Посвящается моему брату Константину З-ву...
Девчонка была странная. Невзрачная что ли какая-то. Волосы за уши заправлены в нелепый хвостик, ростом невелика, худа как нескладный подросток. Разве что глаза… Светло-серые, огромные. Смотрят как будто в душу. Одета плохо, в какой-то нелепый балахон.
Костик сидел спокойно, не дергался. Знал, что скоро дядя подъедет, и его с извинениями выпустят. Отцу он уже звонить не стал, знал, что тот орать будет. Поэтому сразу дяде – испытанный метод, дядюшка –значительный полицейский чин, уже не в первый раз его из подобного вытягивал.
А эту молодежь в обезьяннике с беспорядков каких-то привезли. Бузят, что-то выкрикивают. Во главе парень высокий, смазливый и горластый. Бомжик на лавочке почивает, тихо так, распространяя известный аромат. Девчонка почти рядом с ним сидит, нос не морщит, как будто не чувствует. На Костика зыркает глазищами своими прозрачными. Вот идет к нему, садится рядом на корточки, в глаза заглядывает.
– Сидишь? – улыбается кошачьей улыбкой. – Ну сиди-сиди. Придут скоро за тобой, – ухмыляется. – Хотя лучше б тебе еще посидеть, подумать… Болит голова что ли? Ничего, отпустит скоро.
Костик дернулся от ее слов – откуда она про голову знает? У него от этих дизайнерских штук частенько голова болит. Сколько раз говорил себе, пора завязывать, а то не ровен час и дядя не поможет. Смотрит на девчонку, а она на него. Глаза серые, прозрачные. Аж мороз по коже.
Подошла, около бомжика присела, руку ему на плечо положила, склонилась. Шепнула что-то. Он сел. Смотрит на нее, улыбается. Зубов нет, а лицо счастливое… И ведь не боится, что на нее с него живность всякая типа блох перепрыгнуть может… Потом к компашке своей присела. К горластому рядом. Он на нее глядит. Во взгляде уважение. Странные они какие-то. Притихли, переговариваются осторожно. Костя напрягся. Что-то долго дядя Семен не идет. И тут долгожданное: «Селиверстов, на выход!». Ну вот и все. Закончилось. В дверях обернулся на девчонку. Она взгляд поймала. Глаза грустные. В душу смотрят.
Другой раз ее около фонтана встретил в парке. С этюдником стоит, рисует. Одета нелепо, не по погоде. Ветер, промозгло. А ей хоть бы что. Рисует себе. И красоты особой нет в пейзаже окружающем, а она стоит, наслаждается видом. И кистью водит. Перехватила его взгляд.
– Привет! – говорит, а глаза сияют, как звезды. Странная, красивая своей некрасивостью. Ни тебе салонов, ни ногтей с маникюром, ни даже легкого макияжа.
– Привет, – отвечает Костик, а сам ежится от холода. Смотрит с удивлением, не ожидал увидеть ее снова. Озирается по сторонам, опять бомжик недалеко на соседней лавочке лежит. Прямо местечки она выбирает.
– Купи пирожок, – тихо говорит девчонка, машет рукой в сторону ларька, – голодно что-то...
Костик, удивленный такой бесцеремонностью, а еще более своим послушным отправлением в сторону означенного ларька, плетется в указанное место и озирается. Еще пару дней назад он бы послал ее куда подальше, но не теперь, не теперь. Возвращается. В руках пирожок и сосиска в тесте. Протягивает. Девчонка улыбается и кивает.
– Спасибо, дружище! Сама не ем такое, но вот ему бы не помешало, – говорит торопливо, затем подходит к бомжику, аккуратно встряхивает за плечо и, не взирая на поток нецензурной брани, протягивает ему угощение. Долгий взгляд, гамма чувств сменяется на лице бомжика, от злобы до восхищения и благодарности. Руки протягивает, принимает угощение и с жадностью набрасывается на еду. Потом бубнит нечленораздельно типа «мне б еще на опохмел», но тут же успокаивается под строгим взглядом своей благодетельницы.
Костик меж тем рассматривает этюд. Линии резкие. Но до странного реальные. Как фотография и вместе с тем как нечто, совсем не имеющее общего с реальностью. Костик в живописи не понимает, это батя его прикупает иногда что-то из современного искусства, говорит, вырастет в цене и все такое. Когда денег столько, что ими можно камин топить, наверное, это вариант нормы.
– Нравится? – Сзади раздается музыкальный голосок. – Дарю! Хотя, подожди. Встань тут.
Она указывает на место возле лавочки, на которой недавно почивал бомжик. Костик послушно встает. Короче, крутит им как хочет. Девчонка некоторое время рисует. Старательные, резкие движения.
– Теперь, пожалуй, всё, – говоря это, она протягивает ему холст. Унылый, грустный пейзаж. И он на фоне его. Похож. Удивительно, линии нечеткие, разбегающиеся. Однако в картине есть свет какой-то что ли…
Молчит. Рассматривает долго. Красиво. Бате точно понравится. Очень красиво. Когда оглядывается, странной девчонки нет уже.
Потом он начал искать встречи с ней. Какая-то невидимая нить привязала его к этой странной девушке и постоянно натягивалась, не давая возможности вздохнуть спокойно. Даже мать заметила перемены в Косте – он перестал тусить по клубам, стал ходить на учебу, хотя никакого интереса к юриспруденции ранее не испытывал, поступил, поскольку родители оплатили и заставили хоть изредка наведываться в вуз. Даже начал интересоваться делами отца. Но странную девчонку в нелепом балахоне больше не встречал.
Звонок с утра, Костик такие звонки ненавидит – спишь себе спокойно, выходной все-таки, а тут…
Никитос… Ну с этим все понятно, опять дизайнерские и опять головная боль потом. Интуиция нашептывает Костику в ухо: не бери, не бери трубку, однако пальцы сами отвечают. И пошел, куда трубка велит. В этот раз на другой конец города. Неохота и гори оно все синим пламенем, однако от Никитоса так не отвяжешься, сегодня он при бабле и угощает, значит. Батя его в очередные заграницы свалил с пассией молодой, мамка в Паттайе уже второй месяц, так что «Надо, Костя, надо»… Кому надо, зачем надо… Договорились около торгового центра.
Костик медленно идет, ворон считает. Мимо домов, мимо витрин, мимо светофоров… Вот храм реставрируют, в лесах весь. И чья-то фигурка хрупкая наверху, около купола почти. Фрески рисует. С земли не видно почти, но как кулаком под дых. Она это, точно она. Опять. И никуда Костя не пошел, стоит, задрав голову и смотрит. На небо, на купол и на фигурку эту. Долго стоял, время замерло и потекло вспять. Не помнил, как спустилась странная девчонка, как подошла к нему и в лицо глазищами своими заглядывает.
– Не ходи туда, не надо тебе, пойдем лучше со мной, – говорит и за руку хватает, заводит в храм. – Смотри, красота какая. Тут тебе хорошо будет, а друзья твои, они все ненастоящие, погибнешь с ними, а тут Жизнь…
Потом к священнику подходит, о чем-то с ним долго разговаривает, а Костик стоит, на образа смотрит и думает, думает. Потом выходят оба из храма, он хвать под локоток девчонку, спрашивает:
– А как хоть зовут тебя? Я тебя искал, а ведь ничего о тебе не знаю. Давай, это, общаться что ли? В кино там, в клуб сходим, – быстро Костик говорит, чтоб странная девчонка опять не исчезла куда-нибудь.
– Вера я, – отвечает, – нет, в клуб не пойду. Посмотри – где я , а где клуб, – смеется, а в глазах море в ненастную погоду. – Я уйду сейчас, – говорит, – и ты домой иди, а куда собирался, не ходи, не надо тебе туда.
Смотрит на него, руку высвобождает и уходит.
– Как мне тебя найти? – Он кричит в отчаянии, так вот опять ее потерять не может он теперь, Зацепила, привязала накрепко – не оторвать.
– Увидимся скоро, а сейчас домой-домой, домой! – бросает через плечо и убегает в сторону метро.
Вечером следующего дня мать Никиты позвонила, плачет. Что-то не так с его дизайнерскими оказалось. Что-то дилер набодяжил туда. В общем, нет больше Никитоса…
– Не надо тебе туда, – вспомнились слова Веры.
– Не пойду больше туда, не пойду, Вера, – одна за другой мысли в голове Костика, – мне теперь только к тебе. Мне без тебя никак…
Костя парнишку того сразу приметил, когда Веру около подъезда битый час дожидался. Они уже месяц встречались, ну как встречались, он адрес-таки с телефоном у Веры выпросил и ходил за ней хвостом теперь. Дома у нее пару раз бывал. Но она всячески и всем своим видом подчеркивала, что они с Костей просто друзья, и ничего большего между ними не будет.
Парнишка к её подъезду подошел, потом взглядом мазнул Костика по лицу, к лавочке приблизился и плюхнулся рядом.
– Верку ждешь? – спрашивает. – Ну-ну, – смотрит на Костика, – не трать зря время. Блаженная она. Ни с кем и никогда не встречается. Все парни просто друзья, не более. Знаешь, какие за ней ухаживали крутые ребята? Она никого к себе не подпускает. Закурить есть? – Костя отрицательно мотает головой на вопрос парня.
Вера из-за угла выходит, видит их и направляется прямо к ним. Парень, который рядом с Костиком сидит, подскакивает, приветственно чмокает подошедшую Веру в щеку и говорит:
– Я тут другу твоему говорю, что ничего ему не обломится, – хихикает противненько, – ты ж за меня, Верка, выйдешь? – смотрит вроде и кривляясь, а вроде и серьезно – не поймешь…
– За тебя?! Смешной ты, Кирюха. Да ты ж за дозу меня продашь и не поморщишься… – отвечает Вера на Кирюхины подкаты, а в глазах тоска и грусть. Кирюха вроде все в шутку пытается обратить, а на лицо тень набежала. Никто правду не любит.
– Вера за меня выйдет, – сказал Костя, сам не ожидая такого. Но сказал, и вдруг все ясно и на свои места встало, тревожность куда-то ушла. Вера его за руку и к подъезду потащила. Бормочет под нос:
-Детский сад, штаны на лямках…
Вера смотрит на его мать, улыбается, глаза смелые. Не старается понравиться, не лебезит. Ей не важно, как мать Костика ее воспринимает. Ирина Анатольевна брезгливо осматривает крохотную хрущевку, обстановка бедная, но чисто очень. Это она сразу решила пойти, как только Костя сказал, что собрался жениться. И что ему безразлично наличие родительского благословения. Потому что сердцем выбрал, и либо Вера, либо никто. Потому что она для него – свет во тьме. А другие никогда и ничем подобным для него не были. Так и сказал. Свет во тьме.
– Ты должна оставить его в покое, девочка. Он не для тебя. У нас с Иваном Сергеевичем для Кости совсем другая жизнь приготовлена. Невеста из хорошей семьи, они с детства знакомы. Совместный бизнес. А ты, ну что ты можешь ему предложить? Я, уж ты извини, справки навела. Отец алкоголик, матери нет давно. Да и сама ты, ни красоты особой, ни перспектив. Да он со скуки с тобой умрет, он сам тебя бросит. А вот дети пойдут, тоже несчастные.
– Нет, – Вера отвечает, – не будет детей. И со скуки не умрет. Вы, Ирина Анатольевна, своего сына совсем не знаете. Все у него хорошо будет, и жизнь у него совсем не такая будет, как вы ему приготовили. А гораздо, гораздо лучше. Вы пока не понимаете, но поймете. Обязательно поймете. А сейчас извините, мне пора уходить, – говорит и встает. Без хамства. Спокойно так. Как врач на приеме. Все слова сказаны, лечение назначено и больше добавить нечего.
– Ну посмотрим, – Ирина Анатольевна и сама заканчивает беседу, – Костю тебе не отдам! – разворачивается и уходит.
Вера некоторое время стоит, задумавшись. Это еще Ирина Анатольевна не знает, что отец ей вовсе не отец. Что мать ее за другого собиралась, за художника. Но его кто-то в подъезде ножом пырнул, незадолго до свадьбы. И мать Веры вышла за своего нынешнего мужа. Однако вскоре после рождения Верочки тоже умерла, оставив ее на попечение супруга-алкоголика. Тот Веру сызмальства ненавидел, во всем ее упрекал, спасибо, бабушка вырастила как могла. А уж когда Вера подросла и за кисть взялась и краски, так и совсем ей житья не стало.
***
– Это всего на три месяца, Вера. Курсы эти. Представляешь, в Лондоне. Я вернусь, и мы сразу поженимся. И уже никогда-никогда не расстанемся! – говорит Костик и смотрит в глаза Веры. Она улыбается нежно так и грустно. Она все понимает. Она не спорит.
– Ты… да… ты вернёшься… да… не расстанемся никогда, – шепчет и отворачивается, подходит к окну и внимательно смотрит вдаль. Плечи вздрагивают. Плачет?
– Верка, ты любишь меня что ли? Да хочешь, я никуда не поеду, всегда с тобой буду, ты же мой свет во тьме, я без тебя пропаду, – со щенячьей преданностью во взгляде говорит Костик, подходит и берет в ладони ее лицо. Потом обнимает крепко и так они стоят молча долго-долго.
– Ты поезжай. Надо так, – тихо говорит Вера и отстраняется от него. – Все будет хорошо. Очень. Очень хорошо.
Заграница поразила, завертела и закрутила своим размахом, шумными вечеринками, новыми знакомствами, прекрасными местами и ощущением безграничного счастья. Телефон Веры как-то быстро стал недоступен, в соцсетях ее не было, а контактов общих знакомых он не знал.
Время пролетело быстро, и когда такси остановилось у Вериного дома, полный неясных предчувствий, Костик нетерпеливо подскочил к нужному подъезду и чуть не сбил с ног выходящую из подъезда старушку. Она что-то буркнула под нос, но он уже не слышал, с легкостью мотылька взбегая на второй этаж. Бедная покрашенная дверь отозвалась стойким молчанием на все звонки и удары по ней. Дверь напротив приоткрылась и оттуда, кутаясь в банный халат, высунулась тетка лет пятидесяти и неприязненно уставилась на Костика.
– Ну чего ты ломишься? Нет их никого. Верку схоронили пару месяцев назад, а Михалыч на сутках дежурит, – спокойно так сказала и собралась уже дверь прикрыть, как встретилась взглядом с Костей, увидала его побледневшее лицо и то, как он медленно ухватился за стену.
– Схоронили?.. Как это? … Как?.. – Забормотал он невнятно, ослабляя рукой шарф на шее и чувствуя, как пол уходит из-под ног.
– Да так вот… Сосед Кирюха, наркоман проклятый. На наркоту ему не хватало, а видать, приперло сильно. Придушил, ограбил. Только у Верки и денег-то не было совсем почти, так, мелочь какая-то, рублей тридцать всего. Поди и на дозу-то не хватит. Но кто ж им, наркоманам, объяснит… Ну ладно, некогда мне тут, – женщина окинула Костю взглядом, – тебе воды может принести, вон бледный-то какой…
– Нет, ничего не надо… Ничего не надо больше… Тридцать сребреников … За дозу продашь… – прошептал он и медленно сполз по стене на ступеньки, обхватив голову руками.
***
– Красиво здесь, – сказал брат Петр и посмотрел вдаль на убегающее русло реки, аккуратно огибающее стену монастыря, на нежную молодую листву, а потом перевел взгляд на брата Варнаву, любовавшегося открывшимся перед ним пейзажем.
– Там посетители к тебе, – сказал брат Петр и пошел в сторону колокольни, махнув рукой и указывая на стоящих у дверей храма мужчину, женщину и маленькую девочку лет пяти.
Инок сразу узнал мать, отца и свою сестренку. Подойдя к ним, он широко улыбнулся и распахнул руки для объятий. Ирина Анатольевна смотрела на своего сына, слезы подкатили комом к горлу , и обняв его, она уже не могла их сдержать.
– Ну полно, полно , мам. Все хорошо у меня. Не плачь, – Костик отстранился от матери и присел на корточки перед сестрой:
– Ну, как дела, Вера? Ходишь ли в детский сад? – спросил он у девочки, которая со всей серьезностью принялась отвечать на вопросы брата.
Ирина Анатольевна всматривалась в лицо сына, такое родное и такое любимое. Вот он здесь, вдали от дома, от мирских сует. И он счастлив в своем спокойствии и взрослой мудрости, обретший свой свет во тьме…