< Начало
11.
Поминки по Гришиному отцу шли своим чередом. Присутствующие на них люди, один за другим, поднимались на ноги, говорили добрые слова о покойном, пили за упокой его души и снова садились. Никто из них даже не обратил внимания на то, что ни одного из хозяев дома, нет за столом.
Да, оно и к лучшему. Иначе, могли бы начаться совершенно не нужные расспросы и никчемные пьяные упреки. Где, мол, были? Чем занимались? Оставлять гостей одних не хорошо. Вы должны за столом находиться, когда о вашем отце говорят. Вы, что, его не уважаете? Не хорошо так поступать. Не по-христиански. Ну, и всё в таком роде.
И что бы на это смогли ответить Гриша с Машей? Пришлось бы лгать. Выкручиваться. А, как иначе? Скажи они правду и кое-кому из гостей сразу захотелось бы на селезня посмотреть. И не только посмотреть, но и сфотографироваться с ним. Возможно, погладить его по яркой спинке. Или крыло пожать, в знак уважения.
Чем это могло закончиться, известно наперед. Птице не дали бы покоя и вынудили бы ее улететь. А затем, наверняка, началась бы горячая дискуссия на духовные темы. Или на орнитологические. Ведь, после третьей выпитой рюмки, всегда находятся «знатоки» в любых областях знаний. Причем, знатоки с кардинально противоположными взглядами на обсуждаемую тему. Поэтому, дискуссия непременно должна была перерасти в спор. И никто из спорящих уже бы и не вспомнил, зачем они здесь собрались.
Тимофей Семенович верно сказал Грише, когда селезень прилетал первый раз: «Это касается лишь тебя и Маши. Только вас двоих. Больше ни кого. Ни к чему устраивать экскурсии».
Слава Богу, обошлось без расспросов. И в то время, когда в доме гости поминали покойного, Гриша и Маша во дворе беседовали с ним. Сначала с Василием Дмитриевичем говорил сын. А когда он удалился, разговор продолжила сноха.
Итак, оставив Машу наедине с птицей, Гриша вернулся к входу на веранду. Евгений ждал его, сидя на ступеньке крыльца.
- Наконец-то. Я уже две сигареты успел выкурить. Вы, что там, разговаривали с ним что ли? – с иронией спросил он, когда Гриша приблизился.
- Да, - вполне серьезно ответил Гриша.
Ирония на лице Евгения сменилась недоумением.
- Нет. Серьезно? Разговаривали?
- Да, - повторил Гриша.
- Ну, вы, ребята, даете. Я всё понимаю, конечно. Но, это уже перебор. Вы или больные, или сектанты. У индусов коровы – священные животные, а вы уткам поклоняться начали?
Евгений усмехнулся. Гриша никак не отреагировал на шутку. Даже бровью не повел. Улыбка тут же сползла с лица Евгения. Он понял, что остроты сейчас не уместны. Лучше прикусить язык и дождаться от Гриши внятных разъяснений всему происходящему. Евгений выжидающе уставился на друга. Но, тот молчал.
Прежде, чем начать говорить, Гриша прошелся вдоль ворот до гаража. Остановился. Несколько секунд постоял там, рассматривая кирпичную стену. Затем, так же неспешно, вернулся назад, к веранде.
Состояние, в котором он пребывал, трудно описать словами. Все его чувства, все ощущения обострились, перепутались и сплелись в один клубок. Сердце колотилось, как бешенное. А в ушах по-прежнему звучал голос селезня. Голос отца. Снова и снова повторялась фраза: «Будьте счастливы, дети. Будьте счастливы, дети. Будьте счастливы...».
Наконец, блуждающий в пространстве, ничего не видящий Гришин взгляд сфокусировался на Евгении и Гриша заговорил.
- Женя, выслушай меня, - обратился он к другу. – Выслушай и постарайся отнестись к моим словам серьезно. И еще, пожалуйста, не перебивай, пока я не закончу. Просто молчи и слушай.
- Хорошо, - согласился Евгений.
Он знал Гришу с детства, но, наверное, никогда раньше не видел его таким возбужденным и взволнованным одновременно. Чтобы впасть в такое состояние, нужна веская причина. Если бы Гриша хотел рассказать о чем-то малозначимом, стал бы он подготавливать к этому Евгения? Стал бы сам так волноваться? Конечно, же, нет. Не такой Гриша человек! А значит, он собирался рассказать о чем-то сокровенном. Гриша готовился поделиться с другом тайной.
Приближался момент истины. Гришино волнение отчасти передалось Евгению. И тот сам не заметил, как поднялся на ноги, выпрямился и расправил плечи. Выглядел Евгений так, словно находился в Колонном зале и Президент России вручал ему орден «За заслуги перед Родиной первой степени».
Гриша повернул голову и посмотрел на жену. Маша по-прежнему стояла вблизи сарая, спиной к мужчинам, лицом к дикому селезню. Необычному селезню. Селезню, отмеченному на левом крыле пятном образованным несколькими белыми перьями.
Пятно на левом крыле. Пятно. Родимое пятно.
Большое родимое пятно было у Гришиного отца. Располагалось оно повыше локтя и именно на левой руке. Совпадение? Случайность? Кто его знает? По крайней мере, Гриша в случайности не верил. Он был убежден, что его отец специально выбрал для себя птицу с такой метиной. Интересно, провела ли аналогию между двумя пятнами Маша. Скорее всего, провела.
Гриша задумчиво смотрел на жену. Находясь на противоположной от сарая стороне двора, он не слышал Машиного голоса. Однако, Гриша знал, что Маша продолжает что-то говорить, что-то рассказывать отцу.
Немного поразмыслив, Гриша сказал:
- Женя, пойдем на веранду. Не хочу им нечаянно помешать.
- Кому? Маше? Маше и птице? – спросил Евгений, измеряя взглядом расстояние до сарая. – Отсюда? И каким это образом возможно?
- Своим присутствием во дворе, - ответил Гриша и вошел на веранду.
Евгений открыл, было, рот, чтобы еще что-то спросить, но передумал, обреченно махнул рукой и произнес:
- Как скажешь.
Он посмотрел на Машу, непонимающе пожал плечами и направился следом за Гришей.
- Женя, - сказал Гриша, когда его друг остановился перед ним, - там, у сарая, мой отец. Отец в теле селезня.
- Что?! – воскликнул Евгений.
- Не перебивай меня, - скомандовал Гриша. – У меня самого кавардак в голове. Мысли путаются. Да. Это мой отец. Он прилетел последний раз повидаться с нами. Все люди, после своей кончины имеют такую возможность. Они... они...
И тут открылась дверь, ведущая в дом. Гриша не договорил начатую фразу. Смолк. Кто-то выходил на веранду, а Гриша не собирался еще кому-то, кроме Евгения, открывать свою тайну.
Евгений чуть не плюнул от досады, что им помешали. Он нахмурился, сжал губы и с нескрываемым недружелюбием посмотрел на дверь. Гриша тоже обернулся.
Вначале, в дверном проеме появилась трость, на которую опиралась старческая рука. Спустя несколько секунд, вслед за тростью показался Абрисов. Тимофей Семенович и Саныч поддерживали его с двух сторон под локти.
Абрисов с трудом переставлял ноги. Даже невысокий порог был для него непреодолимым препятствием. И если бы не помощь двоих мужчин, он вряд ли сам смог перебраться через него.
Дойдя до Гриши и Евгения, Абрисов остановился. Оперся обеими руками о трость. Глядя перед собой, сказал:
- Всё. Спасибо, мужики. Я немного с ребятами постою. До машины они меня проводят. Идите.
Саныч отпустил локоть старика. Улыбнулся . «Во, дает дед!». Тимофей Семенович вопросительно посмотрел на Гришу. Тот утвердительно кивнул. Мол, всё под контролем, справимся.
Тимофей Семенович и Саныч удалились.
- Вот, так вот, парни, - со вздохом произнес Абрисов. – Уходит наше поколение. Еще одного хорошего человека не стало. Жалко Васю. Жалко. Но, такова жизнь. Тут ничего не попишешь. Значит, настало его время. Скоро и моя очередь придет переселиться в мир иной.
- Зачем Вы, Анатолий Павлович, такое говорите? Глядишь, еще до ста лет доживете, - постарался приободрить пожилого человека Гриша.
Абрисов улыбнулся. Возразил:
- Да, нет Гришаня. Сам видишь, какой я стал. На ходу разваливаюсь. Недолго мне осталось лаптями по дорогам пылить.
Хотя, без сомнения, последняя фраза сказанная Абрисовым была обычной метафорой, Евгений машинально взглянул пожилому человеку на обувь. Дорогие, начищенные до блеска туфли старика, мало походили на лапти. То есть, совсем не походили.
Меж тем, Абрисов продолжал говорить:
- Я – реалист, Гришаня, и привык трезво на вещи смотреть. Мой век на исходе. Хочется, конечно, еще пожить, но этот вопрос от меня не зависит. А что касается смерти, так она меня не страшит. Возраст уже не тот, чтобы ее бояться.
Гриша с Евгением уважительно молчали. Абрисов, вдруг замер. Приподнял подбородок, словно прислушиваясь к чему-то. Посмотрел во двор, через распахнутую дверь. Затем расслабился. Его губы чуть тронула странная улыбка. Не то растерянная, не то удивленная. Что ее вызвало, Гриша так и не понял. А Абрисов вернулся к разговору. Он пристально посмотрел на Евгения и сказал:
- А этого парня я не знаю. Местный?
- Да, местный, - ответил Евгений.
- Мой друг с детства – Женя. Женя Мечников, - уточнил Гриша.
- Мечников? – переспросил Абрисов, не отрывая взгляда от Евгения.
Евгений кивнул. Абрисов немного помолчал и снова спросил:
- Не Сергеевич по батюшке?
- Сергеич, - с нескрываемым удивлением подтвердил Евгений.
На веранду вошла Маша и, не останавливаясь, проскользнула мимо разговаривающих мужчин в дом. Хотя, она и отворачивалась, Гриша успел заметить, что ее лицо было раскрасневшимся, а глаза заплаканными.
- Сергей Михайлович. Он раньше в колхозе работал, - продолжил разговор Абрисов. – Механиком. Еще рыбаком заядлым был. Так?
Евгений и Гриша открыв рты, уставились на Абрисова. Пожилой человек не просто удивил их. Нет. Он их ошеломил своей, далеко не стариковской, памятью. Ведь, прошел не один десяток лет, с того момента, как Анатолий Павлович уехал из Хорды. Но, и тогда, в те годы, отец Евгения вряд ли входил в круг друзей Абрисова. Если они каким-то образом и пересекались, то, скорее всего, по вопросам связанным с работой и не более того. Тем не менее, Абрисов сразу вспомнил Мечникова-старшего.
- Всё верно, - подтвердил Евгений. – Только отец давно на пенсии. А на счет рыбалки, так он и сейчас каждый день на пруду с удочками пропадает.
- Хороший он мужик. Правильный, - сказал Абрисов. – Скажи ему, Женька, что, мол, Анатолий Павлович привет передает. Огромный привет с самыми наилучшими пожеланиями.
Евгений никогда раньше не видел Абрисова, точно так же, как и тот – Евгения. Они вообще не знали до сегодняшнего дня о существовании друг друга. Их знакомство произошло только что. Вот здесь. На веранде Гришиного дома. И потому, Евгений никак не ожидал, что Абрисов обратится к нему так фамильярно-пренебрежительно. «Женька»! Надо же!
Евгений непроизвольно поморщился. Последний раз его так называли, наверное, в школьные годы. Ну, может еще в армии. Сейчас, же, Евгению шел пятый десяток. Он был взрослым мужчиной. Уже давным-давно никто не звал его Женькой. Никто. И вот «здрасте Вам! Приехали». Да, кем он себя возомнил, этот Абрисов?! Ну, на «ты» - это еще ладно. Куда ни шло. У мужиков так заведено. Но, «Женька»! Сказал бы «Евгений» или «Женя». А, то...
Евгений стиснул зубы от негодования. Однако тут же взял себя в руки и успокоился. Он решил, что Абрисов может себе позволить так обращаться к нему. Может. На это у него есть неоспоримое право. Право, основывающееся на внушительной разнице в возрасте. Почти сорок лет разделяло Абрисова и Евгения. Сорок лет. Что из этого следовало? А следовало вот что. Если из сорока семи лет прожитых Евгением вычесть сорок, то получится семь. Вот, Евгений и прикинул, что если он, сам, назовет семилетнего мальчишку Сашкой или Петькой – это будет вполне нормально. А для Абрисова, Евгений являлся точно таким же мальчишкой. Следовательно, и обижаться не на что. Поэтому Евгений расслабился и ответил совершенно спокойно:
- Спасибо. Обязательно передам.
Абрисов вторично повернул голову к двери, ведущей во двор. Замер. Гриша забеспокоился.
- Анатолий Павлович, Вам плохо? – спросил он. – Может что-то нужно? Стул принести? Сядете?
- Или воды? – предположил Евгений.
Абрисов некоторое время стоял неподвижно. Затем сказал, оставив обращенные к нему вопросы без внимания:
- Странно, парни. У меня создалось впечатление, что Васька здесь. С нами.
Гриша кивнул.
- Да, - сказал он учтиво, соглашаясь с другом отца. – Сорок дней прошли, а мне тоже до сих пор не вериться, что его больше нет.
Абрисов нахмурился, выражая недовольство тем, что его не поняли.
- Не про то я говорю, - жестко произнес он. – Василий Дмитриевич умер. Его больше нет. Верится - не верится... Это всего лишь эмоции. Стремление выдать желаемое за действительное и не более того. А я чувствую Васькино присутствие. Словно, он сейчас находится где-то там, во дворе.
Абрисов махнул рукой в сторону сарая. Глаза Евгения округлились. Ведь именно там, куда указал Абрисов, сидел селезень. Селезень, которого Гриша почему-то назвал своим отцом. А теперь, еще и Абрисов...
Евгений перевел взгляд со старика на Гришу. Тот покусывал нижнюю губу, размышляя, стоит ли говорить о пернатом госте Анатолию Павловичу. Абрисов человек серьезный, коммунист и закоренелый материалист. По крайней мере, Гриша его таким знал. Таким он ему представлялся. Неизвестно, как он отреагирует на сообщение о навестившей поминки птице. Не хотелось выставить себя в глазах отцовского друга дураком. И всё же, Гриша решился. Сказал:
- Там, куда Вы показали, Анатолий Павлович, дикий селезень. Он прилетал на прошлые поминки и на эти снова прилетел.
Абрисов посмотрел на Гришу так, будто получил ответ на мучивший его вопрос. Глаза старика заблестели.
- Это он, Гришаня. Это твой отец навестил тебя, - произнес он.
Продолжение >
< Начало