Во вторник, 1 ноября, когда я переворачивала календарь, вдруг поймала себя на мысли, что у нас совсем скоро не останется в году незапачканных, незамаранных месяцев. В каждом месяце теперь будет своя горькая и жуткая годовщина, и будет трудно уже вспомнить время, когда этой годовщины не было. Тьма катится и катится через весь этот год, накрывая собой все новые и новые дни, и скоро поймает свой собственный хвост и замкнет кольцо – душное, безнадежное и жестокое.
То, что умозрительно понималось и раньше, вдруг ощутилось нервами и пробрало до печенок – сколько лет еще пройдет после того, как все закончится, чтобы эта тьма в нашем календаре отступила и хотя бы начала уходить в небытие. Запачкаться легко – отмываться и стирать всегда сложнее и требует гораздо больше времени. Сколько времени нам понадобится, чтобы перебить эту тьму, выветрить этот запах гари, убрать этот привкус железа во рту? Года точно будет мало – но сколько дальше? Два года, три, пять, десять? Далеко не все из нас настолько молоды и здоровы, чтобы жить 10 лет во тьме, не чувствуя себя, да и молодым этого вряд ли можно пожелать.
Да, кто-то теряет жизнь и здоровье, кто-то – свободу, и это, конечно, остается самым страшным, жестоким и бессмысленным во всей этой затее. Но ведь потерянное время жизни – это тоже важно, не может не быть важным. Все эти годы нынешние дети будут учиться и взрослеть – какими они станут, эти дети нашего теперешнего сумеречного подземелья? А какими станем мы, смотрящие на этих детей и понимающие, что мы никак не избавили их от этой тьмы и никак не спасли?
Коллективной вины, как известно, не бывает – каждый лично несет груз вины за содеянное, и вину одного человека нельзя уменьшить, переложив ее на другого или распределив равномерно между множеством людей. Это так не работает – тот, кто не приложил к этому никаких усилий, никак не поддерживал и, тем более, всячески сопротивлялся, не может считаться и называться виновным. А если он все-таки себя таким чувствует, это его личное дело и вовсе никакой не повод его дополнительно виноватить.
А вот коллективная ответственность, если она и существует, должна, как мне кажется, выглядеть именно так – годы и годы в кромешной тьме, в смиренном ожидании неизвестно когда наступающего рассвета, в отчаянии за судьбы своих детей, родных и близких. Никого из нас она не минует – ни тех, кто остался, и ни тех, кто уехал, и счастлив будет тот, кто умеет мерить свою жизнь только по материальному достатку, и будет чувствовать только такой убыток. Тем же, кого наделили душой, избежать этого искупления точно не удастся, как мне кажется, даже в Аргентине или Новой Зеландии. Каждый раз, при взгляде на календарь, они, то есть мы, будем видеть эти годовщины, не отмеченные никаким цветом, но подсвеченные мертвенным заревом тлеющих углей.
Это случилось. Это не было сном. Это длилось и длилось – так долго, что в календаре не осталось свободных от этого месяцев. Тьма смыкается, накрывает и еще долго не отпустит.