< Начало
9.
- Когда все сидели за столами, я покурить выходил, - начал свой рассказ Тимофей Семенович. – Причем, пошел не во двор, а на улицу. Перед домом захотелось постоять. Почему туда меня понесло, понятия не имею. Всегда во дворе курю. А тут, как кто-то подтолкнул меня. Вышел я, в общем. Смотрю, а на палисаднике сова сидит. Эта... Полярная. Белая. Я ее даже не сразу заметил на фоне снега. Да и стемнелось уже, на тот момент. Как сейчас ту сову вижу. Сидит, значит, она на штакетине, и ни где-нибудь, а в аккурат напротив окна. Сидит и в окно смотрит. Шторки-то занавешены были – из дома ее никто не видел. Да и она не могла никого видеть внутри, сквозь плотную ткань. А она всё равно смотрит. Я думал, что сова испугается моего появления и улетит. Ан, нет. Она только голову повернула. Посмотрела на меня. Внимательно, так, посмотрела. Прямо в глаза. Взгляд, у нее был такой... человеческий. У меня аж мурашки по телу пробежали. Не по себе стало. А сова смотрела на меня, смотрела, словно ждала чего-то. Не знаю, сколько продолжалась наша игра в «гляделки». По моим внутренним ощущениям, не один час прошел. В действительности же, судя по тому, насколько успела истлеть сигарета в моей руке, мы смотрели друг на друга с полминуты. Может, чуть больше. Потом, сова потеряла ко мне всякий интерес. Отвернулась и снова в окно уставилась. Такое впечатление складывалось, что она каждый день людей рядом с собой видит. Нас всего какие-то три метра разделяли, а ее это нисколько не смущало. Понимаешь, о чем я?
Гриша, естественно, понимал, о чем говорит его сосед. О птице, сидящей на заборе около дома. Но, по всей видимости, Тимофей Семенович подразумевал в своем вопросе что-то иное. А может быть, и нет. И чтобы не попасть впросак, вместо ответа, Гриша неопределенно пожал плечами. Тимофей Семенович с удивлением посмотрел на него. Сказал:
- Как? Ты никогда не слышал о птицах, прилетающих в день поминок? Не знаешь, что о них говорят?
- Нет, - признался Гриша.
- Хм. Странно даже. Я думал, что об этом все знают. Ну, раз ты не в курсе дел, тогда слушай. Есть такое поверье, что умерев человек, имеет возможность еще один раз повидать своих родных. Или два раза. Точно не скажу сколько.
- Покойник? – опешил Гриша.
Он непроизвольно усмехнулся, но сразу устыдился своей несдержанности. Маскируя вырвавшийся смешок, Гриша кашлянул несколько раз в кулак. Тимофей Семенович сделал вид, что ничего не заметил. Как ни в чем не бывало, он пояснил:
- Да. Ну, то есть, не тело, естественно, а душа покойного. Его душа. Так вот, перед тем, как в последний раз увидеть близких людей, покойный материализуется в образе птицы.
- Это как?
- Очень просто, - сказал Тимофей Семенович. – Душа покойного из многочисленных диких птиц выбирает себе одну. Ту, которую считает наиболее подходящей для себя. Сову, к примеру, или ласточку. Может быть, утку. Выбор-то огромный. От журавля до воробья, почитай. Не могу сказать, какими критериям душа руководствуется при выборе птицы. Не знаю. Хотя, по большому счету, это и не важно. Главное, что подходящая птица всегда находится. И душа покойного проникает в выбранное ей птичье тело. Вселяется в него. А после этого, в птичьей личине, покойный прилетает к дому, в котором проходят поминки по нему. В общем, как-то так.
На тот момент, Гриша еще до конца не верил, что подобное может происходить в действительности. Но, уже и не отрицал такой возможности. Он слушал Тимофея Семеновича очень внимательно. Рассказанное соседом поверье не просто заинтересовало, оно заинтриговало Гришу. И Гриша решил разобраться в нем основательно, не зависимо от того, происходит ли такое в реальности или поверье является обычной сказкой.
- Интересно, - нараспев сказал он, когда Тимофей Семенович закончил повествование. – Только, мне не совсем понятно. Допустим, что душа, сама по себе, способна лишь думать и чувствовать. А видеть и слышать не может, так как у нее нет ни глаз, ни ушей. И значит, для того чтобы воспользоваться предоставленным шансом еще раз повидать близких людей, душе требуется материальное вместилище. Другими словами, тело. При этом, судя по всему, не какое-то определенное, а абстрактное. Главное, чтобы у него имелись органы зрения и слуха. Так?
- Ну, допустим. И что? – ответил Тимофей Семенович, еще не до конца понимая, куда клонит Гриша.
- Почему тогда души вселяются исключительно в птиц? В людей нельзя – это понятно. Покинув однажды свое законное тело, душа уже не может занять его вторично. Ей не удержаться в нем. Впрочем, как и в любом другом мертвом теле. Об этом написано во многих мистических произведениях. А вторгаться в тело живого человека, тревожить обитающую в нем разумную душу, со стороны бездомной души, было бы, как минимум не тактично. Но, кроме людей и птиц есть еще животные. Души покойных могли бы их использовать с таким же успехом. Допустим, тело кошки или собаки. Если домашних животных нельзя трогать, так в лесу много дикого зверья бегает. Лисы, зайцы, ежики.
Гриша еще не успел договорить, как понял, что спрашивает глупость. Ответ лежал на поверхности. И он уже знал его. Тем не менее, Гриша не стал об этом говорить, давая, таким образом, Тимофею Семеновичу возможность высказать свое мнение.
- Я задумывался над этим вопросом, - сказал тот, - и нашел несколько преимуществ у птичьих тел, перед любыми другими телами. Прежде всего, неприметность. Мне кажется, что они не хотят привлекать к себе особого внимания. Представляешь, что бы было, если бы медведь или лось пришел на поминки посмотреть. Отсюда сразу вытекает второе преимущество – безопасность. Птицу, разве что, спугнет кто-нибудь. Так в этом ничего страшного нет. Птица немного полетает, затем обратно вернется. А зайца или лису, если не убьют, так поймают. Ну, и еще одно немаловажное преимущество – это мобильность пернатых. Быстрота перемещения, и отсутствие каких-либо значимых препятствий на пути следования.
Ответ Тимофея Семеновича в точности соответствовал тому, до чего Гриша успел сам додуматься. Но, он не стал говорить об этом, а задал очередной вопрос:
- А, что потом происходит с душой? После того, как она побывает в гостях? Она так и остается навсегда в птице?
- Нет, конечно. После того, как увидит родных, покойный... то есть, его душа покидает птичье тело и взмывает на небо. А птица, как ни в чем не бывало, летит по своим птичьим делам.
- Семеныч, ответь тогда. Если душа покойного может такое проделать в поминки, то почему не способна на это в другие дни?
- Этого я не знаю. Всё, что знал – рассказал.
Гриша кивнул и с нескрываемым нетерпением в голосе попросил:
- Тогда, продолжай про сову.
- На чем я остановился? Ах, да. Так вот, докурил я сигарету. Еще минут пять постоял, рассматривая сову. Она на меня так больше и не взглянула. От окна глаз не отрывала. Я вернулся в дом. Сел за стол. Но, не там где сидел до этого. На другое место. Рядом с крайним окном, не тем, в которое сова смотрела. Оттуда, если немного отодвинуть штору, я мог наблюдать за птицей. Представляешь, Гриша, пока шли поминки, сова даже не шелохнулась. А как только первые гости вышли из-за столов, собираясь уходить, сова взмахнула крыльями и улетела. Словно почувствовала, что поминки закончились. Вот, так-то.
- Да уж, - только и смог сказать Гриша. Так зацепил его рассказ соседа.
- Полгода прошло, а я нет-нет, да опять ту сову вспомню, - проговорил Тимофей Семенович, словно, оправдываясь. – Не дает она мне покоя. Не дает. Представляешь, Гриша, мультфильм про Винипуха смотреть не могу. В тот момент, когда он к Сове приходит со своим горшочком, у меня ком в горле встает. Воробья на палисаднике увижу – та же история. Твои слова сегодня... Что-нибудь, да напоминает о той сове. И каждый раз, когда она в памяти всплывает, я пытаюсь заставить себя поверить в то, что это была обычная птица. Что к смерти тестя она не имеет никакого отношения. Пытаюсь, пытаюсь, и всё бесполезно, - он обреченно махнул рукой. – Тесть это был! Я в этом уверен. И за ворота я вышел лишь потому, что он меня позвал каким-то образом. Наверное, ожидал, что я ему что-нибудь доброе скажу на прощание. А я, как последний идиот, постоял, помолчал. Глаза на него попучил, как старухи бы сказали, и ушел. Я, даже, жене об этом случае не рассказал. Вера ничего не знает до сих пор. Стыдно мне, Гриша, за себя. Понимаешь? Стыдно, - Тимофей Семенович помолчал немного, затем спросил: - А ты, Гриша, что думаешь по этому поводу?
- Не знаю, что и сказать, - ответил Гриша. – Раньше у меня было твердое убеждение на этот счет. А теперь не знаю. Я, с каждым днем, всё больше склоняюсь к тому, что ничего отрицать нельзя. Ничего. Мир слишком загадочен и непредсказуем. В нем всё может быть.
Мужчины уже подходили к своим домам. Жили они напротив друг друга, через дорогу. Последние двадцать метров преодолели молча. Тимофей Семенович сошел с проезжей части на траву, приблизился к палисаднику. Гриша, остался стоять на дороге, наблюдая за ним.
- Вот тут она сидела, на этом самом месте, - сказал Тимофей Семенович, хлопнув ладонью по одной из центральных штакетин.
Он подошел к скамейке. Сел на нее. Закурил. Гриша, не пошел сразу домой, а присоединился к Тимофею Семеновичу. Молчание нарушил Гриша.
- Семеныч, а, в этом самом поверье, ничего не говориться о том, все души умерших в день поминок посещают родных? Или такое редко случается?
Тимофей Семенович пожал плечами. Сказал негромко, в такт Грише:
- Не знаю, Гриша. Ничего об этом не слышал.
- А сам, как думаешь?
- Я думаю, что все.
- Почему, тогда, никто их не видит?
- А, я? Я же видел. Да, и кроме меня, есть люди, которые видели птиц во время поминок. Я, - Тимофей Семенович на секунду задумался, - четверых знаю. Троих с Хорды и одного с района. Они мне рассказывали в свое время о том, что их навестили души усопших родственников, а я... хм... я не верил. Не верил, до самой встречи с совой.
- Но, это лишь четыре... с твоим, пять случаев. А остальные?
Тимофей Семенович ответил вопросом на вопрос:
- Мать у тебя, сколько лет назад умерла? Три года, кажется, прошло.
- Уже, четыре.
- И тем не менее, ты, наверняка, не забыл свое состояние во время поминок?
- Нет, не забыл. Помню.
- Вот и скажи теперь, много ты тогда по сторонам смотрел, на птичек любовался?
Гриша промолчал, а Тимофей Семенович подытожил:
- Вот, то-то и оно, Гриша. Голова у тебя была другим занята. Не до птичек людям в такие дни, поэтому они их и не видят. В общем, как-то так.
10.
В рассказе Тимофея Семеновича, на первый взгляд, не было ничего особенного. В нем не говорилось ни слова о шелудивом домовом и его выходках. Не описывались проделки лешего, своеобразно развлекающегося с несчастными грибниками. Вообще не вспоминалась ни какая нечисть. Пришельцы из других галактик Гришиным соседом так же не были упомянуты.
Главным и единственным действующим лицом в повествовании, если не брать в расчет самого Тимофея Семеновича, была сова. Ни какая-то там особенная сова. Например, Мудрая сова из сказки. Нет. Самая, что ни на есть, обычная белая сова.
Каждую зиму эти птицы прилетают с севера в наши края. И хотя, на глаза людям они попадаются не часто, тем не менее, встречу человека с северной совой назвать сенсацией никак нельзя.
Что, же, касается сюжета истории рассказанной Тимофеем Семеновичем, так и он был достаточно посредственным. Можно сказать, что сюжет вообще отсутствовал. Всё действие можно было уложить в три предложения.
«Хищная ночная птица в сумерках случайно залетела в село. Села отдохнуть на палисадник перед одним из домов. Посидела, посидела и улетела». Всё. Конец истории.
Вряд ли, кого-либо из писателей или сценаристов заинтересовал бы этот случай. Воображению совершенно не за что зацепиться. Скучно. Пресно. Бесцветно. Невыразительно.
Однако, именно эта история, в купе со старинным народным поверьем, почему-то тронула Гришу до глубины души. Тронула, больше чем любая из тех, историй, которые ему довелось слышать прежде. Она заставила его задуматься. Вынудила мысленно вернуться на четыре года назад, в те траурные дни, когда Гришиной мамы не стало.
В течение месяца, а то и двух, после разговора с Тимофеем Семеновичем, Гриша отчаянно пытался вспомнить, не видел ли он сам тогда, во время поминок, птицу, сидящую где-нибудь невдалеке от дома. Не обязательно сову. Хоть какую-нибудь птицу. Но, увы. Из закромов памяти высыпались лишь несколько картинок. Мама, лежащая в гробу. Могила, заваленная венками и живыми цветами. С десяток хмурых лиц людей пришедших попрощаться с усопшей. Еще несколько каких-то незначительных моментов, связанных с суетой вокруг организации похорон. И всё.
Человеческая память, оказывается, вещь очень ненадежная. Она, как сито просеивает получаемую извне информацию, оставляя в себе лишь жалкие ее крупицы. Мизер, по сравнению с тем, что могло быть сохранено. Что хотелось бы сохранить.
Поняв, что память тормошить бессмысленно, Гриша решил бросить это занятие и успокоиться. Но, не тут-то было. Ему не давал спокойно жить вопрос «а, что если...?».
А, что если мамина душа прилетала к нему? Если маме хотелось увидеть глаза любимого сына? Поймать в последний раз его взгляд. Взгляд, который дорогого для нее стоил. Если маме хотелось, но... Но, так и не получилось. Единственный сын не только не посмотрел на нее, он вообще ее не заметил.
От таких мыслей у Гриши становилось скверно на душе. Он начинал чувствовать себя виноватым. Поэтому, Гриша снова и снова старался выкинуть из головы мысли о маме и навсегда забыть то, о чем говорилось в поверье, рассказанном Тимофеем Семеновичем. Только, все его старания оставались безуспешными. «А, что если...?»
От осознания Гришей того, что мама верила в Бога, пресловутая стотонная каменная глыба его неверия в потусторонний мир лишь немного сдвинулась с места. Теперь же, по ней был нанесен сокрушительный удар, проделавший в камне брешь. Причем, брешь, весьма внушительных размеров.
Что же касаемо Машиного неверия... Тут дела обстояли иначе.
Гриша не стал держать в секрете от жены откровения Тимофея Семеновича. Ему очень хотелось узнать, что думает Маша о возможности присутствия души покойного на собственных поминках. Тимофей Семенович ничего не говорил о том, что всё рассказанное им является тайной за семью печатями. Поэтому, вечером того же дня, когда Тимофей Семенович поведал о сове, Гриша в подробностях пересказал Маше состоявшийся у него с соседом разговор.
Происходило это в «самое подходящее» время для бесед на серьезные темы – за ужином. Гриша отложил вилку, чтобы та не мешала жестикулировать и разыграл перед женой целый моноспектакль. Маша слушала мужа, иногда поглядывая на него, но есть не переставала.
Гриша так увлекся, что даже закончил свое выступление одной из часто употребляемых Тимофеем Семеновичем фраз:
- Ну, как-то так.
Гриша был очень эмоционален. И, по идее, после того, как он умолк, должны были разразиться несмолкаемые овации, к Гришиным ногам лететь букеты цветов и всё такое. Однако, ничего подобного не произошло. Единственный зритель, в лице Маши, оказался неблагодарным.
Маша, как раз, допила чай. Она поставила на стол кружку. И лишь после этого всё свое внимание перенесла с опустевшей посуды на мужа.
- Удивительно, - сказала она.
- Вот и я говорю, - тут же, с воодушевлением вставил Гриша.
- Удивительно, что Тимофей Семенович верит в такие бредни, - закончила Маша фразу. – Нет, ну, твои эмоции вполне понятны. Ты давно свихнулся на своей мистике. Но, Семеныча я считала человеком здравомыслящим.
Гриша сник. Больше на эту тему он разговор с женой не заводил.
С того дня миновал год. И новое горе обрушилось на Гришу с Машей. Умер Гришин отец.
Во время первых поминок, которые проходили в сельской столовой, Грише не сиделось на месте. Он постоянно выглядывал в окно, периодически выходил на улицу и осматривал все деревья и кустарники, росшие поблизости. Гриша маялся ожиданием встречи. Еще одной встречи с отцом. Не важно, что тот уже не предстанет таким, как при жизни. Пусть он явится в образе птицы. Тело – лишь, оболочка человека. Сам же человек – это его душа.
Гриша ждал. Тимофей Семенович понимающе поглядывал на него. Маша смотрела с сочувствием на мужа и с укором на Тимофея Семеновича. Надо ж было довести человека своими байками до такого состояния.
Ожидания Гриши оказались напрасными. Отец в тот день не появился.
Несколько последующих дней промелькнули, как один миг. Пришло время девятин. Столы для поминальщиков, на семейном совете, решили накрывать дома. Во-первых, в целях экономии. Аренда столовой, как не крути, а дело затратное. Во-вторых, в домашней обстановке утрата близкого человека чувствуется совершенно иначе. «Поминки в столовой отдают казенщиной какой-то. Обязаловкой, - сказал Гриша, поясняя свое решение. – Люди даже говорят в общественном месте по-другому. Как по писанному. Словно, их кто-то вынуждает, а не от души».
К тому же, народа должно было собраться значительно меньше, чем в день похорон. Тогда за столами сидело около полутора сотен человек. А чему удивляться? Василий Дмитриевич всю жизнь занимал в районе не последние посты. Он был человеком достаточно известным и, к тому же, очень общительным. Поэтому, в день похорон, за столами собралось много представителей различных районных организаций, бывших коллег и просто знакомых. А на девятый день ожидались лишь самые близкие Василию Дмитриевичу люди. Его родственники и друзья. Но, в результате, и тех набралось больше сорока человек. Потеснились, но разместились все.
Гриша занял место поближе к двери. Чтобы можно было не привлекая особого внимания выскальзывать из-за стола. За первый час застолья, он не меньше пяти раз выходил покурить. Точнее, якобы покурить. В действительности, его цель была иной. Птица. Он хотел увидеть птицу. Но, каждый раз, Гриша возвращался ни с чем.
В результате, окончательно отчаявшись, он прекратил свои бессмысленные похождения вокруг дома. Отец не появится. Или появится, но не в этот раз.
Но, не прошло и десяти минут, после последней Гришиной прогулки, как в комнату вошла Маша. Она выглядела растерянной и чрезвычайно взволнованной. Ее губы дрожали. Руки теребили фартук, не находя себе места. Маша подошла к мужу, сидевшему к ней спиной. Наклонилась и шепнула в самое ухо:
- Гриша. Там...
Гриша обернулся и уставился на нее.
- Кто? – спросил он.
- Там...
Маша больше ничего не смогла сказать. Но, этого и не требовалось. Гриша и так всё понял. Его зрачки расширились. Неужели...?
- Он? Он прилетел? – спросил Гриша с надеждой в голосе.
Маша вначале утвердительно кивнула. Затем, одновременно отрицательно помотала головой и пожала плечами. Дыхание женщины было частым. Брови то вскидывались кверху, то сползались к переносице.
- Я не знаю, - сказала Маша, разводя ладони в стороны. – Не знаю, Гриша. Но, там, во дворе утка. Дикая утка. Селезень.
Гриша почувствовал внутри волнительный трепет. Сердце заколотилось, как бешенное.
- Где он? Пойдем, покажешь, - сказал Гриша.
Он приподнялся со стула, но взглянув на Тимофея Семеновича, сидящего напротив, снова опустился на свое место.
Тимофей Семенович слышал короткий диалог между хозяевами дома. И теперь не спускал с Гриши глаз.
- Семеныч, - обратился Гриша к соседу. Но, сразу смолк. Мысли и слова путались в голове.
- Я понял, что произошло, - сказал Тимофей Семенович.
- Пошли с нами.
Сосед отрицательно мотнул головой. Сказал:
- Нет, Гриша. Я не пойду. Это касается лишь тебя и Маши. Только вас двоих. Больше ни кого. Ни к чему устраивать экскурсии. Да, ты и сам это понимаешь. Как-то так.
Гриша кивнул, поднялся и вышел из дома во двор.
- Куда, это, они? – спросил Саныч, ставший невольным свидетелем загадочного разговора.
- Личные дела у них. Нас они не касаются, - уклончиво произнес Тимофей Семенович. Он поднял свою стопку и сказал, окончательно уходя от ответа: - Давай помянем Василия Дмитриевича. Хороший он был мужик.
Саныч изобразил на лице недоумение. Хмыкнул. После чего тоже взялся за стопку.
Маша с Гришей в это время уже стояли в нескольких шагах от сарая, рассматривали удивительную птицу с белым пятном на крыле. Гриша, хотя и жаждал этой встречи, тем не менее, растерялся. Он не знал, что делать дальше. Как вести себя с пернатым гостем. Гриша должен был поговорить с отцом. Должен был и хотел этого. Однако, он так и не смог себя заставить произнести хоть что-нибудь. Язык, словно прирос к нёбу.
Как ни крути, а селезень – не отец. Селезень – птица. А, с птицей разговаривать Гриша оказался не готов. Он пытался. Искренне пытался хоть что-то сказать. Даже несколько раз набирал в легкие воздух и открывал рот, но... так и не смог выдавить из себя ни звука.
Почувствовав себя глупо, Гриша обратился к жене:
- Маша, его накормить надо. А то, не по-людски как-то. Поминки всё-таки. А он – гость. Да. Гость. Принеси, пожалуйста, две чистые суповые тарелки. В одну воды налей, во второй хлеб размочи – тюрю сделай.
Маша кивнула и ушла. Гриша остался наедине с селезнем.
Человек и птица. Сын и... Сын и кто? Отец? Или обычный селезень? Нет. Не селезень. Всё же, отец. Только так и никак иначе. Гриша чувствовал это.
Он снова повернулся к птице. Две пары глаз, не мигая, смотрели друг на друга. Смотрели пристально и, в то же время, обреченно. Такими взглядами обмениваются близкие люди, расстающиеся навсегда.
Вдруг, черные бусинки птичьих глаз блеснули. Возможно, в них, всего на всего, отразился лучик солнечного света. Однако, Грише показалось, что этот блеск был вызван другой причиной. Глаза птицы стали влажными. Слезы.
У Гриши к горлу подступил ком. Он сжал зубы так, что они заскрипели. В этот момент, за его спиной послышались быстрые шаги. Вернулась Маша. Гриша глубоко вздохнул, выводя себя из гипнотического состояния в реальность. Провел ладонью по лицу. Лишь после этого обернулся к жене.
Маша, как и просил муж, держала в руках две белые фарфоровые тарелки. Одну с чистой водой, вторую с размоченным ржаным хлебом.
- Ты не сказал, какой взять хлеб – белый или черный, - словно оправдываясь, сказала Маша. – Я размочила черный. Если нужен белый, то я схожу, за белым.
Гриша отрицательно мотнул головой. Его отец всегда предпочитал ржаной хлеб – пшеничному. «Пшеничный хлеб вкуснее. Зато, ржаной – сытнее», - говаривал он. Эту отцовскую поговорку Гриша помнил с детства. Он улыбнулся и сказал:
- Не надо. Ржаной лучше.
Гриша принял тарелки из дрожащих рук жены. Осторожно приблизился к селезню. Поставил кушанье на траву в двух шагах от птицы. Сам, не делая резких движений, вернулся к Маше. Селезень с уважением наблюдал за действиями мужчины. По крайней мере, Грише так показалось. А когда Гриша отдалился от тарелок, тот совершенно спокойно, подошел к предложенному ему кушанью. Однако, сразу есть не стал. Прежде, чем опустить клюв в тарелку, селезень посмотрел на радушных хозяев, словно благодарил их за гостеприимство.
- Кушай на здоровье, - сказала Маша.
Селезень повернулся к предложенному ему угощению, несколько раз переступил с ноги на ногу, вставая поудобнее и приступил к трапезе.
Гриша с Машей несколько минут наблюдал за птицей с белым пятном на левом крыле. Затем, Гриша сказал:
- Пойдем, Маша. Пусть ест. Не будем ему мешать.
Супруги медленно прошли через двор. Перед входом на веранду Маша остановилась. Она вытерла указательным пальцем со щек слезинки и спросила:
- Неужели, то поверье – не выдумка? А? Гриша.
- А ты сама, как считаешь? – вопросом на вопрос ответил Гриша.
- Теперь уже не знаю, что и думать. У меня в голове всё перемешалось. С одной стороны – это невероятно, а с другой ..., - Маша немного помолчала, после чего, на одном дыханье закончила прерванную фразу: - А с другой стороны – вот он, селезень. Здесь. Во дворе.
Маша надеялась, что Гриша что-нибудь ответит ей. Но, Гриша, вместо ответа, достал из кармана сигареты и зажигалку. Закурил. Маша ждала. Гриша, же, выпускал изо рта одну за другой струйки дыма и молчал. Он, то поднимал лицо кверху и всматривался в вечернее небо, то, наоборот, опускал его и буравил взглядом землю у своих ног. Похоже, ничего говорить он не собирался.
- Ты считаешь, что это действительно... что там папа? – перефразировав, повторила свой вопрос Маша.
- Я уверен в этом, - коротко ответил Гриша.
Супруги стояли спиной к тому месту, где оставили птицу. Не оборачивались. Они боялись обернуться, хотя сама птица совсем их не пугала. Страх был иного рода. Страх перед соприкосновением с чем-то неизвестным. Неведомым доселе.
- А где сегодня Женя? – спросила Маша, вспомнив, что не видела за столом лучшего Гришиного друга.
- Дела у него. Сказал, что придет позже, - сказал Гриша, туша окурок о пустую пивную банку.
- Ты разговаривал с ним на эту тему? Что он, интересно, думает о птицах, прилетающих в день поминок?
- Я ему ничего не рассказывал. Зачем? И так известно, как бы он отреагировал, услышь о поверье.
- И как?
- Примерно так же, как ты год назад, - сказал Гриша и улыбнулся.
Маша некоторое время молчала. Затем сказала:
- Извини, Гриша.
Гриша снова улыбнулся, обнял жену и сказал:
- Да, ладно. Чего там. Всё нормально, Маша. Пойдем в дом.
Гриша освободил жену из своих объятий. Но, та, прежде чем двинуться к входной двери, спросила:
- А о селезне мы Жене расскажем?
Гриша пожал плечами. Сказал:
- Еще не знаю. Возможно. Но, не сегодня – это точно.
Так закончилась первая встреча с селезнем. Она прошла не так, как хотелось бы Грише. Но, главное – она состоялась.
Зато, на сороковой день после похорон отца, когда Гриша вторично стоял перед селезнем, он исправил свою ошибку. На этот раз ему это удалось.
Гриша смотрел селезню в глаза и говорил, обращаясь к нему. Правда, говорил очень тихо. Но, Гриша был уверен в том, что громкость произношения слов не имеет никакого значения. Как бы они небыли произнесены отец обязательно их услышит. Не может не услышать.
- Папа, я знаю, что это ты, - говорил Гриша. – И знаю, что ты слышишь меня. Прости за то, что в прошлый раз я не поговорил с тобой. Я не смог. Надеюсь, ты поймешь меня. Всё-таки, согласись, необычно видеть тебя таким. Зато, сегодня я скажу тебе всё, что хотел. Всё, о чем не говорил тебе, когда ты был жив... Спасибо тебе папа. Спасибо за то, что я есть. За то, что ты меня воспитал именно таким, какой я сейчас. Спасибо за всё, что ты для меня сделал. Спасибо за то, что ты был у меня. Ты самый лучший отец из всех отцов в мире. Я люблю тебя. Люблю и буду помнить всегда. Спасибо тебе за всё.
После этих слов, Гриша поклонился. А селезень крякнул в ответ. И Грише почудилось, что в этом гортанном хриплом утином крике, он различил человеческий голос. Голос, знакомый с детства. Голос своего отца.
- Будьте счастливы, дети.
Продолжение >
< Начало