...Писать буду без особого порядка. И останавливаться буду только на том, что мне интереснее прочего.
На жене Николая Ежова, конечно. Как это так и кто она такая, чтобы заставить Бабеля безумствовать и заглядывать в ту мрачную бездну, которая, согласно Ницше, если долго в неё смотреть, начинает вглядываться в тебя.
Оказалось, что чекистская жизнь Бабеля была настолько превосходной, что он мог без всяких для себя осложнений иметь, например, самых близких себе людей за границей. Мать его, Фаня Ароновна Бабель, проживает в Бельгии; законная жена — художница Евгения Борисовна Гронфайн и дети — дочери Лидия и Наталья — с 1925-го года во Франции; сестра — Мария Шапошникова обитает в Бельгии. И при всём при этом Бабель имеет возможность беспрепятственно выезжать за кордон и подолгу там проживать.
Так что в одно из посещений Берлина, например, вполне себе женатый Бабель начал роман с Евгенией (Суламифью) Соломоновной Фейгенберг (потом у неё будет много разных фамилий), машинисткой в советском посольстве. И это станет одним из самых гибельных его приключений. Из протоколов допроса писателя мы можем узнать, как начиналась эта роковая связь. Очаровательная машинистка сразу заинтриговала писателя словами: «Вы меня не знаете, но вас я хорошо знаю. Видела вас как-то раз на встрече Нового года в московском ресторане». Понятно, что у такого начала не может не быть продолжения.
— С Евгенией Ежовой, которая тогда называлась Гладун, — читаю в тех протоколах, — я познакомился в 27-м в Берлине, где останавливался проездом в Париж… В первый же день приезда я зашёл в торгпредство, где встретил Ионова, знакомого мне ещё по Москве. Ионов пригласил меня вечером зайти к нему на квартиру. Там я и познакомился с Гладун… Вечеринка у Ионова сопровождалась изрядной выпивкой, после которой я пригласил Гладун покататься по городу в такси. Гладун охотно согласилась. В машине я убедил её зайти ко мне в гостиницу…
Дальше можно продолжить строчками из его рассказов. Ведь понятно же, что рассказы рождаются не на пустом месте:
— Я пьяна, голубчик. — И она протянула мне руки, унизанные цепями платины и звёздами изумрудов. Тело её качалось, как тело змеи, встающей под музыку к потолку. Она мотала завитой головой, бренча перстнями, и упала вдруг в кресло... На пудреной её спине тлели рубцы…
В допросных бумагах всё, конечно, описано проще:
«В этих меблированных комнатах произошло моё сближение с Гладун, после чего я продолжал с ней интимную связь вплоть до дня своего отъезда из Берлина…».
Жизнь превосходная пошла своим чередом. Но уже неслышно щёлкнуло что-то вместе с поворотом ключа в дверном замке казённого гостиничного номера, стрелки гибельного времени сдвинулись с места.
Связь продолжилась. И обрела она со временем формы опаснейшие, читал я об этом и не по себе иногда становилось. Рисковый парень, оказывается, был этот одесский парень, любивший биндюжников и весёлых налётчиков, Исаак Бабель. К чему был этот риск? Те, кто поставил себе целью дознаться некоторых тайн житейской истории Бабеля, останавливаются и теперь на пороге этих тайн с недоумением и трепетом.
Я понял, что историю Отечества от времени Пета Великого лучше всего изучать в архивах разного рода тайных канцелярий и ведомств, которые не любят быть на виду. Тут обязательно отыщутся слова, когда-то звучавшие на самом деле. Тут можно даже восстановить мысли недоступно далёких людей. А сколько их, нужных мне слов и мыслей, в тех же допросных актах, которые заполняли сумрачные летописцы русского застенка.
Тут каждой папке из серого несортового картона отведена роль урны с прахом живого когда-то горя и страха. И если открыть её, то можно услышать гул окаянного времени, рассмотреть остов тайны.
Гладун Александр Фёдорович (вот, оказывается откуда новая фамилия бывшей Евгении Файгенберг), в недавнем красный командир, теперь директор издательства «Экономическая жизнь», респектабельный её муж. Позже, разоблачённый как троцкист-террорист (приговорён к расстелу) расскажет он дальнейшие удивительные подробности начавшегося так скоропостижно в Берлине знаменитого романа:
— Я Бабеля увидел впервые в нашем доме по Тверскому бульвару, 20. Его в дом ввела моя бывшая жена Хаютина Е.С. (Чтобы не запутать окончательно читателя в именах, поясним, что это опять она, Евгения Файгенберг, успевшая побывать замужем ещё и за Лазарем Хаютиным, начальником отдела в наркомате лёгкой промышленности. — Е.Г.). Особенно он (Бабель) негодовал на политику партии в литературе, заявляя: «Печатают всякую дрянь, а меня, Бабеля, не печатают…».
Дальше — больше. Бабель в доме Хаютиных становится украшением литературного салона, организованного его любовницей. Это было модно тогда в Москве с лёгкой руки Лили Брик. И тут на эти собрания (поговаривали, правда, что эти «литературные вечера», являются только ширмой совсем другой организации — тайной, шпионской и вредительской), стал захаживать новый посетитель. Из протоколов: «Гладун сообщал, что его жена добилась знакомства с Ежовым, и он стал бывать в их доме почти ежедневно. Вот тогда, для лучшей конспирации сборищ их и стали называть “литературными вечерами”, благо писатель Бабель часто читал там свои неопубликованные рассказы».
В те времена Николай Ежов, будущее пугало эпохи и будущий «маршал тайной полиции», как будет именовать его Лев Троцкий, занимал пока посты завкадрами ВСНХ и заведующего распредотделом ЦК ВКП(б).
— Бывая на этих так называемых «литературных вечерах», Ежов принимал активное участие в политических разговорах… хвастливо заверял, что в ЦК ему полностью доверяют и продвигают по работе. Эти хвастливые рассказы очень действовали на Евгению Соломоновну и всех остальных, делали Ежова «героем дня». Вовлечение в шпионскую работу Ежова взяла на себя Евгения Соломоновна. Он в неё был безнадежно влюблён и не выезжал(?) из её комнаты… Хаютина сказала мне, что после ряда бесед с Ежовым ей удалось завербовать его в английскую разведку, и для того, чтобы его закрепить, она с ним вообще сошлась, и что в ближайшее время они поженятся. Она доказывала мне, что Ежов — восходящая звезда и что ей выгодно быть с ним, а не со мной…
С разведкой ладно, бог с ней, а вот то, что ей удалось стать Ежовой, это точно. И всё шло опять тем же заведённым порядком, до законного брака они успели побаловать себя и незаконной связью. Так что в тридцатых и Бабель вместе с ней взлетел на самый верх. Он стал теперь завсегдатаем и главным распорядителем «салона Ежова». Хотя, нарком НКВД и маршал застенка в силу исключительной своей занятости по работе играл тут вовсе не главную роль. Хозяйкой была по-прежнему Суламифь-Евгения Файгенберг-Хаютина-Гладун. Салон её стал ещё респектабельнее. К прежним завсегдатаям добавились новые непомерные люди. Бабель председательствовал теперь на литературных собраниях, которые были украшены присутствием Соломона Михоэлса, например, Леонида Утесова, Сергея Эйзенштейна и «журналиста номер один» страны Михаила Кольцова. Запомнили присутствующие, и потом это появилось на страницах допросных недоступных бумаг, как на одном из таких собраний Бабель восклицал, не то торжествуя, не то юродствуя: «Это ведь подумать только, простая девушка из Одессы стала первой дамой королевства!».
Стыд промежду них, «первой дамой королевства» и рядовым «превосходной жизни», рвущимся в генералы, между тем, так и не прекратился. Это была уже настоящая игра с огнём. Они теперь имели обыкновение уединяться прямо среди бала.
Так и текла частная жизнь Бабеля, «полная веселья и мысли». И веселье, и мысль его нацелены были на то, чтобы стать не просто литератором, а человеком, причастными к высоким сферам. Заурядный недуг всякой творческой личности. Но убивать его пока не за что. Правда, не для наркома Ежова, который мог ведь нечаянно застукать Бабеля за умышленным по предварительному сговору осквернением своего супружеского ложа.
Илья Эренбург пишет в мемуарах, что его друг понимал всю опасность этих визитов, но хотел, как сам говорил, «разгадать загадку». Однажды он сказал Эренбургу:
— Дело не в Ежове. Конечно, Ежов старается, но дело не в нём…
Дальше говорить не стал. Разгадал ли он загадку?
Может быть, поскольку уже накануне ареста один из доносчиков из среды «литературных вечеров» сообщал куда следует: Бабель знает о высших руководителях страны нечто такое, что, попади эти сведения в руки иностранного журналиста, они стали бы мировой сенсацией…
Шпионил, всё-таки?
Окончательное падение Бабеля опять связано, как и взлёт его, с Евгенией, теперь уже Ежовой. Ею лично заинтересовался вдруг Сталин. Вождя насторожила её связь, очередная, с заместителем председателя правления Госбанка СССР Григорием Аркусом. Он даже настоятельно, дважды, советовал Ежову развестись с женой.
И тут являются на белый свет новые загадки. Ежов развестись с ней не успел, потерял свой высокий пост, подозреваемый во всех смертных грехах. На освободившееся место затупил Лаврентий Берия. Все эти передряги так подействовали на Евгению Соломоновну, что попадает она в подмосковный санаторий для нервных больных с диагнозом «астено-депрессивное состояние (циклотимия?)». Циклотимия, это обозначение весенне-осенних обострений некоторых психических болезней.
Тут и получает она таинственный конверт, в котором бумаги, уличающие её в шпионаже.
В деле Ежова есть письма от неё, полные всеконечного отчаяния: «Колюшенька! Очень тебя прошу… настаиваю проверить всю мою жизнь, всю меня… Я не могу примириться с мыслью о том, что меня подозревают в двурушничестве, в каких-то несодеянных преступлениях…».
Через короткое время она умерла при таинственных, как говориться в подобных случаях, обстоятельствах. В ответ на цитированное письмо она получает от навестившего её «неустановленного лица» сонные таблетки в количестве, достаточном, чтобы уснуть навечно. А ещё получает «безделушку», брошь из дешёвого металла в виде скорпиона. Некоторые полагают, что эта странная безделушка была условным знаком — «это конец, делай, как он».
В «акте о вскрытии тела» записано: «Труп женщины, 34 лет, среднего роста, правильного телосложения, хорошего питания… Смерть наступила в результате отравления люминалом».
Обстоятельства и точно были неясными и подозрительными. Берии показалось нужным это дело прояснить. Комиссар Кобулов, правая рука нового наркома, занялся тщательным расследованием всех деталей самоубийства Евгении Ежовой. Вызывал у него большие подозрения созданный ею «литературный салон». Хотя, чего тут тёмного, всякий салон, созданный чекистами, решал задачи понятные. Но ведь это Ежов покровительствовал этому салону. Неладно всё это. Тут Ежов и сдал Бабеля. По его словам, тот «за последние годы почти ничего не писал, всё время вертелся в подозрительной троцкистской среде и, кроме того, был тесно связан с рядом французских писателей, которых отнюдь нельзя отнести к числу сочувствующих Советскому Союзу. Я не говорю уже о том, что Бабель демонстративно не желает выписывать своей жены, которая многие годы проживает в Париже, а предпочитает туда ездить к ней...». А потом и вообще заявил, что Елена Соломоновна создала под его носом шпионскую организацию. Тут и ясно всё стало.
В 1940-ом году, 16 января, Берия представил Сталину очередной список на несколько сотен человек. «Просим Вашей санкции», — завершал записку Берия. В списке том, среди 346 человек, подлежащих расстрелу, были Исаак Бабель, Михаил Кольцов, Надежда Михайловна Бухарина-Лукина, Всеволод Мейерхольд. Но львиную долю списка занимали всё же имена чекистов-«ежовцев» и членов их семей (самого Ежова, например, М.П. Фриновского с женой и сыном). Решение о расстреле было принято Политбюро уже на следующий день — 17 января.
Возможно, с ними расправились неоправданно свирепо. Но... Нельзя судить о том времени исходя из сегодняшних представлений. На карту было поставлено слишком многое. Не все, к примеру, знают, что с началом Второй мировой войны выяснилось: среди держав, воевавших с Германией, СССР оказался единственной, где не было прогермански и профашистски настроенной «пятой колонны». А ведь она была. И теперь есть, возродилась. Троцкисты были и среди «военной оппозиции». Тухачевский, например, полагал — пусть Гитлер одержит победу, вот тогда сталинский режим и рухнет. А уж мы с Гитлером потом как-нибудь разберёмся. А сам Лев Троцкий, бессмертный организатор нашей бессмертной пятой колонны, который и теперь живее всех живых, рассматривался немцами уже в конце 1930-х как самый реальный прокуратор и наместник Гитлера в будущем побеждённом СССР. Об этом в конце 1980-х рассказывал внук Троцкого Эстебан Волков. Сталину, конечно, это известно было. Тут уж кто кого, дело стояло именно так. Вот и проводились беспощадные чистки, в результате которых пострадали многие из тех, кто в решительный момент оказался не на той стороне, кто питал опасные иллюзии и держался за них, одержимый кто корыстью, кто идеализмом. Лес рубят, щепки летят.
Драма Бабеля, это драма игрока на ипподромных скачках. Он поставил не на ту лошадь. Только вот последствия той грандиозной ставки вышли непомерными. Ставки, когда не на конь, а на кон необдуманно бывает поставлена жизнь, тоже могут оказаться приправленными порохом и обильной кровью. Из того списка, только на чтение которого потратил я целых двадцать три минуты, искренне жаль мне одного только Бабеля...