Найти в Дзене
Дарья Хрипко

Собака Джакометти

— Это я. Однажды я увидел себя на улице вот таким. Я был собакой. Так говорил об этой скульптуре ее автор Альберто Джакометти, швейцарский живописец и график, один из крупнейших мастеров XX века. Джакометти известен своей серией идущих людей – почти бесплотных фигур, не имеющих массы, оголенных конструкций. Его скульптуры несут впечатление нереальности, словно они выхвачены из сновидения и сотканы из той же зыбкой ткани. В этом плане его творчество можно отнести к сюрреализму – выражению форм подсознательного. Очень важным для Джакометти был материал. Он не вырезал, а лепил глиняные формы, уделяя большое внимание обработке поверхности, тактильности отлитой в последствии скульптуры. Тонкие фигуры как поиск внутреннего ощущения чего-то мистического или таинственного, едва уловимые очертания пустоты, которые невозможно заполнить. И концентрацией этого одиночества сам скульптор считал собаку.
Она бредет по улицам, нос почти касается земли, лапы устало отмеряют шаги, хвост печально опущен
Альберто Джакометти. Собака. Бронза, 1951г
Альберто Джакометти. Собака. Бронза, 1951г

— Это я. Однажды я увидел себя на улице вот таким. Я был собакой.

Так говорил об этой скульптуре ее автор Альберто Джакометти, швейцарский живописец и график, один из крупнейших мастеров XX века.

Джакометти известен своей серией идущих людей – почти бесплотных фигур, не имеющих массы, оголенных конструкций. Его скульптуры несут впечатление нереальности, словно они выхвачены из сновидения и сотканы из той же зыбкой ткани. В этом плане его творчество можно отнести к сюрреализму – выражению форм подсознательного.

Очень важным для Джакометти был материал. Он не вырезал, а лепил глиняные формы, уделяя большое внимание обработке поверхности, тактильности отлитой в последствии скульптуры.

Тонкие фигуры как поиск внутреннего ощущения чего-то мистического или таинственного, едва уловимые очертания пустоты, которые невозможно заполнить. И концентрацией этого одиночества сам скульптор считал собаку.

Она бредет по улицам, нос почти касается земли, лапы устало отмеряют шаги, хвост печально опущен. Его друг, писатель Жан Жене писал: «дуга хребта созвучна изогнутой линии лапы – и этот росчерк является высшим восхвалением одиночества».
Даже плотные места скульптуры просвечивают, кажется, из нее нельзя убрать уже ничего, она вся состоит из пустот и открытых пространств. Но только отчаяние не может питать художника, и в крепкой постановке худых лап мы замечаем эту всегдашнюю устойчивость его фигур, при всей их видимой хрупкости внутреннюю силу, а в печали – надежду.