Это длинный и достаточно тяжёлый рассказ на неоднозначную тему. Вошёл в лонг-лист одной литературной премии. Не лёгкое, не развлекательное чтение. Дорогой читатель, решай сам, сто́ит ли тебе его читать.
Паутина. Капли росы на ней. И паук. Он знает, как переплести сверкающие нити так, чтобы... Чтобы что? Чтобы убить? Чтобы жить? Чтобы творить? Как этот восьмиглазый монстр ответит вам именно? Начнет хохотать, лязгая жвалами, с каждым выдохом приближая их к вашему лицу и увеличиваясь в размерах? Простите, у меня случаются странные фантазии.
Ага, вот паутина дрогнула. Кто-то попался. Бриллианты росы блеснули новыми гранями в солнечных квантах. Как отточено, как четко. Завораживающий конец. И солнце еще по-летнему теплое.
Утро в лесу. Точнее, должно быть, в перелеске. Но мои детские воспоминания упирают эти ели и сосны в стратосферу, и корни деревьев заставляют гигантскими песчаными червями уходить вглубь, проникая до раскаленного ядра, туда, где устроил свой ад бог, в которого я не верю. Да, я постоянно съезжаю с центральной магистрали своих мыслей вбок. Со мной трудно общаться. Вы должны сами помнить, о чем я хотел вам рассказать. Иначе мы поедем, мы помчимся в сторону крайнего севера.
Давайте, пока есть возможность — а она всё же есть — вернёмся в утренний лес.
Вот там, справа — железная дорога, слева — шоссейка. Их слышно. Немного смешно называть это недоразумение лесом. Я понимаю прекрасно. Но у меня раздвоение. Вы поймите, это я пятилетний "лес" говорю. Убегаю от мамы в сторону, а там глубокие крутобокие овраги — уууу! Эхо гуляет. Это воет собака Баскервилей на болотах. И мы с мамой вдвоём долго-долго, целых двадцать минут, идём по лесу до дачи. С высоты нынешних метра девяносто это даже перелеском не назвать: нерасчищенный треугольный участок земли между ИЖС и садоводством. Ничего сверхъестественного: мусор, наклонившиеся деревья, местами бурелом. По центру — утоптанная дачниками дорожка. Малина ещё. Светятся на солнце салицилаты и сахара: ягода аспирина. Крахмала только для таблетки не хватает. Казалось бы, где малина, а где аптека... Но я с детства видел между всем кристально ясные связи. Заметную только в определенном свете паутину, прочно связывающую одно явление бытия с другим. Эти нити сияют и образуют стройные логичные структуры.
Вот и рабица забора нашего СНТ. В ней тоже связи. В детстве я рассматривал сетку забора часами. Или мне казалось, что часами. Бесконечной ириской тянущееся время, пока маменька разговаривала с тетей Саней. Или тетей Катей. Или тетей Какой-нибудь. Моё повествование постоянно раздваивается, заметили? Я-сейчас и я-тогда. Не вижу проблемы в этой двойственности. Нормально же, что у нас две руки, две ноги и даже два мозга. Или три? Полушарий точно два... У мозга я имею в виду.
Так мы не дойдем до цели. Я постараюсь не отвлекаться. Мне так указывала маман, когда вела за руку по дорожке… Мол, не надо отвлекаться...И я тут же резво отбегал,чтобы любопытствовать. Но оперативно возвращался на мамкин зов. И в пять лет по дороге на дачу и вообще по жизни потом. Тот иерихонский глас указывал мне путь. Маман всегда знала, что и как делать. Я — не знал, но видел в ее указаниях кристально прочные связи, придающие форму слепленному в уродливый ком миру. Между словом и делом натягивались поблёскивающая тугая нить. Должно быть, капрон. Он же — между событиями. Между предметами и людьми. Много-много нитей, сплетающих кристаллическую решетку моей жизни. Решетку… Кто ж знал...
Хотя мамаша должна была подозревать, что всё может быть именно так. Помню, она весьма занервничала, когда я рассказал ей, что связи в нашем заборе разные. С разной ролью: одна преследует, другая убегает. Потом вечером они с бабушкой шептались на кухне, но я слышал, что речь идет об отце. Тон женских голосов точно выдавал, когда в доме говорили о нем. Его так и называли: "он". С особой интонацией, в которой было намешано много разного, но глазурью в этом торте была паника пополам с ужасом. Да, разговоры об отце всегда приносили в дом влажный холодочек. Я вслушивался, но плохо разбирал слова, только панический шепот мамы. "А что, если он тоже," — обрывала она в который раз фразу. Я соскальзывал в сон.
После моего рассказа о рабице, маманя уже никогда не беседовала с тётками часами. Здоровалась, дежурно интересовалась делами, и, как только видела, что мои пальцы скользят по ячейкам сетки, тянула меня к даче. Да, с того момента она бульдозером потащила меня вперед. В том, переносном, смысле. Мой рассказ буксует, кажется. Сейчас, сейчас... Я вроде еще помню, как это делается.
Сначала завязка: "Знание — сила." Так написано на стене в моём первом классе. Сила мне нравилась. А знание — непонятно. Мне объяснили, что нити связей, которые я вижу — они и есть знание. В школе мне покажут те, которые я раньше не замечал. Мир станет доступен, строен и красив. Только научись учиться. Смешные слова: -чись, -ся….Я захотел кота, чтобы назвать его Учись Учиться. Почему от слов хочется гладить кошку, в школе не рассказывали. Там было скучно, но понятно.
С годами все больше притягивала математика. В ней созревали гроздьями великолепные кристаллы связующих нитей, чем дальше — тем интересней по форме и количеству деталей. Это завораживало и интересовало больше, чем ключицы и коленки одноклассниц. Так я и сказал классухе. Она была опытным педагогом и знала, что делать: от таких сдвинутых, даже слегка, нужно избавляться. Мои слова передали маман. Заодно прозвучало "физико-математическая школа". Маменькино лицо сыграло триумф. Урезало марш. Парад-алле лучших скрываемых материнских чувств.
А я не хотел переводиться. "Подростковый возраст, переломить," — дала совет классная. И когда в последний день августа я отмывал зеленовато-коричневые руки от крымских и грецких орехов одновременно, мне сказали, что в новую школу я буду ездить на троллейбусе. У меня так и связались мои растопыренные коричневые ладони и холодные искры, летящие сверху...Из глаз?
Вот сейчас солнце прорывается через кроны фонтанчиками искр и я рефлекторно смотрю на свои ладони. Они чистые, ничем не замазаны. Снова мы не совпадаем: я-тогда и я-сейчас.
В новой школе мне не давалась роль мальчика из приличной семьи. Там были другие понятия о приличиях, где одинокая мать-инженер стояла на нижней ступени развития. Я со своим багажом знаний из "дворовой школы" стоял там же. Я-тогда стою, а я-сегодня уже прошел сквозь всё садовое товарищество, заметив дыры в сетке и заваленные секции. К нашему участку я специально не стал подходить... Это только запутает моё дело, а я хочу кристальной ясности. Вот, например, понять, зачем у меня в рюкзаке нож и веревка. Но не будем пока...
Школа. Там я тоже ходил. Просился выйти и, вместо туалета, шёл по тихим гулким коридорам сталинского здания. Эхо бывало двойным, и тройным, и ещё каким-то, и, наверное, я даже мог посчитать это эхо, потому что нам прекрасно объясняли физику звука. Но я представлял эхо мячиком в пинг-понге: запускал свои шаги в стены. Те, игнорируемые всеми, включались в игру. Партия разворачивалась в их пользу, и мне хотелось заткнуть уши от бесконечных повторов ровно в тот момент, когда звучал звонок. Сейчас мощная волна из класса смыла бы меня на лестницу. В старой школе. Но я здесь, в следующем перелеске за нашим СНТ, и мне уже за сорок.
Интересно, отец так же бродил по лесополосам, влекомый неясными, подспудними желаниями? Смотрел на боровик, а видел подземные связи грибницы, ведущей свою скрытую от чужих глаз жизнь во влажном велюре мха...Таком изумрудно-зеленом, на котором удивительно нежно смотрелась бы ничком лежащая рыжекудрая девчушка с тонкой молочной кожей. Наверное, он тоже хотел повалиться в эту бархатную влагу и вдыхать раздутыми ноздрями упоительный аромат жизни. Ведь говорила же бабушка, что я - копия отца.
Под конец бабушка говорила многое...Сейчас это уже не имеет смысла скрывать. А тогда в коридор элитной школы чинно выходили очкастые мальчики в галстуках и до лоска зализанные и упитанные девочки. Изо лба у них торчала ожесточенная физико-математическая мысль, выпихивая меня из коридора как несущественный не несущий элемент. Вроде минус на минус дает плюс, однако с "не" это как-то не так работает. Да, уже тогда я заметил, что многое не работает. Связи между мной и новой школой, между мной и углубленной математикой, между мной и учителями не возникло. Ни с чем не появилось связей, кроме стен. Но они просто хотели поглотить меня, навсегда присвоить себе звук моих шагов и шорох крыльев. Шучу. Я не ангел. Совсем. И вы тоже. Мое неприятное свойство — говорить неуместную правду.
Кстати, что вы обо мне думаете? Что я странный? Лучше подумайте, что я иду на дачу. Это просто: человек, мужчина средних лет, одетый стандартно-немарко, идет со стороны станции в сторону дач. Вот тогда вы будете правы. Я сам с утра подумал, что пойду на дачу. Но потом паутина... Она задела что-то. Что-то, тщательно скрываемое даже от самого себя. То, что является моей сутью и сердцевиной. Я думал, что у меня этого уже нет, минуло, как болезнь роста. Хотя вру. Я не собирался на дачу. Содержимое рюкзака выдаёт меня с головой. Вру я так же часто, как говорю неуместную правду.
Так чего ради я и завел этот рассказ, и завожу вас всё дальше вглубь леса? Да, кстати, это уже настоящий лес. Километра через два была раньше детская площадка. Там значился на картах какой-то поселок. Вокруг одни сосны. Темно и светло одновременно. И тихо. Под ногами хвоя. Если попробовать в нее зарыться, то, должно быть, получится. Такой слой вполне способен полностью укрыть тело.
Ах, да, мы бросили меня-того в школе, надо бы вернуться. Ведь я обещал вам раздвоенный, как жало змеи, рассказ. Там, в коридоре картонными и целлулоидными куклами стоят мои новые однокашники. Они смотрят своими бездонными глазами через меня. Это поддельные дети, совсем не живые. И стены, благодарные мне за игру с шагами, шепчут настойчиво: "Беги! Беги! Спасайся! Вокруг монстры!" В трещинах краски проступают искаженные ужасом губы. Да, конечно, у стен есть не только уши. Рты стен со всех сторон орут мне: "Уходи!!! Спасай себя!!!" И я кубарем скатываюсь по лестнице, оставив после себя только смачный удар в набат входной двери.
Позади школы, пустырь с останками детской площадки. Обветренными костями торчат отогнутые куски арматуры, бывшие турники и лесенки. Я видел в окно класса, как иногда там бегает лохматая конопатая девочка. Живая. Настоящая. Наверное, ей нравятся заброшенные места. Как мне. Сейчас. Но для меня-того тяга к пустырю — новое ощущение. Острое и приятное. Здесь я в безопасности. Оглядываюсь.
И вижу ее. Меня как будто примагничивает. Бегом, бегом. Быстрее, выкинуть в сторону школьную сумку. Ухватиться руками, сделать рывок, и можно сбросить с себя весь ужас, морок физико-математического узилища. Вон там, в той стоящей с краю площадки ракете. Там что-то должно случиться.
Но для этого мне нужно согреться. Забыть на мгновение физико-математические стены Немного тепла. Тепла и логики. Понятных, как в детстве, связей между сущностями этого мира. Как у этой почти всамделишной ракеты на детской площадке. Шесть длинных прутов-направляющих. Четыре гнутых полукругом поперек. И цельно-металлическое навершие. Я залез, я в ракете, я лечу! Мне сверху видно всё… куда делась девочка? Рыжая с веснушками? Мир вокруг клубится и вертится, распластываясь во все стороны стрекательными щупальцами. Они оплетают направляющие моей ракеты и пытаются схватить меня. Я отпихиваю их руками и ногами, бодаюсь, выгибаюсь. Я должен взлететь и не дам стащить меня на землю. Но их слишком много, они окружают, чавкая присосками по мне. Нож, мне бы сейчас нож, жаль, нет. Я отгрызаю тянущееся ко мне розово-сиреневую ложноножку, хочу заорать, но рот полон нитями сахарной стекловаты. Она забивает горло и проникает в мозг. Значит, смерть. Валдайским колокольчиком напоследок взрывается си-бемоль третьей октавы. Звук натянувшейся связующей нити. Надо рассмотреть на прощанье: связующая цепочка поблёскивает золотом на солнце. Взглядом я скольжу вдоль этой непрерывной эстафеты солнечных зайчиков… Они облепили и обожгли чудовище, щупальца опадают…Отчетливо вижу мать. Она повторяет, что всё хорошо.
У меня-тогда всё хорошо. Я-сегодня пришел на площадку. Ту. Другую. Детскую из моего дошкольного детства. Маман сюда водила иногда, под настроение. Думал не найду, думал её уже нет, как той, за школой. А она уцелела. А значит, сегодня всё случится. Я восстановлю связь. Нужно только повторить всё точно, и я стану одним. Стану единым. Не зря же я так увлекал вас за собой, старательно заглядывая в глаза, чтобы вы не бросили меня посреди этого рассказа, от того, что вам скучно. А мне страшно…Очень… Мне надо это сделать, повторить надо точно. Вокруг меня орущие рты: "Наследственность! Генетика! Что вы хотели! Вы зря скрывали! Монстры!" Отовсюду, отовсюду…
На площадке никого нет. Никто не помешает. Никто не поможет... Но я помню, как все делать: сжать до хруста в суставах. Вцепиться. Вгрызаться зубами, рыча утробно. Выпуская ужас моих последних дней. Ну быстрей, быстрей. Чего тянуть: я хочу тепла. Я-сегодня. Я-тут. Поэтому увидев паутину, я прошел мимо нашей дачи, где через провал старческого рта печи струится потусторонний холод. Тот самый, который расстилался по полу, когда маман заводила речь о моём отце. О нехорошей наследственности…
Её предупреждали. Меня — нет. Я только мог видеть, как прочные, связующие мой мир связи, рвутся, истлевают на медленном огне, сплавляясь как пластмассовая игрушка в мерзотно воняющий кособокий ком. Как кристально-хрустальная ясность завешивается дымовухой, в которой невозможно дышать и надо бежать, бежать оттуда и искать. Искать ясности, понятности, тепла и света. Где они? Я уже в ракете, взлетел. Мне сверху видно всё… Жду...
Вокруг растекаются сиреневые сумерки. Предметы отбрасывают замысловатые тени. Я спокоен, я терпелив. Сегодня всё случится. Я — монстр. Генетика. Чего вы ждали? Листья вокруг шепчут эти давно знакомые слова. Привычные, они совсем не сердят. И почти не смердят. Это правда, маман знала. А я понял все потом, бабушка рассказала. Она была хорошая, но злая, моя бабушка. Едко шипела, что я — псих, как папаша. Только его сдали в психушку, там он, слав те господи, и помер. "А тебя мать боиться сдавать," — кривели её губы. И у маман они изгибались точно так же, когда я передал бабкины слова ей. Что за манера коряжить рот? Не могу видеть, не буду, не буду смотреть. Уйду! Это всё губы, губы на стенах. И паутина. На стенах, на потолке, и здесь: между прутьями ракеты. Гигантская. Сеть паутины просто огромная. И в середине паук. Он всё ближе ко мне. Смотрит на меня россыпью глаз. Они изгибаются дугой блестящего слюной рта: я попался. Кристальные нити связей путаются, сплетаются, облепляя меня и лишая возможности двигаться. Пасть все ближе и ближе,и лязгают поржавевшими пассатижами жвалы, и кажется, часть моего лица уже там, но я был готов...Это не больно, совсем не больно, когда тебя поедает паук, но главное, чтобы мозг…Мозг чтобы остался твоим до конца, и надежда на бога, которого нет… Девочка! Девочка с конопушками, где ты? Просто отвлеки его немного, и я сам… я смогу…
Я знаю, где у него сердце. У меня есть нож, должен быть, должен, должен, нет, нет, нет! Ходят жвалы, двоясь в глазах. Ну же! Когда? Колокольчик, си-бемоль третьей… Нет звука… Мать, я тебя не вижу! Я тут, в ракете, я жду тебя! Мама, быстрей! Мамочка, мама!!!
— Новая заявка. Мужчина, 41 год, рост метр девяносто, телосложение среднее, одет: джинсы, темно-серая ветровка. Нет дома со вчерашнего дня. Во сколько покинул квартиру — неизвестно. Имеет психиатрический диагноз. Мог направиться в сторону СНТ "Энергетик". Заявку оставила сестра. У них недавно умерла мать, поэтому возможно обострение.
Свет… Тепло… Я жив. Только не могу шевелиться. Вокруг кокон. Паук упаковал и оставил меня до лучших времен… Да ладно, хватит: я уже пришел в себя. Но всё помню: связи и раздвоенность, об этом у нас шла речь. Поэтому закончу свой рассказ логически: я связан из-за своей раздвоенности. Наверное, врачи хотят меня связать воедино. Но они не могут. Не могут как мама. Она скоро придет за мной, она обещала не оставлять меня здесь, за решеткой, в паутине больницы.