Бестужев. - Это самоотвержение не было вдохновением одной минуты..., но постоянно возрастало вместе с любовью к отечеству, которая наконец, перешла в страсть - в высокое восторженное чувствование”.1
Иногда Рылеев устраивал в своей квартире “русские завтраки”, когда на столе, кроме графина водки, ржаного хлеба и квашеной капусты, ничего не было. Завтракали, обыкновенно, устраивались в два часа дня, и на них сходились: Грибоедов, Гнедич, Глинка, Дельвиг, Бестужев и другие литераторы. Грибоедов читал отрывки из “Горя от ума”.
В один из холодных февральских дней 1825 года, когда после очередной встречи и обсуждения вопросов будущие декабристы покинули квартиру Рылеева, хозяин попросил Сухорукова задержаться. Василий Дмитриевич спокойно присел на стул, ожидая беседы, могущей иметь своим предметом его участие в издании “Полярной звезды”, выпускавшейся Рылеевым и Александром Бестужевым. В правоте своего предположения Сухоруков еще более укрепился, когда из боковой комнаты вышел Александр Бестужев, “молодцеватый из себя..., красивый”. Взволнованно пройдясь по комнате, Рылеев посмотрел на Сухорукова своими живыми глазами и глухо сказал,
- Мы хотим сообщить тебе, Василий Дмитриевич, известие чрезмерной важности. Клянешься ли ты сохранить сие в тайне, ибо от этого зависит будущее государства Российского и наши жизни?
Сухоруков, не ожидавший такого поворота, заметно смутился и торопливо проговорил: “Конечно, клянусь хранить в глубокой тайне все, что вы найдете нужным мне сообщить!” Рылеев удовлетворенно кивнул и уже более спокойным голосом продолжал: “Вот уже два года более, как в Петербурге существует тайное общество, имеющее своей целью свержение императора и введение в России конституционного правления!” (// «Восстание декабристов». Т.8. С.182). Рылеев замолк, ожидая реакции Сухорукова. Бестужев, стоявший у окна и наблюдавший, как бесится за окном февральская вьюга, повернулся к Сухорукову и тоже воззрился на него.
- Я сие давно подозревал, - неожиданно спокойно проговорил Сухоруков и добавил: “А какие перемены собираетесь вы произвесть в России в случае успеха переворота.” Тут оживился и заговорил Бестужев:
- В случае успеха мы через сенат объявим об уничтожении нынешнего правления и учредим временное до всенародных выборов. Мы отменим цензуру и объявим свободу отправления богослужения. Будет немедленно уничтожено гнусное право собственности на людей, рекрутство и военные поселения, под бременем которых стонут ныне сотни тысяч россиян. Мы объявим равенство всех сословий пред законом, и всякий гражданин получит право заниматься, чем он захочет и любой дворянин, купец, мещанин, крестьянин на равных смогут вступать в воинскую и гражданскую службу и в духовное звание, торговать оптом и в розницу, приобретать всякого рода собственность: земли, дома в деревнях и городах. Будет объявлена так же гласность судов”. Все это Бестужев проговорил на едином дыхании, словно боясь, что Сухоруков прервет его. Но Василий Дмитриевич слушал внимательно и только в конце спросил:
- Предполагает ли общество предпринять усилия к просвещению простого народа и можно ли рассчитывать на содействие тайного общества к распространению на Дону просвещения посредством завещения училищ?”
- Мы обещаем тебе, Василий Дмитриевич, постараться! - горячо откликнулся Рылеев и, не скрывая заинтересованности, спросил: “Ты бываешь в гвардейском казачьем полку, каков дух лейб-казаков? Можно ли точно рассчитывать на их содействие в предстоящем перевороте?” Не готовый к такого рода вопросам, Сухоруков неопределенно пожал плечами и сказал:
- Сие требует тщательной проверки и изучения настроения казаков. Так сразу не скажешь!” Взволнованный разговором, Сухоруков встал и нервно заходил по комнате, потом остановился и повторил: “Сие требует изучения!”
Бестужев, оторвавшись от кресла, подошел к Сухорукову и, взяв его под руку, поинтересовался:
- А на Дону нет ли у тебя кого-нибудь на примете, кто мог бы сочувствовать нашим намерениям и способствовать их свершениям?” Сухоруков помедлил с ответом, раздумывая, потом сказал:
- Я обещать ничего не могу, в случае если вы что начнете, ибо у нас надобно время да и время, чтобы образовать будущее поколение. (//«Восстание декабристов». Т.8. С.182). К тому же, я давно не бывал на Дону и не знаю настроения тамошних казаков!
- В сем случае я не вижу иного выхода, как ехать тебе, Василий Дмитриевич на Дон! - заключил Рылеев.
- Я согласен, - отозвался Сухоруков, - и постараюсь исхлопотать у Чернышева отпуск по состоянию здоровья”.*
Простились сердечно. Сухоруков вышел на улицу, ершистый февральский ветер холодил лицо, руки, тело, а в душе Василия Дмитриевича, разгораясь, полыхало жаркое пламя сознания причастности к великой борьбе за лучшее будущее России.
На квартире Сухоруков застал своего родственника Федора Шумкова, учившегося в петербургском артиллерийском училище. Он обнял Василия и восторженно стал рассказывать о вечере, только что проведенном у Булгарина:
- Представь себе, Василий, длинный чайный стол, - щебетал Федор, - море свечей, тепло. На дворе вьюга, мороз, промозглый ветер, а у Булгариных уют, чай разливает Танта,* («Танта» - прозвище тетки жены Фаддея Булгарина. В «Агитационных песнях» Рылеева и Бестужева о ней сказано: «Где с зари до зари не играют цари в фанты. Где Булгарин Фаддей не боится когтей Танты» («Из искры возгорится пламя». М.,1985. С.46.) звучат умные разговоры блестящих офицеров. Прелесть!” Федор зажмурился, ожидая одобрения Сухорукова. Но тот хмуро проворчал:
- Я тебе, Федор, по-родственному советую пореже посещать эти вечера, а потом и вовсе прекратить ходить туда!
Шумков остолбенело посмотрел на Василия и растерянно спросил:
- Но почему?!
- А потому, мой друг, - жестко отрезал Сухоруков, - что там затевается что-то недоброе и это может повредить карьере!
- Но откуда ты знаешь, Василий? - недовольно воскликнул Федор.
- Сие мне известно по догадкам, хотя эти господа закидывали и мне удочку. Я, однако ж, притворился непонимающим и отклонил от себя сии зазывы. Так-то, друг мой Федор! («Донцы Х1Х века». Т.2. С.304).
...Некоторое время спустя Сухоруков обратился к Чернышеву с просьбой отпустить его на Дон “по случаю частого нездоровья” и потому что слякотный воздух столицы вреден ему. Начальник хмуро посмотрел на Василия Дмитриевича и ответил неожиданно благосклонно: “Ныне стало известно мне, что государь намеревается ехать на юг, в Таганрог. Объявляю вам об этом с тем, чтобы вы собирались в дорогу, ибо мне оказана честь сопровождать государя. Вот вам повод побывать в отеческом краю!” Сухоруков радостно кивнул и покинул кабинет начальника. Сердце бешено колотилось: впереди была встреча с родным краем, вдалеке от которого провел он долгих три с половиной года.
Михаил Астапенко, историк, член Союза писателей России.