«Это было у моря, где ажурная пена,
Где встречается редко городской экипаж..."
Это действительно было у моря, и пена ажурная была, и музыка. Но не Шопен, а Моцарт. И играла, конечно, не королева, как в стихах Северянина, а просто звучала магнитофонная запись.
Я только что приехала в тот южный санаторий, никого еще не знала, и вдруг вечером ко мне постучали. На пороге стоял черноглазый молодой человек – высокий и до странности худой. Я вспомнила: мы вместе днем ждали приема врача. Кто-то назвал тогда его имя – Олег. Я не думала, что он запомнит меня, а, тем более, что найдет мою комнату. Но он нашел.
– Не спишь? А хочешь, потанцуем? Потрясающая запись есть – Моцарт в джазовой обработке! Для танцев день не урочный, но я живу в санатории так давно, что завел себе ключ от зимнего сада...
Отказываться не было причины: в туберкулезных санаториях, хоть у меня и легкая форма, лечат долго, друзей все равно искать придется.
В зимнем саду было полутемно, вблизи – всего лишь за стеклянной стеной – шумело море, и живым серебром струилась по нему лунная дорожка. На пятачке среди кадок с пальмами танцевали три или четыре пары. Когда мы вошли, я сразу поняла, что Олег у них лидер. Он по-хозяйски занялся аппаратурой, сменил запись. И зазвучал тот Моцарт, ради которого меня пригласили.
Это, может, и кощунство, но мы танцевали под Моцарта. Если мелодия была совсем уж трудной – сидели на банкетке под пальмой и просто слушали. Олег не отходил от меня, откровенно сказал:
– Я этот вечер специально организовал. Ты днем была такая растерянная и одинокая, и так непохожа на здешних курортниц, стреляющих глазками с самого приезда, что я решил утроить тебе маленький бал...
Бал в январе – на фоне зимнего моря, даже легкий снежок идет за окнами, но здесь тепло. И Моцарт звучит божественно. Душа раскрывается навстречу звукам. И навстречу мягкому свету карих глаз... Никогда еще не было за мои двадцать лет, чтобы мужчина так долго, так ласково смотрел на меня. Я растерялась, слова не могла выговорить, только все больше погружалась в эту неожиданную, необъяснимую нежность.
И вдруг произошло что-то странное: окружающее исчезло, остались только две точки – его глаза, но сквозь них видна стала бесконечность... Это было так, как бывает ночью, если в облачном небе откроются два чистых окошка, через которые взгляд может улететь до далеких звезд...
"Королева играла в башне замка Шопена,
И внимая Шопену, полюбил ее паж...»
После импровизированной дискотеки в зимнем саду Олег стал приходить ко мне каждый вечер. Сначала мы гуляли в парке у моря, потом пили чай и без устали говорили. О чем? Темы проклевывались бурно, как трава под весенним солнышком. В присутствии Олега я на каждой прогулке стала замечать много неизъяснимо прелестного – то прибрежный камень в зеленом парике из водорослей, расчесанных морем на пробор, то смешной молоденький кипарис с пахучими шишечками...
Мне не терпелось разделить с Олегом эти сказочные впечатления, и, удивляясь самой себе, я стала говорить так, будто поэму сочиняю. Олег понимал меня с полуслова и тоже охотно говорил, но больше о прочитанных им книгах. Он любил читать, постоянно носил какой-нибудь томик с собой и утыкался в него при любой возможности, даже, к моему возмущению, за чаем. Однажды увидел у меня на тумбочке «Избранное» Евгения Богата, открыл наугад, стал читать вслух:
«У одного старого философа говорится, что человеческие существа – это замкнутые “монады”, любое общение между ними – чудо, потому что рушатся, казалось бы, непроницаемые стены. Когда же рождается особое общение: общение-понимание, то над обломками стен летают, ликуя, ангелы»…
Олег засмеялся:
– Надо же, как любопытно! А он мудр, этот писатель. Глубоко берет… Ну-ка, что там еще?
Олег листал книгу, цитируя то одну, то другую мысль. Он увлекся, даже раскраснелся от удовольствия, пока не натолкнулся на такие слова:
«Если можно сохранить себя как целостную личность, сохранить духовно, ценой крушения «судьбы», надо пойти на это крушение, как шли в войну летчики на таран, как сегодня шоферы в экстремальных ситуациях кидают машину на фонарный столб или ограду моста, чтобы сохранить жизнь оказавшемуся на дороге ребенку».
Олег замолчал и внезапно весь переменился. От его веселости не осталось и следа, он ушел в себя и даже, казалось, забыл о моем присутствии. Несколько минут смотрел перед собой, напряженно о чем-то думая. Потом стал листать книгу и вполголоса проговаривать малопонятные фразы:
– Богат уверяет, что достойная судьба и успех в жизни – совсем не одно и то же… А если не ребенок на дорогу, если душа твоя же тебе наперерез выскочила? Убить ее, чтобы не мешала комфортному жизнеустройству? Убить самое незащищенное в себе, чтобы огрубеть и уже без боли наслаждаться жизнью? Или спасти душу, но пойти на крушение удобной "судьбы"? Но можно ли спасти ее с таким грехом?
Наконец Олег поднял голову.
– Наташа, подари мне эту книгу, прошу тебя! Тут есть то, о чем я думаю и никак не могу решить, а Богат, он будто отвечает на мои вопросы. Мне вникнуть надо…
И я отдала ему свой любимый томик.
А потом наступил тот трудный вечер. Богат ли так повлиял на Олега или он и без этой книги пришел бы к неожиданному решению – я никогда не узнаю. Но только случилось вот что. Олег не стал пить чай, который я как всегда заранее приготовила. Он подошел к окну, сжал руками подоконник и застыл, прижавшись лбом к стеклу. Я видела только его напряженную спину и затылок с мальчишеским хохолком.
– Наташа, я пришел последний раз. Это не потому, что не люблю. Постарайся понять: ты для меня человек, а не только женщина. Я тебя единственную здесь воспринимаю как человека. Мне с тобой интересно, всерьез интересно. И если я дам любви окрепнуть, это будет такое... Я на все пойду, я сломаю жизнь себе и Лиле! Ты знаешь, я женат. Там любви нет и не было: обычное кабацкое знакомство. Женился, потому что она ждала ребенка. Теперь растет сын. Ни Лиля, ни сын ни в чем не виноваты, я не хочу от них уходить, если только как гром не грянет такая любовь, ради которой...
Нет, лучше не надо! Ты обо мне ничего не знаешь, да я и не хотел падать в твоих глазах – если бы наши отношения продолжались. Но раз решил, что это последний вечер, я тебе все расскажу. Мне надо, понимаешь, надо, чтобы хоть кто-то это знал. А никто, кроме тебя, не поймет.
Это сейчас я на инвалидности, а когда-то служил в разведке. Да, не удивляйся! Ну, не Штирлиц, конечно, а все-таки... К моей миссии меня готовили с детства, меня и моего друга. Так надо, чтобы на дело шли двое близких людей – они не смогут предать. А я предал. Нет, если бы я провалился, и меня пытали, я бы ни за что не назвал Митю. Но я послал его выполнить задание, за которое лучше было бы взяться самому.
Формально был прав: старший идет в крайних случаях, а тут вроде бы ничто не предвещало беды. Но я-то эту беду предчувствовал и в глубине души струсил. Если бы все обошлось, я об этой вроде бы мимолетной трусости потом и не вспомнил, но Митя погиб – и у меня будто глаза открылись на самого себя. И знаешь, я себя до сих пор простить не могу!
Меня потому и поразили слова Богата, что я тоже сознательно пошел, как на таран, на крушение судьбы. Не мог даже и думать о том, чтобы как-то приспособиться к жизни, найти новую работу, друзей… Попал в психушку, заболел туберкулезом, лишился одного легкого. Не скажешь по мне, да? Что ж, я не подаю вида, внешне держусь, вот даже женился. По пьянке, правда, но пьянка меня поначалу спасала.
Сейчас уже не пью. Сейчас книги читаю. Мне все кажется: вот-вот пойму что-то главное, после чего жить станет легче, страшное уйдет. Тебя вот встретил и поверил, что смогу начать жизнь заново. Но если ты и поможешь, то дорогой ценой: возьмешь мою боль себе. Я этого не хочу! Это будет новое предательство. Свой крест я должен нести сам до конца…
Прости меня. И пойми, когда увидишь рядом Лену – ту блондинку с яркими губами, которая вчера с нами здоровалась в столовой. Мне жутко одиноко по ночам, мне нужна рядом женщина. Просто женщина – любовница, но не любимая. Любовь я себе позволить уже не могу: болит оставшееся легкое…
(Окончание следует)