На концерт мы пришли все вчетвером, в полном составе, включая и Стеллу с Витей – оба они уже окончательно пришли в себя, особенно наш юный друг, который неплохо выспался на чужом диване. Стелла заметила, что диван этот – антикварный, прошлый век, и что Вите необыкновенно повезло – далеко не каждому из миллионов наших граждан удается хотя бы раз за всю жизнь прикоснуться к такому дивану, вобравшему в себя не только молекулы и атомы прошлого, но и энергетику, среду тех времен, господствовавшие тогда настроения, страсти, борения и разочарования. Вероятно, лежа на этом экспонате, Витя получил свою долю облучения прошлым временем, по некоторым признакам, более нравственным, потому как был очень тих и смущенно прятал глаза. Но мы не стали акцентировать внимание на их со Стеллой поведении. Я лишь сунула бывшей сослуживице дальновидно прихваченный с собой плод муската и попросила ее поскорее разжевать этот твердый орешек, чтобы сидящие рядом с ней на концерте люди могли наслаждаться музыкой, а не чувствовать себя неожиданными посетителями спиртзавода. Стелла все поняла, орех разжевала, запах почти исчез.
Мы все почему-то были в приподнятом настроении, а Стелла даже воскликнула:
- Ну, что еще нужно человеку для счастья?!
Я подумала – бог с ним, со счастьем, оно слишком объемно, стозевно, неохватно, чтобы его хотеть. И слишком нереально… К тому же счастье – это летучий объект. Оно может задержаться возле вас секунду, а если повезет – то минуту-другую. И все. Нет, лучше уж мечтать просто об удаче. А ощущение, что эта капризная дама где-то рядом, становилось все более сильным. Я молила бога, чтобы такой замечательный настрой, подобный сосуду с живительной влагой, не исчез, не растворился в разговорах, жестах, слишком резких движениях, потому что верила: он – уже часть удачи. Ее начало.
Места наши были очень близко от подмостков, чем я была недовольна – музыку надо воспринимать в отдалении… Впрочем, мы сами выбрали, где сидеть. Сегодня нам важна не музыка, а личность. Честно говоря, мы даже не посмотрели, что будем слушать, потому как были уверены, что не будем слышать. Надо шевелить мозгами, а не пускать к себе в черепушку посторонние звуки, которые могут отвлечь, расслабить, превратить тебя для разнообразия в кого-то другого, а ты забудешь, зачем пришел… Поэтому, когда со сцены, где уже сидели оркестранты, что-то объявили и туда вышел высокий, стройный седоватый человек во фраке и, естественно, с бабочкой, поклонился, повернулся на сто восемьдесят градусов и плавно замахал вначале правой, а потом и левой рукой, извлекая из оркестра столь же плавные, осторожные звуки, мы с Валентиной сидели как глухие, смотрели в спину объекта своих криминально-психологических исследований и думали о том, как, под каким предлогом и какие вопросы мы зададим ему после выступления. Перед Стеллой была поставлена другая задача – хорошенько посмотреть на дирижера и покопаться в своей памяти – не завалялся ли в каком-либо ее уголке этот тип, не появлялся ли он на дорожке, по которой ходила Людмила Разина. Перед Витей, понятное дело, глобальных задач не ставилось, он должен был просто изучать обстановку и докладывать о том, что ему покажется странным, ненормальным в поведении зрителей-слушателей, что его удивит и так далее. Одним словом, ничего конкретного.
Отслушав первую часть несомненно классического произведения, мы, как и все, стали аплодировать наконец-то повернувшемуся к нам лицом дирижеру. Плохо только, что «объект» постоянно дергался туда-сюда – кланялся, сгибался в три погибели за цветами, которые ему протягивала восторженная публика, прижимал руку к сердцу в знак благодарности, делал широкие жесты в сторону оркестра – дескать, это не я, это вот они такие талантливые и замечательные, а я что? Все у него получалось здорово – и красиво, и как-то одухотворенно. Сразу видно – творческий человек, не шурум-бурум. Валентина глубокомысленно изучала его лицо, Витя крутил головой, потому что ему очень хотелось увидеть сразу весь зал, а вот со Стелой явно происходило что-то исключительное. Не отрывая глаз от дирижера, она прижала руку к груди и шептала быстро-быстро два слова: «Мамочка родная»… Слова эти влетали в мое правое ухо, вылетали из другого и передавались как эстафета Валентине, сидевшей рядом с левой стороны. Она прямо через меня наклонилась к Стелле и спросила:
- Что с мамочкой?
- С мамочкой плохо… Ой, ой, ой… Но я должна убедиться…
- Убеждайся, но сначала скажи нам, в чем. Мы пока тоже мозгами пораскинем, - не выдержала я.
- Просто мне показалось, что он к нам в редакцию приезжал… И говорил, что он – Юрин друг, что Юрочка, когда ездил в Москву, всегда у него останавливался. Что они братья по духу… И что он хотел бы познакомиться с Людмилой, чтобы выразить ей соболезнование… А я ему тогда брякнула – мне, мол, можете выразить, я его любила… Ну, выразить вместо Людки, потому что она же у нас не работает… И я тогда уже тоже не работала, просто зашла… в родные стены…
- Он интересовался, где ее можно найти? – быстро спросила Валентина.
- Да…
- Точно помнишь?
Валентина от волнения перешла со Стеллой на ты.
- Точно. И сомневаться нечего. Потому что мне как раз сказали, что Людка готовит какую-то телепередачу, и я сама проводила его на телевидение.
- Господи, но зачем?
- Ну… Он мне понравился… Я что, изгой какой-то? Мне не может понравиться мужчина? Тем более, что…
Что тем более, мы не узнали, потому что зал вновь заполнили звуки музыки, которую мы долго и упорно не замечали, и на нас зашикали со всех сторон. А какая-то вальяжная пожилая дама с голубыми волосами, обернувшись, прямо-таки стреляла в нас сверкающими от гнева глазами. Мы закрыли рты и решили терпеливо ждать, переваривая уже имеющуюся информацию. Ее было немало, но Витя сумел подкинуть еще одну, сообщив по цепочке Стелле-мне-Валентине, что сверкающая дама – это теща дирижера, которая приходит на все его концерты вместе с мужем и дочерью, но сегодня они вроде бы больны и дама пришла одна. Все это Витя уловил из разговора сидящих за ним почитательниц таланта дирижера. Да, не зря мальчик ест хлеб.
На сцене что-то гремело, ухало и охало, разливалось колокольчиком и раскатывалось громом, и нам ужасно хотелось выбежать в холл и обсудить все, что мы узнали, а также решить, что же делать дальше. Мы сдерживались из последних сил, и когда закончилась вторая часть неизвестно какого произведения не знаю какого композитора, мы осторожно выбрались в коридор, сделав вид, что одной из нас стало плохо. Витю мы предусмотрительно оставили на своем посту.
В фойе к нам сразу же подошла дежурная и пришлось продолжать спектакль – плохо якобы было мне, я хваталась за голову, а Валентина и Стелла суетились рядом. Наконец, мы отделались от чужих ушей, испросив разрешения просто посидеть здесь в тишине и покое, и стали тормошить важную свидетельницу.
- Ты сказала – тем более, что… И что?
Этот витиеватый вопрос задала я, но Стелла не обратила на него никакого внимания. Зато вдруг неожиданно спросила:
- Вот кто, по-вашему, лондонский денди? То есть – какой он, как выглядит?
- Хлыщ моржовый! – не выдержала я.
- Хм… Если моржовый, то не хлыщ, умная ты наша, - заявила Стелла.
- Но я же про денди!
- То есть – вы, Стелла, увидели в нем лондонского денди, были сражены и повели его на телевидение, чтобы пообщаться с ним подольше. Так?
- Так, Валентина Васильевна! Тем более, что…
- Наконец-то!
Это опять не выдержала я.
- Имей терпение! – Стелла торжественно подняла указательный палец и спросила: - Вот что, по-вашему, в руках у денди? Ну, с какой вещью у вас ассоциируется этот образ?
- Трость?
- Молодец, ты угадала!
Надо же, меня похвалили.
- Трость с набалдашником, - продолжала рассказывать Стелла. – И с секретом. Если набалдашник открутить, то он превращается в маленькую стопочку, куда можно кое-что плеснуть. Из этой самой трости…
- Да ты тогда вроде еще не пила, - спокойно заметила я.
- Не пила. Но, в общем-то, мне это дело всегда нравилось. И, помню, я даже жалела тех, кто не знает, какое это потрясающее состояние… Блаженство… Тут тебе и мистика, и космос, и… Ладно, не о том говорим! Словом, эта трость, вернее, ее секрет был аргументом, который позвал меня в дорогу вместе с денди. До телестудии. Там мы с ним кирнули…
- Людку-то нашли? – спросила я.
- Да конечно. Он и ее угостил. Сказал, что скорбит, и тэ дэ. Жалеет, что не был на сорок дней, а хотел вроде. Но, мол, дела важные, то да сё. Пообещал на годовщину обязательно приехать…
Естественно, Валентину весьма заинтересовала последняя фраза. Она вся вскинулась, как птица перед полетом, и быстро спросила:
- А куда он собирался приехать, не помните?
- Нет… Не помню… Да про это вроде никто и не говорил, до годовщины ведь было еще далеко… Постойте, постойте… Он ведь адрес Людкин взял и телефон. Сказал, что будет ей звонить… Да, он так и спросил – разрешите, дескать, вам звонить время от времени? Я это запомнила, потому что у меня тогда нехорошая мысль мелькнула – вот, думаю, блин, Юрку любила – Людка на пути встала, как бронемашина, этот понравился – опять она, телефон-то он ее попросил, не мой!
Мы стали обсуждать все услышанное, как вдруг Стелла заявила:
- И все-таки я должна окончательно убедиться, что это он…
- Тебе это трудно сделать? – поинтересовалась я.
- Да нисколько! Только для этого надо его раздеть!
Ничего себе! Следовательно, она с ним…
- У него кое-на каком месте, пониже поясницы…
- На заднице!
- Не встревай, Наталья! Так вот, у него там…
- …?
- Бородавка, дура!
То меня хвалят, то называют дурой… Что ж, надо привыкать и к таким перепадам…
- Он мог ее свести, - заметила Валентина.
- Не… Такие не сводят. Она большая.
Не знаю, догадывалась ли Стелла, к какой крамольной – вернее, криминальной мысли ведут ее воспоминания, но мы-то с Валентиной уже давно крутили в мозгах одно и то же – денди звонит Людмиле накануне годины, она ему сообщает, что именно в этот день поедет на могилу мужа, он заявляется туда же и угощает ее из своей ядовитой трости… Там, вероятно, какая-то капсула, которую можно быстро заменить, чтобы не осталось следов – ту, в которой было спиртное с ядом, выкинуть, а вставить другую, безопасную, с каким-нибудь армянским коньячком… Такая осторожность ему, как показывает история, не понадобилась, но если бы обстоятельства повернулись иначе, то вполне могла бы пригодиться… Стелла же стояла с отрешенным лицом и улыбалась – очевидно, погрузилась в прекрасные воспоминания…
- Да, но как же его раздеть? – прервала я ее нирвану.
- А можно обойтись без стриптиза? – спросила моя подруга.
- Да уж и не знаю, Валентина Васильевна… Если только… Я его за ухо укусила… След был приличный… Но это уже давно прошло, я думаю… И ничего не осталось…
- А какое ухо пострадало? Левое? Правое? – деловито осведомилась Валентина.
- Думаю, что обе ухи…
- Язва ты, Наталья! Вроде левое… Или… Нет, левое!
- Прикинь еще раз… Включи свое воображение…
- Ле-во-е!
- Хотя вообще ты кусаешь за оба уха, да?
Стелла готова была вцепиться в меня, но тут подошла дежурная и заметила, что мы разговариваем непростительно громко, а также что концерт подходит к концу и сейчас мы сможем убедиться, что пропустили гениальное выступление! Убедиться своими глазами! Дирижера по полчаса не отпускают из зала! Даже больше – по часу! Все стараются взять у него автограф! Подарить цветы! Пожать его талантливые руки! И мы еще сможем слиться с залом в восторженном экстазе!
Мы обрадовались, что у нас еще было время для решительных действий, и как только раздались аплодисменты и люди стали вставать, о чем нам поведали захлопавшие стулья, мы тут же проникли в зал и зааплодировали вместе со всеми, чтобы не вызывать никаких подозрений. Стелле мы посоветовали не высовываться, держаться в тени, чтобы не быть узнанной дирижером. Честно говоря, тому, кто был знаком с ней в молодости, было ясно, что узнать ее очень трудно, почти невозможно – пьяные загулы сделали свое дело. И все-таки лучше ей быть от него на расстоянии… Только как же тогда она рассмотрит тот же след на его ухе? Ничего, сами рассмотрим.
Я никогда не думала, что слиться с залом – означает оказаться в толпе потных граждан, которые говорят заезженные слова и ужасные глупости. Одна дама, например, все время выкрикивала Таилову, что он бог и творец всего прекрасного. Другие возвещали, что это неподражаемо, беспримерно, что его рукой, этой дланью мастера, водил кто-то свыше, что данная музыка вершилась на небесах, и вообще несли полный бред. Я была на концертах выдающихся музыкантов и нигде не слышала такой галиматьи. Что ж, надо включаться в общий хор. Я стала протискиваться вперед, волоча за собой Валентину, решив взять на себя все хвалебные оды - подруга должна не отвлекаться на глупости и глобально мыслить. Наконец, возле моего носа оказалась талантливая рука с шариковой ручкой, выписывающей автографы. Я с трудом достала из сумки календарик на этот год, выпущенный каким-то кандидатом в депутаты областной Думы, и протянула его Таилову:
- Умоляю вас… Автограф…
Он молча расписался, вернул мне календарик и я уловила на его лице страшное нетерпение, тоску и одну-единственную мысль – когда все это кончится? Хотя по логике дирижер в данный момент должен был купаться в лучах славы. Так почему же он не купался, а нес в себе какой-то тяжкий груз? Из-за этого звонка Жоры? Из-за жены, которую заподозрил в обмане? Вряд ли… Ладно, пойдем в разведку!
- А когда у вас следующий концерт?
- После выступления в Париже… Где-то через месяц…
- Умоляю – расскажите о вашем французском периоде! – заверещала какая-то экзальтированная дама, увешанная бриллиантами.
- О, да, да! – подхватили неизвестные другие. – Бываете ли вы на русском кладбище? В каком отеле останавливаетесь? С кем общаетесь? Назовите свои любимые места в Париже… Ездите ли вы на юг Франции, к морю? Что вам особенно нравится у французов? Их культура – что в ней наиболее ценного?
Изо всей этой кучи вопросов Таилов выбрал один – о французском периоде и стал рассказывать о каком-то парижском композиторе, который прислал ему партитуру своей новой весьма оригинальной вещи. И он счастлив.
Но слушательница, задавшая вопрос про отель, не отступала, и тогда Таилов заявил, что останавливается в собственном доме под Парижем, в маленьком холмистом местечке с прекрасным видом на долину, напоминающую наши деревенские места, что он счастлив, когда там живет.
У меня вдруг вырвалось:
- Это – дом ваших предков? Я слышала, что у вас – богатая родословная…
- Да. Это – дом моих предков. И я счастлив, что…
Дальше я почти ничего не слышала, потому что в этой плавно поворачивающейся толпе оказалась слева от дирижера и сумела, наконец, рассмотреть его ухо. Конечно, годы сглаживают шрамы. Экстрасенсы же могут и вовсе их ликвидировать. Но Таилов, очевидно, к ним не обращался, потому что на мочке его уха был виден маленький след страсти его случайной подруги, которая, кстати, оказалась вдруг рядом со мной и тоже вперилась в дирижерское ухо. Глядя на ее все еще сомневающуюся физиономию, я понимала, что ей очень хочется снять с него штаны и пощупать его бородавку, чтобы нас не подвести. Но мне показалось, что и уха достаточно, и я стала отходить в тыл, увлекая за собой Стеллу, и не заметила, что Валентина осталась с героем дня. Кстати, не было рядом с нами и Вити – он исчез. Стелла пошла его искать, а я осталась наблюдать, как моя подруга общается с дирижером – они что-то обсуждали, хохотали, а потом Валентина протянула ему свою записную книжку в какой-то липкой обложке – видимо, для автографа. Или для того, чтобы он сделал ей какую-нибудь запись. Как раньше поэты писали девицам в альбомы немудреные стишки. Но я отлично понимала – ей нужны были его пальцы. Так, на всякий случай. Не фигурируют ли его отпечатки в каких-либо нераскрытых делах… Что ж, я ничему не удивлюсь…
Стелла подошла и пожаловалась, что не может оторвать Витю от огнедышащей тещи дирижера – наш мальчик взял ее в оборот сразу после концерта и не отпускал от себя. Мы прошли в середину зала и посмотрели на них издали – теща что-то увлеченно рассказывала своему собеседнику, а он слушал ее, не перебивая. Молодец! Пусть женщина побольше болтает, нам это полезно. Мне кажется, что после этого расследования Витя вполне может поступить в какую-нибудь разведслужбу и там развивать дальше свои способности.
Наконец, мы все объединились и вышли на улицу. Нам было просто необходимо посовещаться друг с другом, поделиться своими мыслями, наблюдениями, но было уже поздно и мы обсудили лишь самое основное. Стелла заявила, что, по всей вероятности, тот денди и этот дирижер – одно и то же лицо. Витя подробно изложил тещины взгляды на музыку и искусство вообще и прибавил, что она балдеет от всего французского. Он, например, назвал себя Виктор, сделав ударение на последнем слоге, по-французски, после чего она растаяла и начала рассказывать ему о Франции, о том, что она живет там по полгода вместе с мужем, что уже неплохо знает французский язык и без чьей-либо помощи общается там с соседями-французами. Наш мальчик сказал ей несколько фраз по-французски – он, оказывается, изучал этот язык в школе, и они окончательно стали друзьями. Витя, которого наше общее дело заставило быть хитрым, «признался» даме, что у него был довольно богатый прадед-француз, у которого, поговаривали, не осталось родственников. Он давно почил в бозе, а Витя теперь не знает, куда обращаться, чтобы проверить, не оставил ли ему дорогой родственник какую-нибудь недвижимость… Дирижерская теща заверила его, что он обязательно получил бы все необходимые бумаги, как это случилось у них, то есть у ее зятя. А если не получил – значит, нечего и ждать. Но на всякий случай посоветовала ему сходить в Инюрколлегию и проверить, не осчастливил ли его прадедушка. Наш воспитанный Витя поцеловал ей ручку и отбыл в нашу сторону.
Ах, Витя, Витя! Ты и не ведал, дорогой, что речь шла о доме, который, по всей видимости, должен быть собственностью твоего настоящего отца, а, значит, и твоей. Так что и теперь ты в худшем случае можешь претендовать на половину этого французского дома, а в лучшем, приведя в действие закон и доказав совершенный в отношении тебя обман, и на весь особняк. Хотелось крикнуть – мальчик, ты и не ведаешь, каким богатым женихом являешься! И все-таки – бедный мальчик… Я тихонечко обсудила это со Стеллой – наши глаза были на мокром месте…
Мы расстались у метро и поехали в разные стороны, дав друг другу слово, что через час обязательно созвонимся, чтобы удостовериться, что ни с одним из нас ничего не случилось. Но, придя домой, мы с Валей первым делом связались с прослушкой. Нам включили очередной разговор Жоры с дирижерской женой, который мы привычно записали на мой диктофон, чтобы потом слушать сколько влезет и внимать каждому слову. Разговор был чрезвычайно интересен и требовал от нас каких-то определенных решений, словно кроссворд. Судите сами. Вновь звонил Жора – теперь-то он точно знал, что дирижер дирижирует своим оркестром.
- Ладушка, я тебя подвел? Тебе плохо?
- Теперь уже ничего… Что это на тебя вдруг нашло?
- Да есть некоторые обстоятельства… Господи, как я хочу тебя видеть! Ты сейчас сидишь в кресле, да? В белом? И на тебе серебристый халат… Это так красиво… Не угадал? Теплый халат? Байковый? Тебе все идет…
- Хватит… Я его боюсь…
- Кого?
- Его! Мужа!
- Почему?
- Он скоро вернется… Ты слишком поздно позвонил…
- Я уходил по делам.
- Какие у тебя дела?
- Разные. Говори!
- Говорю. Я знаю, что ты хочешь узнать. Об этом и говорю. Дело не в подруге. Ее не было.
- То есть…
- Дело в нем. И я боюсь… Я думаю… Нет, я просто уверена, что это он ее отравил тогда…
- Твой муж – Людмилу? Но зачем?
- Не знаю… Я не знаю… Но однажды, после какого-то стресса, он был невменяем и сам в этом признался... С тех пор я его боюсь… Сегодня мне стало плохо и я сама не поняла, как у меня вырвалась фраза, что у него руки в крови… Он страшно разозлился… И теперь я уверена, что он захочет от меня избавиться…
- Вот как… Значит, тебе нельзя там оставаться! Я был бы счастлив, если бы ты переехала ко мне…
- Об этом не может быть и речи!
- А почему тебе не уйти к родителям? Амалия знает?
- Нет. Папа – тем более. У них давление, не хочу их пугать.
- Хорошо, но что-то же надо делать! Какой ты видишь выход?
- Самый лучший выход – чтобы он исчез. Но это неосуществимо!
Последовала довольно длинная пауза, и Жора тихо сказал:
- Ну, почему же…
- Ах, дорогой, я не хочу подвергать тебя опасности! – защебетала она, поспешив тут же закончить разговор.
Создавалось впечатление, что все это Влада говорила нашему Жоржу ради одной-единственной фразы, свидетельствующей о его решимости разделаться с дирижером… Да… Забавная ситуация… Впрочем, знакомая до неприличия – жена исподволь готовит любовника к тому, чтобы он освободил ее от надоевшего мужа. Да к тому же еще и старого.
- Нет, дорогая. Дело здесь вовсе не в любви. Любовный треугольник – это чисто внешний рисунок. Копать надо глубже…
- Может, здесь нечего и копать, все на виду? – осторожно заметила я Валентине.
- Здесь есть чего копать! И мы будем это делать!
Звонки от Стеллы и Вити не замедлили себя ждать – они добрались до дома без проблем. Похоже, проблемы были только у нас. Разговаривая с Витей, Валентина спросила его, не слышал ли он когда-нибудь имени Гордей или Гордиан – может, родственники рассказывали ему что-либо об этом человеке? Он – тот самый художник, которого его друзья называли Герой…
- Хм… Как странно, - ответил Витя. – Я помню себя с двух лет. Мы часто в парк ходили гулять. Ну, знаете, тот, что за дворцом. И там к нам подходил дядя Гордиан. Он играл со мной…
- А мама что тебе о нем говорила?
- Да ничего. Или что-то типа – хороший дядя. В общем, я не помню. Да, потом он утонул! Я, наверное, спрашивал про него, вот мне и сказали, что с ним случилось.
- Да. Он утонул. Ладно, мальчик, до завтра! Спокойной ночи!
- Подождите! Не кладите трубку! Ведь для чего-то вы меня спрашиваете об этом человеке! И я хочу все знать! Все! Я обязан, мы же делаем одно дело! Не забывайте, это я попросил начать расследование, которым вы сейчас руководите! И еще одно… Не хотел говорить, но раз вы спросили про этого Гордиана… Меня совсем недавно уже спрашивали о нем…
- Кто?
- Я не могу этого сказать… Но это – человек, которому я верю…
- Это – женщина, в которую ты, Витя, влюбился, да?
- Думайте что хотите, но я больше ничего не скажу.
- Хорошо. Не говори. Только это может иметь прямое отношение к смерти твоей мамы…
- Нет, Валентина Васильевна! Есть вещи, в отношении которых я должен сам принимать решения!
И Витя повесил трубку…
Да, наш мальчик вырос из пеленок, в которых мы его держали. И к тому же влюбился. Мы как-то вообще упустили из вида, что это может произойти.
- Какая она любвеобильная, - заметила Валентина.
- Кто, Валя?
- Эта дирижерская жена… Если только я не ошибаюсь… Вот послушай. Жора избавляет ее от мужа, она подставляет нашего бывшего однокашника ментам и те сажают его в кутузку… Дама, сбросив как ненужную одежду мужа и любовника, устремляется к юноше, которому вскружила голову. И который, кстати сказать, тоже, как и муж, является наследником французского логова этих шакалов. Таким образом, хитроумная Влада становится хозяйкой положения, единоличной владелицей дома - Витя ведь не знает о своем совладельчестве, и обладательницей молодого, интересного юноши… Возможно, что дама не сама придумала весь этот спектакль, что парадом тут командует теща… Впрочем, какое это имеет значение?
- Ты и не заметила, как сделала из Влады монстра…
- Прекрасно я все заметила.
- А если она только защищается от мужа-убийцы. И от маньяка… Ведь мы еще не уверены, что Жорж – не маньяк… И она любит… Я уважаю это чувство. Витя прекрасно чувствует фальшь, и если бы что-то было не так…
- Да у Вити твоего это, верно, первая любовь и он просто ошалел от счастья!
Что ж, может быть, она и права… Поживем – увидим.
- Но я ничего не утверждаю, - поправилась Валентина. – Скажу честно – мы знаем вроде бы немало, мы на верном пути, я это чувствую, но у меня такое впечатление, что мы все время пропускаем что-то важное… Ну, что откладывается в подсознании, но никак не дается нам в руки… Чего-то мы упорно не замечаем… Однажды, когда я еще плохо знала Москву, мы с водителем сделали четыре круга по Садовому кольцу, потому что три раза проезжали мимо нужного нам здания на Таганке! Оно как бы пряталось от нас… И у меня сейчас такое впечатление, что кто-то или что-то от нас упорно прячется… Надо завтра же отдать Эдуарду отпечатки пальцев – пусть посмотрят… И успокоиться, отрешиться от всего, чтобы включить, наконец, свои мозги на полную катушку!
Эх, как я люблю ее, когда она так злится на себя! У нее это всегда бывает преддверием каких-то сногсшибательных открытий. Последующие события показали, что так получилось и в этот раз.
