В сущности, ничего не поменялось. Ничего никогда не меняется. На востоке вставало солнце, а небо заполняли рессорные узоры, появившиеся вслед за самолётами, волокущими свои стальные зады на запад. Призыв к действиям донёсся до меня, пробивая уши до состояния всем известного звона, который больше был похож на остановку сердца. Но, как я уже говорил, в сущности, ничего не поменялось. Пару дней прошли в невыносимых попытках подстроиться под новую реальность. На третий день за мной пришли. Я подумал: “Хорошо, что на третий, ведь в первый я бы реагировал гораздо острее, чем сейчас”. Мне предстояло стать одной из тех металлических птиц, смысл жизни которой состоит в расстоянии. Ещё одна мысль, которая мне пришла в голову в тот день: “Если культура нас так старательно убеждает в том, что свобода находится в небе, то как она (культура) объяснит нам существование самолётов?”.
Мы стояли в ангаре и готовились к вылету. Я чувствовал нехватку топлива и не был уверен в том, что смогу долететь до поставленной точки. По правде говоря, в этом не был уверен никто. Один из самолётов хотел было возразить, ведь за свою жизнь очень страшно, но подумал, что не стоит сеять разлад в нашем и без того бесполезном обществе, и засунул язык в зад. Он прочищал свои пропеллеры и тихонько ворчал себе под нос.
- Эй, недовольный, - сказал я, обращаясь к ворчуну, - ты кем был до этого?
- Нахер иди.
- Как знаешь. Это все равно не имеет больше смысла.
- Это ещё почему?
- Так мы не долетим. А коли уж долетим, так не вернемся больше никогда.
Ему хотелось возразить, да только слов он не нашёл. Каждый хотел возразить, даже я. Только было поздно. Мы заехали на трап. Перед полётом был инструктаж, который как бы подталкивал нас на мысли о том, что мы не одни, и в случае чего, нас подстрахуют. Конечно, эти слова нас на некоторое время утешили (примерно на 3 минуты), но реальное виденье картины достаточно быстро вернулось на своё место. Мы были сами по себе. Делать было нечего, пришлось взлетать. Я окинул взглядом родные места, которые мне предстояло увидеть в последний раз.
Когда за мной пришли, Надя до последнего отказывалась выдавать меня и даже предлагала взятку. Но взятки больше не имели никакого веса. В новом мире не нужны будут деньги, поэтому от них начали потихоньку отказываться уже сейчас. Мне не хотелось, чтобы она плакала. У нас были последние тридцать минут, и всё это время я пытался её успокоить. Наверное, эти несчастные полчаса были лучшим моментом моей жизни. Лучше не было. И уже точно никогда не будет. Она пообещала, что будет писать мне письма. Глупость, конечно, ведь как я в полёте смогу получить хотя бы одно малюсенькое письмецо? Но я сказал: “Хорошо”. Наверное, Надя и сама прекрасно понимала, что её письма не дойдут до адресата. Но эта надежда была единственным, что у нас осталось. Её большие детские карие глаза всегда говорили мне: “Что бы не случилось, все будет хорошо. Все всегда хорошо”. Поэтому я пробурил в своих воспоминаниях отчётливую картинку этих глаз, и, с надеждой на завтрашний день, тронулся с места, как и все мои “Товарищи”. У каждого из нас была своя картинка в голове перед взлётом. Картинка из вчерашнего дня. И, неволей объединенные общей бедой, мы взлетели к общей цели. Вчера больше не существовало.
***
Была ночь и ветер тихонько насвистывал мне свою убаюкивающую мелодию. Тогда я впервые подумал о том, сколько мне предстоит быть в состоянии бодрствования. Это ужасало, потому что ни я, ни другие самолёты не знали, сколько на самом деле нам нужно лететь. Может прилетим завтра, а может и через пару месяцев. Существовала ли вообще эта новая земля, к которой мы так рьяно стремились? Когда я был на земле, то моя уверенность в этом была непоколебима. Но в полёте ты чаще задумываешься о том, куда летишь. В свою очередь, на земле, я вообще не думал о том, куда мне идти. Я просто шёл. Там всё было понятно. В любой момент можно было остановиться и увидеть, магазин, например. Это давало ощущение наполненности моей жизни. Я всегда мог изменить направление. Боже, как я скучаю по магазинам. И по Наде.
Чтобы не дать себе уснуть, я стал представлять, что Надя может писать в своих письмах. Представлял, как она описывает свой день, идёт в магазин и выбирает там продукты. Как общается с нашими друзьями, которые скорее ждут моего возвращения, и вместе с тем, боятся, что и они вскоре будут вынуждены улететь. И как она меня любит.
- В банке, - внезапно сказал ворчун, - я работал в банке.
Я обернулся на него. Он не ворчал больше. Просто летел с пустым взглядом. Признаться, я был слегка удивлен тем, что ворчун решил вступить со мной в диалог, во время нашего первого разговора, он выражал явную неприязнь как ко мне, так и ко всему, что нас окружало. Конечно, можно было ожидать, что рано или поздно мы все начнём разговаривать, чтобы скоротать время, но о том, что именно он начнёт диалог первым – я и подумать не мог.
- Как полёт? С ветерком? – Улыбнувшись сказал он.
- В сон клонило. Сейчас это ощущение пропало, хотя я чувствую, что ненадолго.
- Ты быстро. Когда будет рубить – дай знать.
- Зачем?
- Узнаешь, когда будет рубить. Кем был ты?
- Актёром.
- А. Клоуном, - как-то разочаровано сказал ворчун и замолк, снова уставившись в пустоту.
Нет, это было немыслимо. Я на земле регулярно терпел унижения из-за своей профессии, теперь ещё и на небе должен был? Я обижено замолчал. Достаточно долгое время не было слышно никаких звуков, помимо лёгкого завывания ветра.
Принципиально ничего не изменилось, если так подумать. Моя жизнь была уничижительно скучна и до этого полёта. Но раньше было больше событий. Теперь же моя жизнь ограничивается ветром, птицами, ворчуном, мыслями, и двумя молчаливыми соратниками, которые не проронили ни слова с самого начала полёта. Вообще, их модели были очень похожи. Разница была в цвете, что все равно не давало представлений об их личностях. Это бесит. Ведь они могли быть буквально кем угодно. Маньяками, убийцами, или даже хиппи. Однако от них веяло каким-то пронзительным спокойствием. Это странно.
Я смотрел на них, и казалось, они не замечают ничего, кроме ветра. Они настолько слились с полётом, что на один момент даже я забыл о том, что было до взлёта. Забыл о том, что будет после него. Это не было важно. Был важен только ветер, который проникает в каждую частичку твоего никчёмного сознания. Ворчун усмехнулся.
- Что смешного? – Спросил я, до сих пор обиженный за клоуна.
- Глянь, идейные.
- Хочешь сказать, что ты не идейный?
- Нет, как и ты.
- С чего ты взял?
- Ну а почему ты обращаешь внимание на что-то помимо полёта? Если чё, за клоуна извини. Просто профессия у тебя хуевая.
- Не очень похоже на искренние извинения.
- Твои проблемы.
Если так подумать, это действительно были мои проблемы. Он не виноват в своих взглядах. После этой мысли, моя обида как-то смягчилась, и я был готов спокойно продолжать диалог.
- Как думаешь, долго нам лететь? – Задал я самый банальный из всех возможных вопросов, чтобы занять язык хоть чем-то.
- Пока топливо не кончится.
- А потом?
- А над этим вопросом все ломают головы уже несколько тысячелетий, но истинно верного ответа до сих пор никто не дал. Так что не знаю, брат.
- Не брат ты мне…
- Давай без отсылок пожалуйста, - грубо прервал мою шутку ворчун, - это время ушло.
- А какое пришло? – Мне действительно стало интересно, почему это я не могу сделать отсылку.
- Новое.
- А что в нём нового?
- Всё.
- А конкретнее?
- Полёт.
На этом мы с ворчуном и порешились и больше не поднимали тему. Мы много о чём говорили во время полёта. Оказалось, что он нормальный мужик. Правда немного дерзкий, но с кем такого не бывает. Из-за его дерзости приходилось постоянно подбирать слова и думать, о чём говоришь, но к этому быстро привыкаешь, и примерно через час диалог пошёл достаточно легко.
Он рассказал, что не сильно возражал, когда его забирали на аэродром, потому что из дорогих ему вещей у него оставалась только новенькая японская микроволновка. Я же рассказал ему свою историю. Рассказал про Надю и её слёзы. Рассказал, как тяжело было расставаться, но в сущности ничего не поменялось.
- Дурак ты, - грустно отчитал меня ворчун.
- А чего дурак то сразу? – Начал я возмущаться.
- Да от того дурак, что дурак. Надю то не жалко?
- Конечно жалко, а как же?
- Так, а чё летишь?
- Ну так…
Я не знал, что ему ответить. Я бы обязательно нашёл, что ответить, но мне стало сложнее думать. Меня рубило. Светало, и осознание того, как долго я не спал, рубило меня ещё сильнее. Кажется, ворчуна тоже. Но он держался, в отличие от меня. Глаза закрывались, и с каждым изменением в веках, бороться с ними становилось всё труднее.
- Чё? Рубит? – Спросил ворчун. Его голос отзывался эхом в моих ушах, и я даже не был до конца уверен, что он действительно что-то сказал.
- Ага.
- Держи, – ворчун протянул мне какую-то цветастую таблетку.
- Это наркота что-ли? – Я как-то очень быстро взбодрился, - ты где это достал?!
- Да не наркота это. Вернее, не совсем.
Эта уклончивость меня совершенно не устраивала. Что же ворчун замышляет? Саботаж! Ага! Нашёлся предатель.
- Какой саботаж? – Спросил ворчун, - я помочь хочу. Ты совсем плох.
- Ты ещё и мысли читаешь? – Напугано спросил я.
- Ты это вслух сказал, идиот. И, ворчун? Серьёзно? Ты так меня называешь? Я Василий Степанович Роднянский. Ворчун блять.
- Прости, Василий Степанович.
- Ты таблетку брать будешь или нет?
Я молчал, не знал, что ответить.
- Смотри, - начал Василий Степанович, - ты ведь прекрасно осознаёшь, что вероятность того, что мы можем долететь настолько же низкая, как и целомудрие старшеклассницы. Это осознают даже те два идиота. Но эта таблетка может хотя бы немного продлить твой полёт. И кто знает, может в определенный момент — это может спасти твою жизнь?
- Почему ты так агитируешь меня на то, чтобы я взял эту сранную таблетку? Мы знакомы примерно день.
- Во мне всё-таки таится надежда на то, что хоть кто-то из нас сможет долететь. Я не долечу даже с таблеткой, слишком стар для такого, да и много этой херни ел в своё время, на меня это уже не так подействует. А этим пентюхам не доверяю.
Я в голос засмеялся. Мне стало невероятно смешно, и это даже взбодрило меня на пару минут.
- Всё-таки идейный, - пробурил я сквозь смех.
- Да иди ты нахуй. Брать будешь, или нет?
Мой смех резко прекратился. Я снова посмотрел на таблетку. Её поверхность блестела и притягивала. На ней можно было заметить небольшой рисунок смешного человечка, с высунутым языком и лохматыми волосами. Это меня позабивало. Я подумал, что в любом случае, терять нечего. Да и в целом, ничего никогда не меняется. Я выхватил таблетку и моментально её проглотил.
- Молодец, - похвалил меня ворчун.
- Когда наступит эффект?
- С минуты на минуту.
Мы снова молча устремились вдаль. Казалось, ничего не произошло. Хотя моё настроение слегка поднялось. Но не думаю, что это от таблетки. Скорее, меня так позабавил рисунок. И воодушевил ворчун.
- У меня есть имя! – Сказал ворчун.
- Я говорю, имя есть! – Сказал ворчун.
- Ты меня слышишь, идиот? У меня есть имя! – Сказал ворчун.
- Я понял, походу началось, - сказал ворчун.
- Быстро тебя вштырило, однако, - сказал ворчун.
- Но я советую тебе не повторять за мной, можешь потерять свою личность, - сказал ворчун.
- Так, ладно, видимо уже начал, - сказал ворчун.
- Не ворчун я блять! – Сказал ворчун.
- Так ладно. Скажи, кто ты? – Сказал ворчун.
- Ворчун, - сказал ворчун.
- Я ворчун, - сказал ворчун.
- Да, я ворчун! - сказал ворчун.
Сказал ворчун. Ворчун сказал. Ворчун узнал. Ворчун потерял. Ворчун нашёл. Ворчун ушёл. Ворчун ударил ворчуна.
После удара я нашёл “Я”.
- Не теряй себя, - сказал он.
- Что это было? – Спросил Я.
- Уже неважно. Просто не забывай про себя. Прощай, брат.
Мои молчаливые спутники упали вниз. Сделали они это так же гордо и молчаливо, каким был их полёт.
- Что происходит? – Я был в растерянности.
- Ты остаёшься один.
- Почему?
- Это единственный способ не погибнуть, просто отдайся ощущениям. Удачи.
Василий Степанович Ворчун упал вслед за другими “Товарищами”. Я был напуган, и кажется, терял сознание. Неужели таблетка не помогает? Неужели я всё-таки усну? Нет-нет. Я не хочу терять всё. Где Надя? Мне нужна Надя! Нет, если принимать смерть, то делать это надо гордо. С широко закрытыми глазами. Я отдался вольному ветру. И именно тогда я почувствовал все, что мне пытался насвистать ветер весь полёт. Удивительно, как я не замечал этого раньше. Он проникал сквозь мои уши и говорил со мной. Я его чувствовал. И чувствовал, что всё будет хорошо. Поэтому я отпустил каждые ростки сомнений, таившиеся во мне и выключил свои двигатели. Я полностью отдался ветру. Я не знаю, куда он меня нёс, но я полностью доверился ему. Теперь я был не один.
***
В первую очередь, меня удивило наличие ног. Я их почувствовал, ещё не открыв глаз. Было так странно и вместе с тем щекотно шевелить пальцами. Я открыл глаза. Солнце заставило меня пожалеть об этом, его острые лучи разрезали мои зрачки, от чего я моментально перевернулся на живот. Это я тоже сделал зря, потому что мне пришлось есть песок. Это был какой-то пляж? Неужели я долетел? Я быстро вскочил и сквозь боль открыл глаза. Это действительно пляж. Волны надвигались на мои ноги, а после отступали. Вокруг бегали какие-то мелкие крабы и стучали клешнями. Они забавные. Конечно, во многом это подняло моё настроение. Но всё же мне нужно было понять, что делать дальше. Я обернулся. Вдалеке виднелось что-то похожее на свалку. Кажется, мне туда.
Сделав шаг, я удивился той тяжести движения, которой не было во время полёта. Я отвык от ног и первые несколько десятков шагов мне дались тяжело. Но отступать я не собирался.
Подойдя ближе к “свалке”, я увидел крайне печальную картинку, которая дала мне понять, что я не долетел до своей цели. Весь периметр свалки был завален павшими самолётами. Наверное, я так же упал. Но мне повезло, и я выжил. А повезло ли? Взлететь у меня больше не получится, и похоже я тут один. Обречён на вечное одиночество. Постепенно я сойду с ума. Это было хуже смерти. Может лучше просто убить себя? Но какая же бесчестная это будет смерть.
- Это кладбище самолётов, - послышался сзади до боли знакомый голос.
Я резко обернулся, с кулаками наготове. Я ожидал кого угодно. Но это был ворчун. С ногами! Воспринимать его на земле было довольно странно. Именно сейчас я увидел, какой ворчун был старый, в небе это так не бросалось в глаза.
- Ворчун? Так ты тоже выжил, сука ты старая, - со злостью в голосе завопил я.
- Оскорблять зачем?
- Ты обещал, что я долечу.
- Я обещал, что ты выживешь. И ты выжил.
- Да уж лучше смерть, чем это.
Я не выдержал и ударил его по лицу. Я сразу пожалел, потому что был уверен, что дед сильнее меня, и драку я бы не вывез. Но ворчун даже не пошевелился.
- А вот они так не думают, - ворчун указал рукой на груду самолётов.
- И что мне дальше делать?
- Это уже почти конец.
- В каком смысле?
- Пойдём.
Василий Степанович молча двинулся вперёд. Я кинулся следом.
- Куда мы идём? – Спросил я.
Он молчал. Мы проходили мимо лабиринтов из металлических трупов, и я удивлялся тому, откуда дед знает, куда нам надо идти.
Мы вышли на пустырь. Вокруг росло много травы и возвышался величественный дуб.
- Что мы здесь делаем? – Спросил я.
- А мне почём знать? – Ответил Василий Степанович.
- Дед, ты надоел со мной играть. Почему я не долетел?
- Ну, во-первых, у тебя топливо видимо кончилось…
- Подожди, я отключил двигатели и меня нёс ветер. Как топливо могло закончиться? Я не должен был упасть.
- Вот поэтому ты и упал, от того, что двигатели выключил. Ты совсем тупой что ли?
- Ты сам сказал, чтобы я отдался.
- Отдался ощущениям, мужик.
- Я не верю, что всё так просто, - обиженно сказал я.
- Какая разница?
- В смысле какая разница?
- Ты же не знал, куда летишь. Может ты уже прилетел, куда тебе надо?
- На кладбище самолётов мне надо!?
- Ну если ты здесь видишь только кладбище самолётов, то видимо сюда тебе и надо.
Василий Степанович сел под дубом и больше не произносил ни слова. Я оглядел пустырь. Видимо это моя новая реальность. Пляж, кладбище, пустырь.
- На этом острове есть что-нибудь ещё? – Спросил я.
- А тебе мало?
Ворчун говорил загадками, это выводило меня из себя. Я всегда не любил загадки. Неужели всю оставшуюся вечность мне придётся терпеть этого невыносимого деда? А как же Надя? Мне стало грустно.
Я услышал завывания ветра. Он пронесся мимо меня, задевая мои волосы. Внезапно мне стало спокойно. Я вспомнил, как мы слились с ветром. Как он меня нёс. Но при попытке вспомнить, что он мне говорил – моя голова начинала невыносимо трещать. Ветер стих.
- Водку будешь? – Спросил Василий Степанович, доставая бутылку из-за пазухи.
- Как это по-русски, - сказал я, присаживаясь рядом с ним.
Он достал две рюмки и поровну разлил в них водку.
- Ну, будь здоров, - сказал Василий Степанович и залил в себя всю жидкость.
- Ага, - сказал я, повторив за ним те же манипуляции.
Водка была ядреной. Я поперхнулся от её горечи. Дед засмеялся.
- Закусить! – Простонал я.
Василий Степанович виновато пожал плечами.
- Терпи, - сказал он, - ты мне лучше скажи, тебе ветер что говорил?
- Не могу вспомнить, хотя очень хочу.
- А вот это плохо. Давай ещё по одной.
Мы выпили. Ветер снова пронесся мимо нас.
- Откуда ты знаешь, что мы говорили? – Настороженно спросил я.
- Так понятно дело вы не молча летели, это было бы странно.
- По-моему, всё, что здесь происходит – это странно.
- Ну друже, это только в твоей голове всё кажется странным.
- Кто ты такой?
- Как кто? – Удивленно спросил ворчун, - Василий Степанович я. А ты всё запомнить не можешь. То ворчун, то дед. Знаешь, не очень приятно.
- А это уже твои проблемы.
- Ну тут ты прав.
Мы снова выпили. Кажется, я начинаю привыкать к этой водке.
- О чём вы говорили с ветром?
В этот момент ветер вновь подул, но теперь с какой-то невероятной силой, которая меня даже испугала сначала.
- Неужели так важно? – Спросил я.
- Очень важно.
Свист ветра стал пробиваться мне в уши. Мне стало невыносимо больно, и я заорал со всей дури.
- Терпи! Терпи говорю. О чём вы говорили?
- Да не помню я! Останови это, молю, - по моим щекам стекали слёзы. С каждой секундой становилось всё больнее.
- О чём вы говорили?
- Всякий раз, когда пытаюсь вспомнить – мне становится больно, я не знаю, что ты хочешь от меня услышать. Каких действий ты от меня ждёшь?
- Я никаких. Но ветер ждёт. Просто отдайся.
Эта фраза эхом пронеслась через мои уши, проникая в каждое моё сухожилие и наполняя мой организм её значением. Я вспомнил как мы летели. Как ветер нёс меня прямо и давал мне ощущение спокойствия. Кажется, всё тогда было прекрасным. Он говорил: “Все будет хорошо”. Он говорил: “Просто найди свет”. Он говорил: “Я тебя люблю”.
Когда я открыл глаза, всё изменилось. Ворчуна рядом не было. Вместе с ним, исчез и дуб. Я огляделся и понял, что кладбища самолётов тоже не существовало больше. Не было ничего, кроме папоротника. Он заполонял всю землю и казалось, этому не было конца.
Ветер дул на запад. Я послушно плёлся за ним. С каждым шагом, все папоротники вблизи меня, вздымались вверх и обхватывали меня. Но это никак не затрудняло мои движения. Напротив, идти становилось безупречно легко. Ветер остановился у небольшой поляны. Единственное место на острове, где не было растения. Рядом стоял кувшин с водой. Из земли торчал небольшой росток. Я полил его. Из него родилась ольха. Её ветви обнимали меня и убаюкивали. Кажется, я был счастлив.
- Ты прекрасна, - сказал я.
- Я прекрасна благодаря тебе, любовь моя.
- Я не понимаю. Мне так хорошо. Но почему?
- Тебе и не надо ничего понимать, - она улыбнулась, - просто отдайся, ты всё поймёшь чуть-чуть позже.
- Я здесь. Я чувствую, что я здесь. Впервые за долгое время, я чувствую себя в каком-то пространстве. Чувствую себя на своём месте. Но что дальше? Что мне делать дальше?
- Я нашла тебя. Теперь ты найди меня.
Я не знал, что означали эти слова. И я не буду пытаться их разобрать. Я последовал её совету и просто отдался ощущениям. Она пела. И больше не было слышно ничего. Ни гула ветра, ни загадок Василия Степановича. Только песня, от которой мне становилось невероятно спокойно. Я закрыл глаза. Передо мной снова появились Надины карие глаза. Это было последним, что я увидел. Кажется, я уснул.
***
Мы летели уже неделю. Никто не знал, сколько нам оставалось лететь. И это ожидание вымотало даже двух идейных молчунов, которые наконец начали разговаривать. И их возмущениям не было предела. Они ворчали даже больше Василия Степановича, который, кстати, не помнил ничего из того, что произошло на кладбище самолётов. Когда я ему об этом рассказал, он только усмехнулся. Больше мы не общались. Я не знаю, как они смогли преодолеть рубеж сна и выжить, но мне это не казалось достаточно интересным для обсуждения. Я знал, что все погибнут. Но я точно буду последним.
Первым погиб ворчун. У него ещё оставалось топливо, но он так устал лететь, что просто отключил двигатели и улетел вниз. Тогда мне стало стыдно. Ведь я не поблагодарил его за ту таблетку.
Через пару дней погибли и идейные. Перед смертью они проклинали весь этот полёт и твердили, что их обманули.
Но я продолжал лететь. Разница между нами была в том, что я знаю, в каком направлении мне двигаться. Я знаю, что я ищу.
Я так редко говорил тебе, как сильно я тебя люблю, в надежде, что ты всё скажешь за меня. И мне стыдно, что я не придавал значения тем словам, которые ты говорила мне каждую ночь и каждое утро, желая услышать что-то подобное и от меня. Но мне казалось это глупым и ненужным. Я не умел любить. Прости меня.
В полёте, в далеке от дома, в далеке от тебя, я начал многое понимать. И первое, и самое главное, что я понял – ты есть всё. Не существует “Я”, есть только “Мы”. Но я улетел, оставив нас порознь. Кто-то скажет, что у меня не было выбора и я герой. Но это не так. И я исправлю эту ошибку, чего бы мне это не стоило. Я не знаю, дойдёт ли до тебя моё письмо, но ведь твоё смогло дойти до меня. Ты смогла меня найти. И я надеюсь, что смогу найти тебя.
Если ты это читаешь в то время, когда я пылюсь на кладбище самолётов, то я прошу тебя о немногом. Сохрани меня в своей памяти. А если сохранить меня не удастся, сохрани мою речь навсегда.
Посвящено Д.С.