Николай Осенев (1909–1983). Первое слово Советской власти. 1952
«Революции — локомотивы истории — говорил Маркс. Революции — праздник угнетённых и эксплуатируемых», — так писал В.И. Ленин. К сожалению, в наше время это понимание той же Октябрьской революции как праздника куда-то выветрилось. Противники революции с осуждением твердят: «Это была ужасная беда, страшная катастрофа!» А защитники возражают примерно так: «Да, бедствие и катастрофа, но позднее эта катастрофа принесла все замечательные достижения СССР». Однако это восприятие революции глазами привилегированных классов, для которых Октябрь, безусловно, был и несчастьем, и бедой. Именно эти классы оставили львиную долю мемуаров и свидетельств о революции, просто в силу своей большей образованности и грамотности. По ним мы и судим о ней. А «угнетённые и эксплуатируемые» о своих мыслях и чувствах писали несравненно меньше и короче, просто в силу своей меньшей грамотности и образованности, и уж конечно, не таким высокохудожественным слогом, как привилегированные — о своих лишениях и страданиях.
Но вот сравнительно редкое свидетельство «с другой стороны», послушаем его...
«После революции началась совсем другая жизнь. Не было больше царя, отменили бога. Нигде не слышно ненавистных слов «господин», «барин», «ваше благородие». Небо над посёлком стало выше, солнце блестело веселее, и всюду, куда ни погляди, полыхали на ветру красные флаги революции.
По улицам ходили вооружённые рабочие и называли друг друга по-новому: «Товарищ».
Товарищ! Какое красивое слово! Сколько теплоты и счастья в этом слове!
Совсем недавно его произносили шёпотом, чтобы не дай бог не услышал городовой или сыщик, а то живо закуют в кандалы: «Против царя идёшь». Теперь слово «товарищ» стало свободным, как птица, выпущенная на волю. Я полюбил его и повторял двести раз на день. <...>
Вся жизнь переменилась в городе. Бедняки переезжали в дома богачей. <...>
Каждый день появлялось что-нибудь новое. То в бывшем Благородном собрании открывали рабочий клуб. То на Пожарную площадь заводские парни и девушки сносили иконы, сваливали их в кучу и под пение «Интернационала» сжигали. (Мы с Васькой тоже сняли и забросили в костёр свои медные крестики. Бога нет, чего дурака валять!) То в бывшей судебной палате именем революции судили колбасника Цыбулю.
Всё было по-новому и всё радостно! <...>
Женщины, закутавшись в платки, сидели на скамеечках, принесённых из дому, лузгали подсолнухи и рассказывали о том, как сегодня ночью у богатея Цыбули в яме под сараем нашли сто мешков муки и сколько-то много пудов конфет. Совет рабочих депутатов приказал раздать конфеты детям, а кроме того, по фунту муки. <...>
Прошло два дня, и нам объявили, чтобы мы собирались в школу. Это была самая радостная новость.
Школа. Сколько мы мечтали о ней, сколько раз с тоской проходили мимо одноэтажной юзовской гимназии и с завистью заглядывали в окна, за которыми учились буржуйские сынки! Сколько раз бородатый сторож гонялся за нами с метлой. Если сторож не замечал, то мы целый урок стояли под окнами. <...>
Теперь у нас свобода. Хотя нет у меня ни отца, ни матери — все люди для меня родные, все товарищи».
Леонид Жариков (1911—1985), «Флаги над городом».
Николай Богданов-Бельский (1868—1945). У дверей школы. 1897. В Октябре 1917 года такие характерные сценки для крестьянских и рабочих детей Советской России закончились...