От саванны, сопок и каменистых гор веяло прохладой. Над перевалом Гиндукуш разрасталась красно-розовая заря. И чем выше поднималось солнце, тем отчётливей рисовались пики горных вершин. Сумрак покидал долину Афганистана.
…Петляя меж сопок, на равнину вышел небольшой караван. Все двигались в полном безмолвии. Лишь было слышно, как звенят конские сбруи, под копытами животных шуршит сухая почва и как под всадниками поскрипывают кожаные сёдла. Мужчины в чёрных шароварах, длинных рубахах и такого же цвета тюрбанах выделялись тёмными пятнами на фоне бежевой земли. Таинственные седаки, напряженно всматриваясь и вслушиваясь в утреннюю тишину, конвоировали четырёх одногорбых верблюдов. Животные двигались степенным шагом, глухо постукивая большими копытами. Корабли пустыни, навьюченные тяжёлым грузом, шли один за другим, плавно раскачиваясь.
Чуя опасность, в долину убегала стайка длинноногих шакалов. В дружной нервозности поджав пушистые хвосты и сутуля облезло-костлявые спины, ночные хищники всё дальше и дальше уходили в саванну.
…Моджахеды, отслеживая всё подозрительное, продолжали скакать в полном безмолвии.
…Ярко-голубое небесное покрывало раскинулось от горизонта до горизонта. Высоко, под самым его куполом, распластавшись на восходящих потоках встречного ветра, кружил горделивый «смотритель пустыни» – гриф-стервятник.
…Дозорный, ехавший впереди каравана на красавце-скакуне, посмотрел вверх. Сморщился в недовольстве. Нервно поправил висевшую на правом плече американскую винтовку. И, беззвучно двигая губами, стал читать молитву.
…Солнце выглянуло из-за гор. И тотчас в поднебесье вылетел стремительный веер его золотисто-рыжих лучей. Земля вспыхнула яркими красками дня.
…Прижмуривая глаза, всадники стали активней подгонять навьюченных животных.
…И вдруг, нарушая утреннюю тишину, раздался одиночный выстрел. Незримыми волнами эхо поплыло над долиной.
…От неожиданности погонщики и животные вздрогнули. Дозорный покачнулся в седле и медленно стал сползать с лошади. Тюрбан свалился и покатился по пыльной земле. Винтовка, висевшая на его плече, соскользнула и ткнулась в грунт длинным стволом. Всадник падал, а остальные моджахеды готовились к бою. Пытаясь понять, откуда прозвучал выстрел, они снимали с предохранителей оружие и лихорадочно осматривали ближайшие сопки.
…Заполняя долину звуками разнокалиберных выстрелов, на караван обрушился шквал огня. Стрекотал пулемёт, короткими очередями били автоматы. То тут, то там, вздыбливая землю, ухали миномётные взрывы.
…Щурясь от яркого света, душманы отстреливались наугад.
…Бой стих. Используя солнце как естественное прикрытие, шурави остановили духовский караван с оружием и наркотой.
…День горел белым огнём. Воздух был горячий, и почва тоже была горячей. Безоблачное небо не препятствовало светилу властвовать над землёй. На горизонте зеркальной дрожащей кляксой блестел завораживающий мираж. Давно высохшая редкая трава трухой оседала на грунт. Над дышащей жаром прокаленной пустыней кружили три грифа-стервятника. Громадные птицы, то сужая круги, опускались к земле, то взмахивая мощными крыльями, поднимались в небо. Хищники преследовали одинокого верблюда.
…Одногорбый, осторожно ставя копыта на горячую землю, двигался почему-то зигзагами. Время от времени останавливался, замирал с высоко поднятой головой. Прислушивался к окружающим звукам. И неуверенной поступью брёл дальше по пыльной пустыне. Преодолев очередной отрезок пути, опускал голову. Раздувая большие ноздри, принюхивался, пытаясь уловить знакомые запахи. И, словно желая от чего-то освободиться, что-то сбросить с себя, непрестанно мотал большой головой. Верблюд, не замечая кружащих над ним стервятников, шёл к людям, на гул ехавших автомобилей.
… Постепенно теряя силу, солнце клонилось к закату. После жестокого палящего дня воздух становился восхитительно прохладным.
…Гарнизон советских войск расположился на сопках, между саванной и каменистыми горами.
…Из землянки вышел солдат Игорь Левашов. Опрятная застиранная гимнастёрка ладно сидела на его молодом теле. С каким-то особым наслаждением он грыз сахар-рафинад (солдату ведь всегда хочется чего-нибудь вкусненького. А чаще всего, просто нажраться от пуза). Шёл вразвалочку, направляясь к неподалёку стоящему танку и глазея по сторонам. Не жалея зубов, кусал матово-белый сахар и запивал тёплой водой из металлической фляжки. Взгляд Игоря привлекла змея, ползущая по склону сопки (вечером оживали не только люди, но и местные обитатели пустыни). Шустро работая гибким телом, гадюка мирно ползла по своим неизвестным делам.
…Боец огляделся. Остановил взор на камне, вросшем в сухую землю. Подошёл, пнул сапогом. Булыжник, особо не сопротивляясь, выскочил из насиженного места. Игорь зажал зубами сахарный кусок, наклонился и поднял камень. Прицелился и метнул в змею. Гадюка, как ни в чём не бывало, продолжала свой путь, лишь слегка изменив направление.
…Игорь вытер пыльную руку о штаны, поправил выгоревшую панаму. Затем переложил зелёную фляжку из левой руки в правую, чистой рукой вынул слишком большой сахарный кусок изо рта. И с чувством выполненного долга – хоть змея особо и не пострадала – шагнул на острый нос танка.
Машина стояла в окопе – на нашем танкистском жаргоне – в копанире. Над поверхностью земли возвышалась лишь верхняя часть корпуса и башня. От танка пахло солярой и раскалённым железом. Орудийный ствол угрожающе уставился на асфальтированную дорогу, по которой туда-сюда мчались разноцветные афганские бурбухайки.
…Танкист поудобней уселся на тёплой броне. Грыз сахар, отхлёбывал воду из фляжки и посматривал на раскинувшуюся долину. Так сказать, любовался пейзажем.
…Игорь уже не первый год служил на чужбине. И хорошо помнил, как ранней весной, когда он прибыл в Афганистан, эта долина была покрыта алыми маками, очень походившими на те, что цветут по весне дома, на юге России.
…И вдруг, неожиданно для себя, солдат увидел, что у подножья сопки, за ограждением из колючей проволоки, стоит верблюд. Упершись мощной грудью в преграду, то и дело нервно вздрагивая, одногорбый топтался на месте. Игорь перестал жевать и слегка подался вперёд. Осмотрелся, людей вокруг нет – прибившийся гость явно был бесхозным. Сунул остаток рафинада в рот, поставил фляжку на танковый люк. И, спрыгнув с машины, быстро спустился с сопки. Подошёл вплотную к ограде. Ошарашенно пробормотал: «Твою за ногу!». У животного вместо глаз были пустые глазницы, прикрытые окровавленными веками.
Солдат сразу понял – бедный верблюд попал под раздачу, когда советские войска раздолбали духовский караван, и глаза ему выбило минно-взрывной волной. На войне такое случается.
…Цепляясь формой за металлические колючки, Игорь протиснулся сквозь проволочную паутину. Взял верблюда под уздцы и повёл вдоль забора. Местами оборванная проволока валялась на земле. Отыскав лазейку, протащил несчастного в расположение гарнизона. Обогнув сопку, где стоял танк, они вышли на гравийную дорогу. Животное послушно брело за человеком.
…Необычную парочку я заметил издалека. Да и разве можно было не заметить это экзотическое шествие по территории воинской части?
Игорь с верблюдом быстро приближались. А я, сгорая от любопытства, крикнул: «Привет, зёма! Что, махнул не глядя свой танк на верблюда?!». Левашов, оставив шутку без ответа, шёл с озадаченным лицом. Я уже приоткрыл рот, чтобы выкрикнуть очередной прикол, да так и застыл – верблюд был слепой.
…И тут, как чёрт из табакерки, из-за вещевого склада возник офицер.
…Если судить с солдатской точки зрения, то заместитель командира батальона по политической части всегда появлялся не вовремя. Такая уж у него была служба.
…Мы напряглись. Разгильдяи или, как их в армии называют, залётчики знают, что такая встреча всегда сулит неприятности, поскольку замполит для залётчика – это хуже, чем участковый для уличного хулигана.
…Как и следовало ожидать, офицер с недовольным видом сразу пошёл в атаку: «Откуда верблюд? Куда ведёте животное и что здесь делаете?».
…И, поскольку Игорь был как бы хозяином ведомого, он и держал ответ: «Верблюд ничейный. Я его нашёл у заграждения. Веду в столовую, чтобы забить на мясо. Ведь он не видит и всё равно погибнет. А так хоть свежатины поедим». «Быстро выведи животное за пределы гарнизона. Верблюд духовский, они нам этого не простят и будут мстить». Игорь упёрся: «Отпущу я его или нет, уже значения не имеет. За разбомбленный караван они всё равно нам будут мстить».
…В батальоне все знали, что замполиту скоро на дембель, и он боится сам попасть в залётчики и задержаться в Афганистане.
…«Солдат, – раздражённым голосом прозвенел офицер, – я приказываю удалить чужое животное с территории воинской части». Мы молчали. Стараясь не смотреть на покорно стоящего беспомощного верблюда, я глядел то на набыченного земляка, то на красного от гнева начальника. Замполит продолжал давить: «Отведите верблюда и шагом марш в расположение». И, нервно поправив кожаную портупею, вонзая каблуки в землю, бравым шагом направился в сторону штаба.
Мы переглянулись. От досады Левашов сдвинул панаму на затылок и выругался совсем не по-детски. Замполит оглянулся: «Солдаты, я проверю».
…Больше не проронив ни слова, Игорь сплюнул на землю, развернул верблюда и повёл в сторону КПП. Я тоже отправился восвояси.
…Вечером следующего дня решил я зайти к земляку Василию Ляхову. Тянул он службу на кухне. По прибытии в Афган определили Ваську (к его величайшему разочарованию) не по военной специальности – в гранатомётчики, а по гражданской – поваром в гарнизонную столовую.
…Подойдя к старой, но добротной двери с надписью «Служебный вход», я постучал в неё кулаком. Стою, жду, не открывают. Снял панаму, прислонил ухо к пыльной поверхности, прислушался. Внутри помещения звенели кастрюли, бубнили чьи-то голоса. Тогда я долбанул посильнее. Лязгнул внутренний засов. Деревянная дверь приоткрылась и в узкую щель высунулась голова повара-узбека. Он смуглой рукой поправил застиранный помятый колпак . «Физула, – обратился я к солдату, – Василий здесь?». Шелестя клеёнчатым фартуком, повар вытянул шею и уже по-настоящему выглянул из-за двери. Узкими глазками внимательно осмотрел внутренний двор. И лишь тогда ответил: «Все здесь, заходи быстрей. Они в обеденном зале». Пройдя через кухню, я попал в солдатскую столовую. За длинным деревянным столом, на таких же длинных деревянных лавках, сидели три земляка со Ставрополья – Василий Ляхов, Николай Вербицкий и Игорь Левашов. Увидев меня, они оживились. «О, Клим, ты, как всегда, вовремя. А мы за тобой посылали гонца, но тот вернулся ни с чем. Где тебя вечно носит?», – говорили ребята наперебой. Я поздоровался и на вопрос – где был? – махнул рукой, типа, пустое. «Присаживайся, раздели нашу скромную трапезу. Мы тут балуемся пловом со свежатинкой. Плов просто песня, пальчики оближешь», – с весьма довольными лицами галдели землячки. «Откуда мясо?», – удивился я. И вспомнил вчерашнего верблюда. От этой мысли у меня настроение сразу перекосилось. «Спасибо, пацаны, я не голоден, ведь недавно был ужин». «Клим, разве можно сравнить солдатскую кирзуху с консервами и узбекский плов с верблюжатиной?», – настаивали друзья. Взглянув на казан с пловом, я ответил: «От чая с маслом не откажусь, а плов не хочу». «Брезгуешь?», – спросил Игорь. «Ты же знаешь, я не брезгливый». Танкист продолжал натиск, указав ложкой на Николая: «Глянь, даже Колёк ест. От черепашьего супа его воротило, а тут, смотри, вторую порцию доедает». Николай, аккуратно собирая ложкой крупинки риса с краёв металлической миски, возмутился: «Ну, ты сравнил черепаху и верблюда! Это мясо точь-в-точь, как телятина, лишь чуть сладковато». «А черепаха на вкус как курятина!», – поддразнил Игорь. «Я прошу, не вспоминай черепаший суп!», – взмолился Колька. Василий перевёл стрелки на меня: «Славян, не хочешь плов, открывай банку со сливочным маслом, наливай чай и угощай себя сам». Я положил на лавку выгоревшую от солнца панаму. Взял нож, привычным движением вскрыл металлическую банку. И намазал толстый слой масла на краюху серого хлеба. Затем из чайника без крышки, потемневшего от времени и частой мойки, налил в кружку чай, бросил туда сахар-рафинад.
«Ты лучше расскажи, – обратился я к Игорю, – как тебе удалось обмануть замполита?». «На каждую хитрую морду есть фикус с винтом», – засветился самодовольной улыбкой земляк. И начал рассказ: «Когда мы с тобой разбежались в разные стороны, я вывел верблюда за КПП и отпустил. Вернулся на позицию. Прошло всего несколько минут, смотрю, с сопки спускается царандоевец (служащий МВД Афганистана. Прим. автора). Цепляет моего верблюда, переводит через дорогу и идёт по направлению к сопке (они там проводили телефонную связь). Меня такое положение вещей заело. Догоняю бачу и кричу: «Это мой верблюд». Он на ломанном русском: «Нет, мой». У него на плече висит автомат, а я с голыми руками. Ну, в общем, мы задрались. Поставил я ему бланш под глазом и забрал верблюда. Повёл к трубачам».
…Отдельный танковый батальон 201-й мотострелковой дивизии расположился на сопках у подножия перевала Мирза-Атбили, рядом с асфальтированной дорогой Хайратон-Кабул. Сразу за шоссе, на обочине, лежал топливный трубопровод. Повторяя изгибы дороги, металлическая труба тянулась через перевал Саланг до Баграма. Охрану и ремонт топливной жилы осуществляла пехота. Их и называли трубачами.
…Танкист жевал и рассказывал: «Привёл я верблюда к столовой трубачей, позвал повара. Говорю: «Забери верблюда, всё равно умрёт». Повар, сам из Средней Азии, от свалившейся удачи аж приплясывал на месте. Спрашивает: «А отчего сами не забьёте?». «Ну, у нас же комбат – мужик нормальный, а замполит –бздунишка». Мои доводы быстро его убедили. И тут, как всегда не вовремя, появляется этот самый замполит и сразу с наездом, но с точностью до наоборот: «Это наш верблюд! Приготовишь плов и принесёшь нам в офицерскую столовую».
…Вернулся я на позицию, к танку, и так мне стало обидно, аж до зелёных соплей. Думал я, думал и решил действовать. Пришёл на кухню к Василию. Рассказал, как сшакалил наш замполит. И предложил план возмездия: «Давай, выследим, когда повар принесёт плов в офицерскую столовую, и украдём. Авось, замполит концов не найдет».
В разговор вклинился Ляхов: «А я ему говорю, – и указал подбородком на рассказчика, – не получится. Там же рядом продовольственный склад, а его круглосуточно охраняет часовой с автоматом».
Левашов вновь перехватил инициативу: «Короче, Василий стоял на шухере, я же тайком проскользнул мимо часового, проник в офицерскую столовую и свинтил казан с пловом. И все дела».
Ребята наминали по праву принадлежащий им выкраденный плов. А я, размешивая чай, почему-то старался не греметь о металлические края кружки. Как и вся посуда в солдатской столовой, она выглядела уставшей от времени. Тусклая эмаль местами потрескалась и откололась.
…Игорь тем временем рассказывал в подробностях, как он бился с афганцем за ещё живое мясо. Я слушал в пол-уха и размышлял: «Человек может за себя постоять, а животные – нет. В особенности те, которые живут рядом с людьми...». Размешав сахар, я положил ложку на стол. Откусывал хлеб с маслом и запивал сладким чаем. Ложка лежала на сером, чистом столе выгнутой частью вверх. По её тусклой алюминиевой поверхности стекали капельки влаги. И в памяти снова всплыла картинка из недавнего прошлого – раненый одногорбый верблюд, ослеплённая голова с запёкшейся кровью и его слипшаяся красновато-серая шерсть. Мне казалось, что стекающие прозрачные капельки слёз по грубым верблюжьим щекам мне теперь никогда не забыть.
…Оприходовав бутерброд и допив чай, я взял панаму и встал из-за стола. «Спасибо, пацаны, мне пора. Откройте главный вход, так будет быстрее и ближе». Проводить пошёл Василий. Стремясь не громыхать дверью, он тихо отодвинул железный засов. Улыбнувшись, протянул мне руку: «Ну, Клим, давай, покуда офицеры не нарисовались». Мы хлопнули по рукам, и я вышел из солдатской столовой. Засов за спиной глухо лязгнул. После душного помещения в лицо пахнуло прохладой и вечерней свежестью. Щёлкнув медной начищенной бляхой с пятиконечной звездой, я снял кожаный ремень. Намотал его на правую кисть. Расстегнул на гимнастёрке металлические пуговицы с выдавленными такими же звёздами. Меня всё не покидали мысли о слепом верблюде. «А может, оно и к лучшему, – проговорил я вслух, – помучился одногорбый два дня, и кирдык. Уж больно тяжёлой была его травма…».
…Огромное красное солнце коснулось острых вершин перевала. Мой взгляд примагнитился к вечерней зорьке. Стоял я на ступеньках столовой и любовался разноцветием земли, солнца и неба.
…Прячась за древние горы, огненный диск погружался в далёкий фиолетовый мир. И чем глубже уходило солнце, тем отчётливей рисовались горы. Казалось, что они выросли и приблизились.
…На узкой гравийной дороге, словно призрак саванны, появился небольшой песчаный смерч. Пробежав по высохшей, давно не видавшей влаги земле, приподнялся над территорией гарнизона и исчез в своих бескрайних владениях. Окрашивая всё в жёлто-красные цвета, снежинки пустыни тихо садились на землю.
…Солнце скрылось за каменистым хребтом. И тотчас в зеленоватое небо брызнул последний пучок ослепительных лучей. Сверкнув на прощание, он тихо угас. Пошла полыхать заря. На долину опускался красноватый сумрак и редкий туман. От гор ползла мягкая задумчивая тень....
…До тяжёлого минно-взрывного ранения и тотальной потери зрения мне оставались считанные дни…
…Кабул, окружной военный госпиталь, холодный хирургический стол, яркое освещение в операционной. Всё это существовало и одновременно не существовало для меня. Остановка сердца и клиническая смерть застопорили стрелку жизни между плюсом и минусом, соединив противоположности: холод – тепло, боль – удовольствие, одиночество – присутствие чего-то великого и безграничного. Я повис в невесомости, плавно плыл в безлюдном хрустальном пространстве. Живая бархатистая пустота была одновременно родной и чужой. Перед глазами двигалась россыпь разноцветно-блестящих шариков. Переливаясь зеркально-золотистой поверхностью, они кружились в полном осмысленности космическом танце. Такое разнообразие цветов и оттенков я видел впервые. Моя уставшая плоть была где-то далеко, и связь с ней практически утратилась. В бездне парило моё Я. Но оставался ещё один шаг. Я знал, что преодолев эту незримую черту, распадусь на мельчайшие кристаллы, растворюсь, сольюсь с вечностью. Однако сделать тот величайший последний шаг мне ещё было не суждено.
…Методичное давление чьих-то рук на израненную грудь вызывало острую физическую боль. Рассудок постепенно возвращался ко мне. Сознание сужалось и, точно круги по воде, теперь двигалось в обратном направлении. Двигалось к центру. И этим центром было моё тело. Я ощущал, как кристаллизуется плоть, как в руках и ногах восстанавливается чувствительность. Плывшие перед глазами радужно-золотистые шарики исчезли. Появилась гнетущая плоская чернота. Незримые болевые волны заполняли каждую клеточку организма. А вместе с этим появлялось осмысление происходящего.
…Сильные руки хирурга продолжали ритмично давить на область сердца. Словно бы из ниоткуда уставший мужской голос призывал к дыханию. Где-то монотонно-прерывисто пищал зуммер. Кислородная маска плотно прижималась к лицу. Я втянул в себя воздух, сделал вдох. Звуки пропали. Неизвестность вновь поглотила меня.
…Придя в сознание, я обнаружил себя в госпитальной палате. Тело крутило от мучительной боли и точно сдавливало в гигантских тисках. Я лежал на кровати и одновременно парил под потолком бесформенным энергетическим сгустком. Нас соединяла незримая тонкая нить. Я попытался вспомнить, что произошло. Но, как оказалось, 12 дней, прожитых в бесчувственном состоянии, навсегда выпали из моей жизни.
Я желал, чтобы это был кошмарный сон, но то была кошмарная явь. Очень хотелось открыть глаза и увидеть свет. Но что-то мешало. Автоматически дёрнул правой рукой. Закованная в гипс, она непослушно опустилась на кровать. Левой ощупал тугие бинты, подбородок и шею. Но вместо гладкой молодой кожи обнаружил чужую жёсткую корку. Пальцы судорожно старались попасть под бинты, покрывающие большую часть головы. Острая боль вновь прошила всё тело. Силы быстро иссякли, и рука опустилась на забинтованную грудь. Понимание, что произошло нечто ужасное и непоправимое, давило на психику во сто раз сильней, чем физическая боль.
…Щёлкнула дверь, кто-то приблизился и прикоснулся ко мне. Прозвучал молодой женский голос: «Потерпи. Сейчас сделаю укол, и ты уснёшь». Тонкая игла вонзилась в левую руку. И тягостное забытьё вновь навалилось на измученное тело. Я уснул.
…Перед моими глазами тёмный экран засиял разноцветным видением. Это был сон, который я знал наизусть, ибо видел его не впервые: лестница без перил словно повисла во мраке, каменные жёлто-бежевые ступени шли из ниоткуда и вели в никуда, вокруг не было ни стен, ни земли, ни неба, лишь чернота. Я видел себя со стороны и одновременно чувствовал происходящее. Как, осторожно ступая босыми ногами по широким холодным ступеням, медленно спускаюсь по лестнице. Из одежды – лишь новая зелёная солдатская фуражка на коротко стриженной голове. Стыдясь своей наготы, я безуспешно пытаюсь отыскать укрытие. Вокруг безлюдно и тихо. Испытывая неловкость и страх, я всё иду и иду вниз по холодным ступеням. Справа во мраке вижу повисшее в воздухе большое окно. За старой деревянной рамой с облупленной матово-белой краской, как мне показалось, теплилась жизнь. Сквозь прозрачное стекло я увидел уголок ночного неба и раскачивающиеся на ветру тёмно-зелёные деревья. Сплетаясь между собой, кроны создавали иллюзию – фигуру верблюда. Одногорбый, задрав вверх большую голову и вытянув длинную шею, смотрел в беззвёздно-фиолетовое небо. Смотрел, о чём-то задумавшись…
…С тех октябрьских дней миновало 36 долгих лет.
Ставрополь.
Октябрь 2022 г.
Автор: Вячеслав Климов.
Редактор: Галина Туз.
Художник-иллюстратор: Василий Вознюк.