28 октября – день памяти Чуковского. В 1969-м году за пару месяцев до смерти Корней Иванович пишет: «Люди при знакомстве со мной были приветливы, но ни один не знал, что я кроме детских книг написал хотя бы что-нибудь другое…» Понятно, почему Ирина Лукьянова, биограф писателя, замечает: «Чуковский любил детей – хотя и ненавидел, конечно, тоже». Разумеется, это шутка, хотя и грустная.
Среди литераторов Чуковский почитался как литературный критик и исследователь Некрасова. Вот как в письме сестре Федин описывает Корнея Ивановича, повествуя об их первой встрече в 1920-м году:
«Дорогая моя! Горький передал мне приглашение прийти в издательство «Всемирная литература» и познакомиться с критиком К.И. Чуковским. Вечером я уже читал свой последний фельетон и “Дядю Киселя”. Это был несомненный успех! Чуковский отозвался обо мне как об “очень даровитом человеке” (это я узнал из “третьих рук”), а он считается самым строгим русским критиком… От фельетона, который будет напечатан в одной петербургской газете критик остался в восторге».
«Строгость» Чуковского Федин описывает в книге воспоминаний «Горький среди нас», где рассказывает про эпизод из «литературной студии», которую Корней Иванович создал вместе с Николаем Гумилёвым:
«Чуковский сделал перед студийцами анализ рассказа никому не известного начинающего автора. Анализ был шедевром, достойным, в свою очередь, студийного изучения, как образец критического разбора… Чуковский говорил увлеченно, легко, с убежденной наглядностью… Аудитория много смеялась, но и не мало размышляла. Пушки [критики] грохотали весело, воробей после каждого выстрела робко ощупывал себя – неужели жив? – и в ужасе ожидал следующего снаряда. Воробьем этим был я…
И вот я сидел среди смеющихся надо мною людей и думал только о том, чтобы они не узнали во мне воробья. Но Чуковский проявил настоящее великодушие, ни разу не поведя взглядом в мою сторону, и, когда свертывал операцию и его батареи замолкли, сказал с проникновенным чувством: “Я только удивляюсь, как этот автор, уже не раз печатавшийся, мог сочинить подобный рассказ”».
После вечера Федин пишет Чуковскому: «Мне горько, что рассказ “пропал”. Но я рад, что именно на долю этого рассказа выпал разбор таких критиков, как Вы, Корней Иванович, и Пешков…» Константин Александрович был благодарным и внимательным к такой критике и уже в 1922-м году в дневниках Чуковского находим: «Читал вчера “Рассказ об одном утре” Федина – гораздо лучше, чем я думал», а в конце 1924-го года: «Очень хорош роман “Города и годы”; видно, что Федин будет серьезный писатель».
Дружеская переписка Федина и Чуковского часто имела и повод: либо помощь литераторам, либо обмен книгами. Именно Корней Иванович обращается к «высокопоставленному» Федину – председателю Союза писателей и члену редколлегии журнала «Новый Мир» за помощью. Тем не менее даже в 1955 году Константин Александрович пишет в дневнике: «Странно, что я до сих пор чувствую себя с ним младшим…»
В 1963-м году Чуковский переиздает «Живой как жизнь: разговор о русском языке» и присылает книгу Федину: «Дорогой Константин Александрович! Посылаю вам книжку, которая очень многим обязана Вам». Речь идёт о нападках на имя Чуковского, связанных с критикой книги «Мастерство Некрасова», за которую Корнея Ивановича обвиняли как «политического хамелеона и путаника», исказившего эпоху 1860-х годов. Федин был среди первых подписантов письма «Недопустимые приёмы» в редакцию Литературной Газеты, вставших на защиту Чуковского, чьё имя могло попасть под запрет.
«Живой как жизнь» Константин Александрович читал детям, внукам и, «преодолевая барьер стыдливости», учился по ней сам, а про первое издание Федин писал:
«Хорошая книга, Корней Иванович, и ей предстоит дружная жизнь с прочими Вашими хорошими и прекрасными книгами. Пометочка к дарственной надписи Вашей – “1-й экз.” – делает мне честь. Спасибо!»
Чуковский отвечал: «Дорогой Константин Александрович, проклятая стеснительность помешала мне прийти к Вам на дачу, чтобы поблагодарить Вас за Ваше упрямое расположение ко мне, поддерживавшее меня в самые черные дни моей жизни… Ваши добрые слова о моей лингвистической книжке (сказанные избирателям после Вашего избрания в депутаты) были большим событием моей трудной писательской жизни, и я не раз порывался к Вам, чтобы сказать Вам об этом, но конфузился, и, придя, говорил о другом. Здесь “на письме” я тоже не речист, но мне хочется, чтобы Вы знали, что я не так неблагодарен, как могло показаться Вам…»
В предпоследнем письме Чуковский поздравляет Федина с днём рождения:
«Вы знаете, что ещё с серапионовых дней я привык любить Вас от души, простосердечно, без камня за пазухой и сохранил эту привычку доныне. Такой же традицией для меня (опять-таки с серапионовых дней) любить Ваш умный, многосильный талант…»
Перед смертью Чуковскому удалось открыть Дом детской книги – с читальней и библиотекой. В последнем письме Федину он благодарит друга за портрет: «спасибо за драгоценный подарок!» В дневнике Корней Иванович объясняет: «Чуть только начнут выводить стены, я обращусь ко всем писателям: к Кассилю, Маршаку, Барто, Михалкову с просьбой прислать свои портреты, чтобы дети видели своих авторов».
Сегодня мы надеемся увидеть Чуковского не только глазами детей. Он был бы рад этому. И пусть Корней Иванович остаётся живым как жизнь!
Текст: Николай Зайченко