"И точно она была хороша: высокая, тоненькая, глаза чёрные, как у горной серны, так и заглядывали к вам в душу." (М.Ю. Лермонтов "Герой нашего времени. Бэла.")
В давнюю бытность, при изучении данного произведения, согласно требованию школьной программы, я замерла прочтя эти строки. Будто про мою одноклассницу Любу Маскову написал Михаил Юрьевич.
Взгляд тёмно карих глаз этой девочки казался чуть грустным и оставался неописуемо пленительным при любых обстоятельствах. Даже, когда урок отвечала. Застенчивая улыбка, прямые волосы цвета горького шоколада и от природы будто слегка загорелая кожа.
Это было нечто большее, чем привлекательность, тем более к ряду красавиц. Люба не примыкала. Она не болтала, не суетилась, не смеялась по пустякам, что так свойственно юным девчонкам.
На неё хотелось смотреть, как на шедевральные портреты великих художников, чтобы загадку понять. Вряд ли все рассуждали так, как сейчас я, но мальчишки никогда Любу не затрагивали ни словом, ни делом.
Она прекрасно училась, но и списать не просили, будто неловкость испытывая. Но и не бросали записок, не пытались понравиться. Кажется, наши дурни догадывались, что не дотягивают до этой особенной девочки.
А между тем, Люба вышла из многодетной семьи и имела льготу - бесплатный школьный обед. Протёртые локти её ученической формы спасали заплатки.
Единственная в классе, носила коричневые, хлопчатобумажные колготы (быть может, чулки), в отличие от нейлоновых и капроновых, в которых одноклассницы форсили даже зимой. Они были ненадёжными и дорогими, а Любины - несносимыми.
Мы вместе учились, а сдружились после седьмого класса, на летних каникулах. Просто на улице встретились и вдруг разговорились, будто подруги.
Люба в семье была второй после старшей сестры и дальше ещё три "гороха" - восьми, шести и четырёх лет. На всю эту ораву приходилось трое взрослых - мама с папой да бабушка. Семья не знала изысков.
Мать работала почтальоном, отец - починял обувь в мастерской при Доме быта. Бабка, пенсионерка, не только хозяйство вела, но и мыла полы в какой-то конторе по вечерам.
Семейству, на девять человек, элементарно не хватало денег. Жили они в довольно просторной по метражу трёхкомнатной квартире, но это не ощущалось. У родителей была своя спальня, у старшей дочери, родившей в 18 лет дочку без мужа (вот вам девятый человечек), тоже.
Остальная детвора, включая Любу, занимала зал, называемый "большой детской." Ещё бабушка плюсом шла. Все дети выдались обыкновенными и толька Любаша - бриллиант.
Она почти на отлично училась, проявляла способности в рисовании, занималась лёгкой атлетикой. Шила, вязала, стригла родных и подруг не хуже парикмахера. И всё это, бог знает, с какого возраста.
А в то лето мы были почти пятнадцатилетними. Люба уже знала, что после восьмого класса уйдёт в техникум - родители спешили выпустить детей в самостоятельность. Пока не очень удачно, судя по старшей дочери.
"Мать сильно ругала сестру?"- с замиранием сердца спросила я насчёт не рядового момента. "А что толку, если уже? Парень в армии. Вернётся - женится или алименты станет платить."- спокойно ответила Люба.
Это было ещё одно её замечательное качество - ко всему относиться с холодной головой. Мы прекрасно проводили лето. Сдавая, втихаря от родителей, молочные бутылки (её и мои), пополняли карманные деньги.
Ходили в кино, катались в парке на "лодочках," покупали недорогое эскимо и пили самый вкусный на свете сок - томатный. Стакан стоил десять копеек.
Наврав с три короба, ехали на танцы в пионерский лагерь, в котором обе в своё время бывали, но не пересекались. В первый раз мы удачно остались ночевать у девочек в первом отряде, смотавшись, едва встало солнце.
В другой, все "ворота" оказались закрыты и мы потащились на остановку. По темноте, мимо пионерских лагерей и леса, конечно. В этот час транспорт останавливался только на остановке возле лодочной станции.
Она становилась, как бы конечной и начальной (потому что нет дураков в одиннадцатом часу вечера из пионерского лагеря возвращаться).
Вприпрыжку дошли и выдохнули - автобус уже стоял на площадке, но пока без освещения. Мы замерли под козырьком, в ожидании. Водителю нас было видно. Со стороны пляжа, галопом, прибежали парни, примерно наших лет.
И с ходу начали приставать в самом отвратительном направлении. "Буду кусаться!"-промелькнуло в моей голове. Неожиданно, Люба выхватила из-за пазухи складной нож.
Видимо, на "кнопке," поскольку, лезвие выскочило эффектно и резко. Люба, чуть наклонившись вперёд, пристально глядя на пацанов, перекинула нож с руки на руку (такое вы видели в фильмах про бандюгов):
"Ну, давай! Хоть одного, а порежу! Опыт есть!" Между этих слов, она вставляла отборный мат, хотя замечена в этом никогда не была. Наглецы ошалели и отодвинулись, дав нам фору.
Всё-таки это оказались просто "оборзевшие домашние мальчики" конца семидесятых годов, а не рецидивисты. Мы с Любой попятились от них в сторону, а они пугали: "Ничё, ничё. Вместе поедем, разберёмся с тобой, черноглазая."
Тут автобус ожил, но не остановился возле остановки. Лишь замедлил ход. Водитель крикнул:"Девки, геть!" Открылась одна дверь, удобная нам. Мгновенно влетели. Парни не успели - автобус тут же ускорился. Вход захлопнулся на ходу.
Упали на сиденье возле кабины. У Любы ножа, как не было. Водитель крикнул: "Вы чего это, дурёхи, мотаетесь по ночам?!"
"На танцы в пионерлагерь ездили!" "И сколько вам лет, пионерки?" "Шестнадцать!"-соврала Любка. Водитель засомневался: "Что - то не похоже. Ремнём бы вас выдрать, и куда только родители смотрят?"
"Выдерут, не волнуйтесь,"- пообещала Люба, блестя глазами - серны.
Ночевать отправились ко мне: мать с отчимом были в деревне, а у своих, Люба так и так, ко мне ночевать отпросилась. Оказавшись в квартире, немного успокоились, но у меня было много вопросов. "Любаша, откуда нож? И что ты про опыт говорила?"
Подружка.подмигнула:
"Бравировала. А нож мне Лёлик подарил на всякий пожарный! Про мат не спрашивай - сам собой вылетел. Про шестнадцать не соврала, между прочим. Я в школу в полные восемь лет пошла, пропустив год из-за перелома руки. Так что, в сентябре, мне исполнится 16 лет."
Я не унималась:"А Лёлик это кто?" Оказалось, парень из дома Любы. Он перешёл на выпускной курс техникума, и был старше моей одноклассницы. "Ходит за мной, как привязанный. Весной получит диплом, а осенью уйдёт в армию. Хочет, чтоб ждала,"- охотно говорила Люба.
Честно говоря, я позавидовала: взрослый парень просит ждать - это так интересно. Но подруга сморщила нос:
"Очень надо! Я мечтаю выйти за такого, чтоб жизнь получше устроить. Не так, как у родителей, сестры или у этого же Лёлика. Живёт с матерью в двушке. Та втихаря выпивает. Отец сидел и умер в тюрьме."
"Лёлик - что за имя такое?" "Вообще-то Лёшка, а Лёлик - прозвище. Как имя стало." Взволнованные пережитым, мы уснули только под утро. Моё восхищение Любой утроилось. Понимала: если бы не её рискованная находчивость, пощипали бы нас не на шутку. А может, и хуже.
Лёлика потом видела. Симпатичный, слегка приблатнённый парень. Походка в развалку, крепкие кулаки. Гитара через плечо, в поведении лидерство. Но всё-таки я согласилась, что такая, как Люба достойна большего.
Мы прекрасно продружили восьмой класс, сдали экзамены. Завуч уговаривала Любу продолжить учёбу в школе, но она ушла. Легко поступила в торговый техникум, решив, что профессия "товаровед," самая подходящая.
Звонила мне на домашний, виделись теперь редко: она студентка, я школьница. В Любе проступил год разницы между нами. Она стала казаться старше, школярство ушло вместе с надоевшей, старой формой.
Теперь ходила в тёмно-синем костюме - юбка до колена, строгий пиджачок и белая рубашка. Лёлик подарил Любе портфель - дипломат, чуть б/у, но отличный. Что-то похожее на романчик между ними возникло.
Год спустя, осенью, Лёлика призвали в армию, а Любе исполнилось семнадцать лет. Парень, уже всё прикинув, сказал ей на прощание: "Вернусь, сразу в ЗАГС поведу!"
Она Лёше писала, но без обещаний. Летом, после второго курса, новая подруга из техникума, позвала Любу составить ей компанию в поездке на море. У счастливицы родня в курортном городке проживала.
Денег требовалось только на дорогу туда и обратно. За крышу и еду платить не придётся. Ну ещё, максимум, на карманные расходы двадцатка. Любина семья поджалась и девчонки отправились.
И вот там Люба встретила Андрея - местного молодого мужчину старше ей лет на семь. Он работал водителем. Жил с отцом в половине большого дома. Во второй - старшая сестра с семьёй. И вся территория была разделена. Не знаю точной причины, но так.
В курортное время всякий свободный "сантиметр" сдавали, и Андрей был при деньгах. У него даже мотоцикл имелся, что очень разнообразило жизнь. И в ресторане, впервые, Люба побывала по его приглашению.
Мужчина девушкой очаровался, что совершенно не удивительно, но и ему было что предложить - интересный, самостоятельный, более опытный. Чем не муж? Так и спросил, признавшись в любви. Журавль оказался пойман!
Одно слово, и Люба навсегда получит возможность жить у моря, дышать особенным воздухом среди южной природы. Доучится год, и очень востребованная профессия здесь пригодится. Наверняка, она станет здесь очень счастлива!
Андрей ей нравился, как и его отец, уже больше дедушка - седой, с бородой. Люба согласилась на план мужчины: он к ней приедет в августе. С родителями познакомится, заручится их согласием. А там и совершеннолетний Любин сентябрь!
Правда, первым пунктом прозвучало никуда не уезжать до конца лета, и уж потом, вместе, махнуть. Но Люба, девушка строгая, не согласилась. Андрей ей подарил золотое колечко, чтоб чувствовала - обручена!
Вернувшись домой, объявила своим, что она невеста теперь! Старшую дочь всё же взял замуж отец малыша, она к нему переехала. Черёд Любы виделся очень логичным. Несколько дней спустя, девушку окликнула мать Лёлика, тётка Настасья, и упрекнула:
"Гуляешь? Говорят, в море купалась? А Лёшенька-то убился! В госпитале лежит.Что смогут, врачи сделают и отправят домой."
Не удар врага сразил Алексея. Он пострадал во время полевых учений, но даже не от них, а по своей глупости. Жара. В какой-то час солдатам разрешили освежиться в реке.
Алёшка бултыхнулся в воду с высокой точки берега. И даже вынырнул, но плыть не мог. Товарищи его вытащили. Доставили Алексея в амбулаторию воинского расположения.
Врач, провёл доступные манипуляции - обезболивание, "воротник." Казалось, обойдётся, но через день начали у парня ноги неметь. Отправили в госпиталь. Матери о беде через военкомат сообщили и она собиралась ехать к сыну.
В порыве, Люба вызвалась:"И я с вами! Мы ведь дружили с Алёшкой." Женщина гневно скривилась:
"Дружили?! Да он души не чаял в тебе, гулёна! Писал мне. что ты смысл его жизни. Нечего его дразнить просто так."
Удалилась, вроде бы сняв с Любы обязанность. Но поздним вечером девушка сама к ней пришла:
"Тётя Настя, я ничего против Алёши не сделала. Была на море, так что ж? С вами поеду и поддержу Лёлика, как его девушка. Уверена: он меня ждёт."
Покатили. За счёт матери парня - по другому Люба не могла. Её появление оказало на Алексея целительное воздействие. Не встал, но приободрился, перестал воротить нос от еды. Говорил, что ладошка Любы на его щеке лучше всякой таблетки.
Настасья, мать Лёлика, вернулась домой - её работа ждала, а Люба две недели в госпитале провела. Ей предоставили спальное место, кормили в столовой. Она ухаживала за Алексеем, мыла повсюду полы. Словом, выполняла обязанности санитарки.
Но самым непростым было пообещать парню, что она его никогда не оставит. Лечащий врач обещала подвижки со временем, объясняя:
"Смещение шейных позвонков- это очень серьёзно, но компрессионного перелома нет. Другое дело, что пострадавший чувствует себя хуже, чем показывает рентген. Возможно, это стресс. Домашняя обстановка, ваша забота, девушка, ему на пользу пойдут. И скрупулёзное лечение, наблюдение врача, разумеется."
Вернулась к приезду Андрея, собственно, жениха. Мужчина пылал ожиданием скорой свадьбы. Деньги привёз на расходы. Но невеста его смятением встретила, а не готовностью к счастью. Сказала:
"У тебя, Андрей, есть всё: здоровье, работа, море. Только меня не хватает. Не могу предать Лёлика. И ему, хоть что-то должно достаться!"
Мужчина умолял Любу одуматься:"Это жалость, а не любовь, Люба. Он поправится и без тебя. Не поступай так с собой и со мной, пожалуйста." Но Люба жёсткую категоричность проявила. Андрей уехал с обещанием "надежду похоронить последней."
Мне свой поступок подруга объясняла так:
"А вдруг я полюбила не Андрея, а то, что он может мне дать? Тогда оставить пострадавшего Лёлика ради солнца, моря и пальм - невероятно подло! Только большая любовь могла бы искупить такое. Кажется. очень люблю! Но вдруг не Андрея? Вернее и его тоже, но, как приложение к южному раю?"
Короче, заморочившись собственной рефлексией, вскоре Люба встречала Лёлика, вернувшегося из госпиталя. Его друзья привезли: от боли и непослушания ног, самостоятельно идти он не мог.
И по квартире передвигался, благодаря костылям с локтевой поддержкой. Туалет, ванная, кухня и обратно в кровать. Всё-таки, Алексей был признан пострадавшим во время прохождения срочной службы, а это иное отношение. Дали, на положенный срок, группу, позволяющую пенсию получать.
Люба перевелась на вечернее отделение техникума. Ей десять месяцев оставалось учиться. В их доме находилось почтовое отделение. Нашлась для Любы вакансия сортировщицы с обязанностями технички. Мать с отцом да и бабушка не принимали сотворённое девушкой.
"Ладно бы муж родной или кровный брат, а то просто в армию провожала!" Так накаляя обстановку, они вынудили Любу переселиться в соседний подъезд, к Алексею и его мамаше. Это и для заботы было удобнее.
Тётка Настасья каждый день на работу ходила и пила каждый день. Посудомойка в забегаловке. Там кормили и наливали посетителям. Кое-что перепадало Настасье. Домой возвращалась сытая, под небольшой мушкой.
"Вспомнив," что она несчастная мать сына-инвалида, с полным правом наливала стакан. Небрежно занималась хозяйством, не готовила, принося "куски" и воровала деньги у Любы.
Это было невыносимо, но девушку держала "благородная цель" - поднять Алексея на ноги. Билась над выполнением назначений врача. Дать вовремя таблетку, организовать медсестру для инъекций - это ерунда.
Требовался профессиональный массаж, иглоукалывание советовали. А это копеечка даже в советское время. И настрой Лёлика ей не нравился. Нет, он был готов терпеть "корсет и ошейник," стремиться, стараться, но при условии, что Люба будет рядом.
Если уйдёт - окно не трудно открыть. От таких слов, у девушки холодели руки. Он настаивал на заключении брака. Любаша отговаривалась:"Вот на ноги встанешь - поженимся. Считай это своим стимулом, Лёлик."
И даже себе не признавалась, что не только в этом причина оттягивания исполнения мечты парня. А в чём? Неужели в Андрее?
Защитила диплом и ей "на родной" почте предложили пересесть за кассу - вакансия образовалась. Я не выдержала:
"Люб, ты так и будешь, как ишак по кругу ходить? Спустилась с четвёртого этажа чуть ли не в тапках, отсидела положенное время на почте, забежала в магазин за углом, и опять домой. Не гуляешь, не бываешь на людях. На себя наплевала!"
Прекрасные глаза Любы наполнились слёзным туманом:
"Не живу, а существую я, Лина! По Андрею тоскую. Не по морю с пальмами - по нему! Сесть бы за его широкую спину, обхватить руками, прижаться и умчаться на мотоцикле, в пустыню - хоть песчаную, хоть в снежную."
"Так в чём дело? Оставь Лёлика и напиши Андрею. Может, и не поздно ещё?" Она головой покачала:
"По сути я Алёше жена. И более того, у меня задержка. Одно радует - болящий ожил. Стал увереннее ходить, повеселел. Про гитару вспомнил. Говорит, что скоро совсем оправится и тогда заживём. Так суждено, видно. Надо идти в поликлинику, на учёт вставать и принять Алёшино предложение о замужестве."
Иногда болтливый язык пьяного - благо. Как-то, выслушав недовольство Любы по поводу её свинства на кухне, тётка Настасья, высказалась ехидно:
"Не больно-то выступай. Скоро пузо расти начнёт. Попалась птичка, не улетишь. И слава богу, а то Лёшенька от костылей устал. И чего уж он так привязался к тебе, не пойму. А только по его вышло! Ладно, стерплю. Поженитесь, заживёте, как люди. И с внуком я рада понянчиться. Может, и пить брошу - дитю твёрдые руки нужны."
Алексей в это время спал, и не знал, как его мама подставила. Не в один момент переварилось услышанное. Люба вспомнила, как врач про стресс говорила, что это он на Лёшу влияет, заставляя чувствовать себя хуже, чем есть. Сообразила:
"А ведь стресс - это я! Лёлик меня потерять боялся. Видел, как я трепещу, видя его мучения, вот и старался усилить. А организму что - только подай сигнал, он и ослабнет. Особенно, когда есть предпосылка.
Теперь Лёшка уверен в завтрашнем дне со мной, и состояние его улучшается на глазах. Так всю жизнь можно держать, как на привязи. Чуть я в сторону - он за костыли схватится. Какая ...гадкая у него любовь ко мне!"
Но ей остались только внутренняя полемика да заключение брака с нелюбимым. Или нет?
Люба объявила Алексею: "Я всё знаю. Ты давил на меня своим несчастьем свыше допустимого. Отвечай: можешь без костылей ходить?!"
И этот самоуверенный болван, растянув рот в улыбке, встал с кровати и нормальную поступь продемонстрировал. Без чувства вины сказал:
"Вот, как я тебя, Любка, люблю. Можно сказать, собой жертвую. Нет, сначала честно затруднялся ходить, ноги не слушались. В шее невыносимая боль. Потом лучше, лучше. Как раньше здоровым не стану, конечно. Но рабочую группу мне дадут запросто.
Соскучился дома сидеть! Мать узнавала в отделе кадров на машзаводе - меня согласны на участок контроля взять! Так что, сходим в ЗАГС, дальше ты - в декрет, а я денежки зарабатывать. Встану в очередь на жильё - не вечно же на пьяную мать смотреть, да?"
Он не осознавал ни подлости своей, ни вины. Типа:: как мог, так и боролся за любовь.
В тот же день Люба вернулась к родителям без объяснений. Избегала встреч с Алексеем - он своими ноженьками к ней прихрамывал. Через месяц, покидав необходимое в чемодан просто исчезла.
Я знала куда и отчего только через месяц. Ведь мало написать заявление об уходе - следует отработать. А тогда это не две недели было. Подалась Люба не морю и пальмам, а к Андрею.
Мы разговаривали незадолго до её отъезда. Меня смелые планы подруги напугали.
"Любаш, может, лучше напишешь или на переговорный пункт пригласишь? У тебе ведь уже животик приличный. Вдруг всё позорно получится, а ты одна - в чужой стороне?"
Она рассмеялась:
"Ещё добавь - "стоишь беременная под проливным дождём!" Я не предлагать себя еду, не извиняться, а осчастливить! Если дурак - уеду."
Люба бравировала, как когда-то на тёмной остановке. В её прекрасных глазах прятались страх, река слёз. Но она встала в позу героини и отступать намерения не имела. И вот уехала Люба. Я напрасно ждала письма или звонка.
В голову полезли ужасные мысли. Пошла по известному адресу. Её мать, тётя Света, меня хорошо знала и обрадовалась:"Входи, входи. Замуж-то не взяли? Смотри, засидишься!"
Вокруг мотались подросшие сёстры и брат Любаши. Ещё какой-то ребёнок. Наверное, старшей сестры. "Тёть Свет, а про Любу ничего не слышно? У меня в почтовом ящике тишина, а ведь пять месяцев прошло!"- спросила, замирая.
Женщина всплеснула руками:
"Она же замуж вышла за Андрея! Вот-вот родит. Мы не ездили - дорого. Он ребёночка, как своего ждёт. Претензий к Любочке нет. Она ж у нас гарная такая, да?"
И что-то ещё говорила тётя Светлана. Например, что Лёшка на рабочей группе теперь и работает. Но начал отпивать из мамкиной рюмки. Про Любу всякие гадости говорит и если приедет она - неприятно будет в глаза соседям смотреть.
Люба, насколько известно, не приезжала. Был короткий период нашей с ней переписки. Её дочке исполнился год, когда она написала. Люба была счастлива - это брызгало из каждой строчки: "Мы," "наша дочка," "папина лялечка," "мы с любимым," "наш дедуля..."
А к прошлому не запросто относилась. Ей хотелось жить так, будто никакого Лёлика не было. Чтоб никакого напоминания. Даже через меня. Поэтому ниточка оборвалась.
Но одноклассница Люба, в грубых коричневых колготках, с заплатками на рукавах школьного платья, так и стоит перед "глазами памяти." Отвечает урок и смотрит чуть грустно на замерший класс своим пленительным взглядом.
Моя Люба не лермонтовская черкешенка Бэла с "чёрными, как у горной серны глазами." Но была ли она? А моя героиня - да. И очень надеюсь, что есть.
Благодарю за прочтение. Пишите, у кого есть минутка. Голосуйте, пожалуйста. Подписывайтесь, если заглянули впервые. Лина