Стоял август 1825 года, года, которому суждено превратиться в целую эпоху в русской истории, который породит такое выдающееся явление, как декабризм. Переломным будет этот год и в жизни Сухорукова, но он пока не знал этого, сопровождая царя и Чернышева в Таганрог. ( «Донцы Х1Х века». Т.1. С.438; // «Дон». № 1. 1987. С.163). Знойной и пыльной дорогой из Новочеркасска на исходе августовского дня подъехали к Таганрогу, основанному Петром Великим в далеком 1698 году. Но об этом тогда в Таганроге мало кто знал, ибо жил город суматошной торговой жизнью. В 1805 году в Таганроге был создан таможенный округ, куда вошли Таганрогская, бердянская, керченская таможни, а также таможенные заставы Ростова и Мариуполя. Год спустя Таганрог получил право складирования товаров иностранных торговых гостей, которые со всех сторон устремились в эти южные ворота России. А еще через два года здесь был учрежден коммерческий суд, под власть которого попали все торговые дела Таганрога, Ростова, Нахичевани и Мариуполя.
Рос город, росли и его торговые обороты. В год приезда Сухорукова в Таганрог город на двухстах судах отправил за границу товаров на пять миллионов рублей и принял у себя иностранных товаров на три миллиона. Из Таганрога вывозилась паюсная икра, коровье масло, лен, пенька, уральское железо, меха из Сибири, пшеницу, канаты. Сюда же купцы привозили сахар, кофе, табак, вина, водку, перец, маслины, изюм, грецкие орехи, апельсины, лимоны, ткани. Все это видел на таганрогских базарах Сухоруков, толкаясь в редкие часы свободы от изнурительной опеки Чернышева среди таганрогского люда. Особенно шумно шла торговля в Таганроге 9 мая, когда открывалась Никольская ярмарка и 15 августа, когда бурно и по-купечески размашисто шумела в городе Успенская ярмарка. Товары на эти ярмарки привозили купцы со всей России.
...Высоких гостей на въезде в город встретила подобострастная делегация местной элиты во главе с градоначальником Папковым, в доме которого и остановился царь. Позже Сухоруков узнал, что в этом же доме пять лет назад останавливалось семейство генерала Раевского, вместе с которым путешествовал на Кавказ первый российский пиит Александр Пушкин.
Получив некоторую свободу, когда царская свита устроилась на отдых, Сухоруков бродил по городу, изучал его. Вся территория города, как заметил он, делилась на Петровский, Екатерининский и Александровский районы. Пройдя по Полицейской, Петровской, Греческой, Католической и Монастырской улицам, Сухоруков нашел здесь роскошные особняки местных купцов и дворян; радовала глаза обилием товаров богатые лавки, рассчитанные на денежных клиентов, к числу которых Сухоруков себя, увы, не мог отнести. Денег у него последнее время было не густо. В превосходных каменных домах размещались в этой богатой части Таганрога канцелярия градоначальника, коммерческий суд, городская дума, магистрат, полиция. Сухорукова восхитил своим великолепием городской сад, заложенный, как он узнал, в 1806 году. По каменной лестнице, сооруженной два года назад на деньги грека-купца Депальдо, Василий спустился к морю полюбоваться его красотой. Здесь, в портовой части Таганрога, кипела иная, чем в аристократических кварталах, жизнь. В кофейнях и маленьких кабачках гомонили на своих языках турецкие, итальянские, египетские моряки, прибывшие в Таганрог в поисках удачи. В шуме, гаме выплескивались наружу свои проблемы, обиды, надежды. Иногда в этом многонациональном сообществе вспыхивали ссоры, почти всегда заканчивавшиеся распитием мировой. Сухоруков заметил, что в Таганроге не было водопровода и драгоценную воду, черпая из колодцев, развозили по городу водовозы, продавая бочку воды за пятьдесят-семьдесят копеек серебром.
Возвратившись в резиденцию Чернышева, Сухоруков пытался заняться своим “Историческим описанием земли войска Донского”, но шеф постоянно отвлекал его, давая пустяшные поручения...
Наступила осень, а с ней и дожди. Непогода приходила с моря и надолго повисла над Таганрогом, обильно поливая его слякотью. Страдая от мелочной опеки и недоброжелательства Чернышева, Сухоруков принимался за работу над своим трудом, но всякий раз откладывал его, ибо для свершения столь важного дела необходимы были спокойствие и сосредоточенность, а их не было. Василий снова обратился к Чернышеву с просьбой отпустить его в Новочеркасск для поправки здоровья и серьезной работы над “Историческим описанием”. Уколов Сухорукова недобрым взглядом, Чернышев обещал подумать. Прошло еще несколько недель, и в ноябре 1825 года генерал дал разрешение на отъезд Сухорукова в Новочеркасск.
Историки и современники Сухорукова по-разному оценили этот жест Чернышева. Декабрист Дмитрий Завалишин считал, что это была опала и она явилась следствием неприятия Сухоруковым чернышевских реформ на Дону, и то, что его шеф разочаровался в Василии Дмитриевиче, как возможном летописце его “деяний”. “Чернышев был вполне уверен в превосходстве своих реформ на Дону, - писал Завалишин, - но против них возникла сильная оппозиция. ... Сухоруков был горячий местный патриот. Чем круче проводились реформы, чем яснее высказывалась несправедливость, тем труднее было Сухорукову удержаться от замечаний, которые услужливые люди передавали Чернышеву..., и досада Чернышева была тем сильнее, что Чернышев, конечно, надеялся, что Сухоруков, как литератор прославит его печатным панегириком его реформ на Дону, которые он ставил выше учреждения военных поселений”. ( // «Древняя и новая Россия». Т.11. № 6. 1877. С.170-171).
Но есть и другое мнение на этот счет. “В Таганроге Чернышев получил известие о готовящемся восстании декабристов, - писал донской историк Н. Коршиков, посвятивший многие годы изучению биографии Сухорукова, - и, зная о связях Сухорукова с “заговорщиками”, направил его в Новочеркасск в распоряжение генерал-майора Ф. И. Богдановича”.
Серым ноябрьским днем 1825 года Сухоруков выехал из Таганрога. Когда отъехали от города несколько верст, из-за лохматых туч робко выглянуло желанное солнышко, оживив блеклый осенний пейзаж живительными лучами. Сухоруков, согретый благодатным светилом, пришел в хорошее настроение, представив встречи с друзьями юности, милыми и желанными...
...Новочеркасск встретил Сухорукова мелким дождем и холодным ветром. Василий Дмитриевич с грустью обнаружил, что город мало изменился за те четыре года, что он отсутствовал. Неприметные домики, бесформенная громада строившегося Вознесенского собора, грязная татарская слободка с северо-запада, Хутунок с северо-востока, тоже грязный и неуютный - все это производило неприятное впечатление. Одно скрашивало сумрак слякотных осенний дней: встречи с друзьями юности.
Сухоруков встретился с Кушнаревым, Кучеровым, Посновым, горячо обнял Федора Шумкова, служившего дежурным штаб-офицером при войсковом атамане Алексее Васильевиче Иловайском.(Фадеев А. Указ. соч. С.11). Через Федора Василий познакомился с полковником Егоровым и подполковником Балабиным, командовавшими “рабочими полками”, строившими Новочеркасск и с другими офицерами новочеркасского гарнизона. По вечерам друзья собирались на квартире Сухорукова и вели беседы на различные темы. К декабрю 1825 года по инициативе Сухорукова в Новочеркасске было образовано тайное общество “Литературные собрания или вечера”. На этих собраниях спорили не только о литературе, но обсуждали и политические вопросы. Вспоминая те вечера, участник общества Поснов, отмечал, что “кроме чтения бывали в обществе суждения и споры о разных материалах, относящихся до нравственности и политики”. (История Дона. Издат. Ростовского ун-та, 1965. С.246). Частые собрания в доме Сухорукова возбудили подозрения генерала Богдановича, которому удалось узнать, что Сухоруков и его единомышленники “имели тайную цель и предполагали развращать нравственность... людей для особых видов, которые они, может быть, со временем хотели обнаружить”. (Федосов И.А. Революционное движение в России во второй четверти Х1Х века. М.,1958. С.49).
Фактически сухоруковское общество стало отделением Северного общества декабристов на Дону. (Коршиков Н. Из фаланги декабристов. С.40). Некоторые из декабристов знали о существовании этого общества. Дмитрий Завалишин, например, отмечал, что “на Дону были тайные общества, оставшиеся неизвестными правительству, которые мечтали о возобновлении казачьего самоуправления и вольности посредством восстановления войсковых кругов”. («Записки Завалишина». Т.1. С.185). Стремясь активизировать деятельность сухоруковского общества, декабристы направили на Дон своего представителя Федора Вадковского, но он был арестован в Курске.
Тем временем близились грозные события. Неожиданная смерть Александра I в Таганроге и период междуцарствия подтолкнули декабристов к решительным действиям. По их замыслам вооруженное восстание должно было начаться в разных концах страны. Но на самом деле этого не произошло. Тринадцатого декабря был арестован руководитель “Южного общества” полковник Пестель, а это спутало планы “южан” по захвату Киева и проведению широких антимонархических операций. Арестам подверглись члены общественных друзей”, пытавшиеся в Белостоке поднять на восстание Литовский перхотный корпус.
Четырнадцатого декабря развернулись трагические события на Сенатской площади. Без широкой поддержки народа декабристы были расстреляны артиллерией Сухозанета, а вскоре начались аресты. Заработал страшный “Следственный комитет о злоумышленных обществах”, полковые следственные комиссии искали врагов самодержавия в рядах армии. В поле зрения следственного комитета попал и Сухоруков.
Двадцать девятого декабря 1825 года “Следственный комитет” рассмотрел бумаги Александра Корниловича, с которым Сухоруков, как известно, издавал “Русскую старину”. Ничего предосудительного в бумагах найдено не было, но поскольку Корнилович состоял членом Южного общества, его вызвали в Комитет и допросили. Его показания не удовлетворили следствие, и чиновник комитета вручил Корниловичу “вопросные пункты”, подписанные генерал-адъютантом Бенкендорфом. Десятым пунктом был обозначен вопрос, касающийся Сухорукова.
- Какие вы имели связи с господином Хумлауром и Сухоруковым? Не принадлежат ли они к вашему обществу? - спросил чиновник следственного комитета и добавил: “Что заключают следующие слова последнего “преобразование управления?”
- Связь моя с Сухоруковым была литературная, - ответил Корнилович. - Мы вместе издали “Старину Русскую” и, сверх того, он давал мне свои статьи для переправки. Оба они, также почти утвердительно могу сказать, не принадлежали к обществу. Слова “преобразование управления” значат следующее: прошлого года ходил по рукам в Петербурге рукописный проект о разделении Сената и о разных переменах в управлении; одни говорили, что нашли его в бумагах покойного графа Строганова, другие приписывали сочинение оного Михаилу Михайловичу Сперанскому. Он попался Сухорукову, и я просил его для прочтения. Сухоруков в своей записке просит о возвращении ему сего проекта”. ( //«Восстание декабристов». Документы. Т.ХП. М.,1969. С.328).
Кондратий Рылеев на следственном допросе показал, что он с Бестужевым в феврале 1825 года открыл Сухорукову о существовании тайного общества, имевшего целью введение в России конституционного правления.
- Что ответил вам господин Сухоруков? - спросил Рылеева чиновник Следственного комитета.
- Он сказал, что сие давно подозревал и просил о содействии общества к распространению на Дону просвещения посредством заведения училищ, - ответил Рылеев.
В это время Александр Бестужев на следствии подтвердил, что Сухоруков знал о замыслах декабристов, существовании тайного общества и “воображал найти в обществе значущих людей, которые могли бы иметь влияние на его родину, и вся цель - доставить землякам просвещение”.
- А какие виды имел на Сухорукова Рылеев? - осведомился следователь.
- Рылеев имел на него особые виды и искал в нем содействие казачьих эскадронов, - кратко ответил Бестужев. («Восстание декабристов». Т.8. С.182).
Имя Сухорукова снова всплыло во время допроса Бестужева Чернышевым, который обвинил соратника Рылеева в принадлежности к масонским обществам, деятельность которых была запрещена в России указом Александра I. ( //«Древняя и новая Россия». № 9. 1877. С.90). Бестужев смело возразил: “Но ведь и вы, ваше превосходительство, тоже принадлежите к масонам!”
- Вздор! - вскипел Чернышев.
- Ничуть не бывало! - хладнокровно парировал Бестужев. - Я видел диплом на эту принадлежность. Его мне показывал Сухоруков.” Чернышев, лихорадочно соображая, вывернулся:
- Действительно, я состоял некоторое время в масонском братстве, но сие делал я по поручению государя для узнавания козней масонов”.3
По результатам следствия сто двадцать один декабрист был признан “государственными преступниками” и преданы верховному уголовному суду, получив различные степени наказания.
В особую группу были выделены “прикосновенные” к заговору. Эти люди полностью разделяли взгляды и убеждения декабристов и были опасны царизму. К “прикосновенным” был отнесен и Василий Сухоруков. Следственный комитет решил оставить его на Дону, но “иметь за ним бдительный тайный надзор и ежемесячно доносить о его поведении”.4 (4 «Восстание декабристов». Т.8. С.182).
Всего этого не знал Сухоруков, хотя гром пушек на Сенатской площади Петербурга докатился и до донской земли. О “злоумыслии” декабристов было объявлено казакам и их спешно привели к присяге новому государю, опасаясь бунта.
Василий Дмитриевич жил в эти дни в тревожном ожидании прихода жандармов. Но время шло, а они не являлись. Беспокойство сменилось недоумением. Переживали за Сухорукова и декабристы. Дмитрий Завалишин позже поведал, что “когда Грибоедов был арестован и содержался в здании Главного штаба, вместе со мной, Сенявиным (сыном адмирала), братьями Раевскими, Шаховским, Мошинским и другими, то разговор не раз касался того, были аресты на Дону (Чернышев был при кончине государя в Таганроге) и не арестован ли и Сухоруков”.(// «Древняя и новая Россия». № 6. 1877. С.172).
Но Сухорукова, к его удивлению, не трогали, хотя члены сухоруковского кружка Егоров и Балабин были разжалованы и сосланы на Кавказ. Такой неприкосновенностью “прикосновенного к заговору” Сухорукова был удивлен и генерал Богданович, который направил по этому поводу запрос в Следственный комитет. Ответ, подготовленный чиновником этого комитета Д. И. Вахрушевым, все поставил на свои места. Богданович с удивлением узнал, что Сухорукова спас... Чернышев. В это не верилось, хотя в письме Вахрушева черным по белому было написано, что Сухоруков - “государственный злоумышленник, знавший цель тайного общества и его намерения... Ему не миновать бы крепости с марта еще месяца, но имя благодетеля, которого он предал, спасло его от заключения”. ( ЦГИА СССР. Ф.330. Оп.1. К.164. Д.207. Прил.3. Л.10).
“По трехлетним наблюдениям, - говорилось в записке, - некоторые из предположений комитетских оказались - одни недостаточными, другие, несколько несообразными с порядком вещей или противоречащими пользам края нашего; иные же вовсе невозможными в исполнении”. “В составе Донского комитета, - отмечалось далее в письме, - не было ни одного члена, избранного донским Войском, между тем как “члены, избранные всем войском и облеченные доверием всего общества, знали бы пользы его и внутреннее положение вернее и точнее, нежели назначенные по выбору кого-либо. Утвердительно полагаю, что комитет донской никогда бы не принял столь несоответственного мнения, каковое открывается теперь в правилах о поземельном наделе мелкопоместных чиновников, если бы присутствовал в оном хотя один член, принадлежащий сему классу.
Осмеливаюсь повторить вашему императорскому величеству, что Донскому комитету, приступая к сочинению закона, необходимо надлежало иметь ввиду полный свод существующих постановлений и обычаев, ибо тогда только он ясно мог бы видеть, что именно в существующем порядке вещей нужно дополнить, изменить или вовсе уничтожить, сообразно духу и правам народа. Но он с первою своею ошибкою соединил другую, - именно: об обычаях, имевших на Дону силу закона, он не сделал даже вопроса и вовсе не имел их ввиду. Единственно от сего произошли погрешности, допущенные в правилах о “станичном управлении” и “об управлении калмыками”: ибо оныя доныне основаны исключительно на обычаях, освященных временем. Не сохранить их, значит потрясти права и привилегии донских обитателей; наиболее всего неминуемо ожидать надлежит от допущенных изменений в “станичном правлении”.1 В Записке выражалась просьба к царю вновь рассмотреть положение о реформах с привлечением к этому избранных Войском представителей, которые будут “вполне знать местные положения вещей на Дону и обстоятельства своего сословия”.( ЦГИА СССР. Ф.330. Оп.1. К.164. Д.207. Прил.3. Л.10.)
Подавая это письмо новому императору, Иловайский надеялся, что Николай I объективно разберется в существе чернышовских преобразований, но царю было не до этого. Он не нашел ничего лучшего, как передать этот протест донцов... Чернышеву.
Ярости Александра Ивановича не было предела! “Атаман, осуждая состав и поядок занятий комитета, - писал он царю, - явно присвояет небывалое в России право избрания доверенных членов общества или народных представителей. ...Мнения его уже делаются опасными и не могут быть допускаемы, потому что легко распространились бы в обществе... и со временем превратились бы в суждения вольнодумные”. Чернышев, стращая императора новой “крамолой”, безосновательно обвинял атамана Иловайского в покушении на устоит самодержавия и выражении “пагубных конституционных воззрений”. “В государстве, где всякий закон и всякое начальство проистекает от единой самодержавной власти государя, - “подогревал” императора Чернышев, - подобные присвоения... и даже самые мысли об оных не должны быть терпимы, наипаче в лице начальника военной области, где безмолвное повиновение есть существенная основа всех действий”. (Фадеев А. Указ. соч. С.15; // «Русская старина». № 4. 1875. С.711-712.)
Ознакомившись с жалобой Иловайского, Чернышев понял, что Сухоруков приложил руку к ее составлению. И Чернышев, пугая царя новыми декабристами, намекнул императору, что требование об избрании казачьих представителей в состав Донского комитета явно напоминает “преступные” намерения декабристов ввести в России конституцию. Чернышев прямо указал Николаю I, что это требование есть результат работы “донских чиновников, обучающихся в университетах”. ( // «Русская старина». № 4. 1875. С.711-712.) Это был удар, направленный на Сухорукова и его единомышленников.
Император согласился с доводами Чернышева. Иловайского отстранили от атаманства, обвинив в служебных преступлениях. Прибывшие на Дон генерал Гурьев и полковник жандармского корпуса Шамине вместе с чиновниками министерства внутренних дел и финансов начали “трясти” Иловайского “за допущенные по войску Донскому беспорядки и злоупотребления”. Год спустя военный суд уволил Иловайского со службы за “совершенную безотчетность и повсеместный беспорядок”. Казачьих офицеров Егорова и Балабина разжаловали, и Шумкова сослали на Кавказ.
Сухоруков не был предан суду, хотя уже в феврале 1827 года был издан приказ о переводе его в Отдельный Кавказский корпус. Но объявлен этот приказ Сухорукову будет только в июне того же года.
Весной 1826 года состояние здоровья Сухорукова резко ухудшилось. Сказались переживания по делу декабристов и напряженный труд над “Историческим описанием земли донских казаков”. Местный новочеркасский врач, обследовав Василия Дмитриевича, нашел его положение серьезным и прописал лечение кумысом. Богданович разрешил отпуск, и с мая до конца лета 1826 года Сухоруков жил в степи и лечился кумысом. («Донцы Х1Х века». Т.1. С.430.) Но недуг не подорвал волю Сухорукова, продолжавшего в эти трудные месяцы жизни работу над главным своим историческим трудом. В этой работе была его жизнь, весь смысл его бытия...
Наступила осень, - плодотворное рабочее время Сухорукова. С удвоенной энергией принялся он за историю донцов, и под его неутомимым пером ожили ярчайшие страницы героического и вольнолюбивого прошлого казаков.
... Возникновение донского казачества Сухоруков относит к первой половине шестнадцатого столетия и, “слово казак означало отважного наездника, жившего набегами и войною, не привязанного к земле и домовности”. (Сухоруков В.Д. Историческое описание… С.4.)
Донские казаки были обществом, которое “составилось первоначально из людей, вышедших из разных российских и наиболее из украинных городов,” искавших, - как говорит Карамзин, - дикой вольности... в опустевших улусах орды Батыевой, в местах ненаселенных, где Волга сближается с Доном... Одни укрывались здесь, избегая притеснений, кои претерпевали от владельцев своих, другие увлекались своевольством..., стремились в обширные степи к независимым соплеменникам своим, в обществе которых надеялись... отдохнуть от прежних бедствий...”. (Сухоруков В.Д. Историческое описание… С.10).
В ряды казачества вливались все, кому были по душе “отважность, удальство, умение владеть конем и оружием”; здесь были “запорожские черкасы, азовцы и даже самые татары”.
Сухоруков особо подчеркивал то, что с самого начала донские казаки встали на защиту южных рубежей страны и “Россия, быв тогда в непрерывной борьбе с ногайцами и крымцами, защищаясь от набегов их пограничными острогами, конечно, не без удовольствия смотрела, как беглые ее люди сами собою сделались страшными для врагов ее, поставив грудью своею и крепостцами стену у самых улусов их”.1 (2 Сухоруков В.Д. Историческое описание… С.11). Кровь от крови, плоть от плоти России”, донские казаки стали служить России твердым оплотом южных пределов ее, стражею недремлемою и верными вестниками о всех замыслах и предприятиях злобных и беспокойных ее соседей. Они разъезжали отдельными партиями по запольным рекам, по степям волжским и задонским, при переправах стережа азовцев, крымцев, ногаев, ходивших в украинные города российские для грабежей и плена, внезапно нападали на них и разбивали”. (Сухоруков В.Д. Историческое описание… С.12).
Донские казаки доблестно участвовали во всех крупных внешнеполитических предприятиях Российского государства: брали Астраханское ханство, громили ливонских рыцарей, участвовали в войнах с поляками и шведами. Велика была заслуга казаков в присоединении Сибири к России. Когда с этим известием в Москву прибыли посланцы Ермака, которого Сухоруков считает не кем иным, а донским казаком, “государь и народ воспряли духом... Звонили в колокола, пели молебны благодарные, как в счастливые времена Иоанновой юности, завоеваний царств Казанского и Астраханского... Казалось, что Сибирь упала тогда с неба для России”. (Сухоруков В.Д. Историческое описание… С.34).А между тем это был большой ратный труд казаков. “Внезапность и быстрота в нападении были главными причинами их счастливых успехов”, - отмечал Сухоруков. Были и другие причины их успехов, ведь казаки “трусов не терпели и... поставляли первейшими добродетелями: целомудрие и храбрость”.
В своем исследовании Сухоруков особо останавливался на внутреннем устройстве казачьего общества, подчеркивая его демократичность. “Казаки, писал Сухоруков, - не могли иначе распоряжать общественные предметы и дела, как только общим советом. Предметы таковых совещаний были просты и почти всегда одинаковы: идти на войну или поиск, разделить добычу или наказать изменника. По всегдашней возможности собираться в одно место и по тем случайностям, которые сопровождали воинственную жизнь казаков, скоро утвердилось в обществе их народное правление: в последних десятилетиях XVI века оно получило некоторое определительное образование, было в полном смысле общественное и самое простое. Особенных властей распоряжающих, равно как и старшинства лиц у них вовсе не было”. (Сухоруков В.Д. Историческое описание… С.71).
Отмечая демократизм казачьего общества прошлых веков, когда сам народ решал все свои проблемы, Сухоруков противопоставлял свободному прошлому настоящее донцов, когда им сверху навязывали реформы и даже атамана.
... Вся первая половина семнадцатого столетия была отмечена стремительными походами казаков на турецкие и татарские города и селения. В сражениях с мусульманами донцы добывали себе “зипуны”, жен, золото. Но была и другая цель этих походов, о которой умалчивали историки: освобождение из вражеского плена христиан-собратьев. Тысячи пленников получили от донцов бесценную волю.
Особенно прославились донские казаки в лихое пятилетье 1637-1641 годов, когда забрали у султана крепость Азов - его первоклассную твердыню на севере Османской империи, где “бедственно страдали россияне в плену у неверных; в постыдном рабстве, ... откуда продавали их в разные орды”. Взятие Азова изумило Европу; турецкий султан в гневе и бессилии что-либо предпринять против казаков велел казнить оставшихся в живых защитников Азова.
“Покорение Азова казаками, - пишет Сухоруков, - имело спасительное последствие для России: в продолжении пяти лет ни крымца, ни ногайцы не смели даже показаться к нашим украинцам, исчезла прежняя дерзость их и грабежи перестали; ногайцы за Доном и около Астрахани кочевавшие, пребывали верны России”.2 (Сухоруков В.Д. Историческое описание… С.183).
Азов был слишком важной крепостью, чтоб султан мог смириться с ее потерей: он направил под Азов стопятидесятитысячное войско. “Казалось, - восклицает Сухоруков, - Порта собиралась воевать целые государства; по крайней мере, она твердо уверена была, что возвратит свои азовские владения и казаков донских искоренит вовсе с лица земли. Но казаки не унывали...”. (Сухоруков В.Д. Историческое описание… С.184.)
Первые же приступы показали силу донцов. Турки снова и снова бросались на стены Азова, но, когда уже казалось, что победа близка, их сбрасывали наземь. Шли дни, недели. Все злее и ожесточеннее бомбардировали османы Азов, все страшнее были атаки янычар, а город стоял, казаки сражались, неизменно выходя победителями из кровопролитных схваток. “Воевать Азов нечем, - обреченно писал турецкий главнокомандующий султану из-под дымящегося Азова, - а прочь идти безчестно, подобного срама османское оружие не видело; мы воевали целые царства и торжествовали победы, а теперь несем стыд от горсти воинов”. (Сухоруков В.Д. Историческое описание… С.188).Султан прислал под Азов новые отряды, но казаки, выдержав все атаки турок, отстояли город. Враг вынужден был снять осаду и осенью 1641 года с позором убраться в свои земли, усеяв донские степи тысячами трупов своих воинов.
Изможденные нечеловеческими страданиями, казаки предложили русскому царю Михаилу Федоровичу взять Азов. “Государь, мы его взяли своею кровию, - поклонились казачьи послы царю, - возьми от нас этот город себе в вотчину”. Но царь, выслушав мнение Земского собора, отказался. Слишком велик был страх царя перед турками, которых не боялись казаки! Азов был оставлен казаками по приказу царя. Азовская эпопея “Истребила две трети казачьего населения, но покрыла вечною славою!” - восклицает Сухоруков. (Сухоруков В.Д. Историческое описание… С.189). Еще не раз вставали казаки за родной край, за России, покрывая славой свои боевые знамена.
Но не только против внешних врагов боролись донские казаки, поднимались они и на защиту угнетенного люда России. И первым среди защитников народных был донской казак Степан Тимофеевич Разин, которому Сухоруков посвящает многие страницы своего исторического описания. До Сухорукова было написано несколько статей о Разине: в них Степана Тимофеевича, народного героя и выдающегося человека, изображали заурядным кровожадным разбойником, врагом отечества и людей. Сухоруков, вынужденный под недреманным оком “кнутобойной” царской цензуры называть Разина “разбойником”, так показывает Степана в процессе повествования, что перед нами вырастает образ смелого, благородного и талантливого руководителя народных масс. “Будучи известен в войске по своей храбрости и опытности в гражданских того времени делах и имея хитрый ум, - пишет Сухоруков о Разине, - ему не стоило больших трудов набрать приверженцев из верховых городков и из Черкасска”. (Сухоруков В.Д. Историческое описание…. С.249.). Цитируя одного из очевидцев разинского восстания голландца Яна Стрейса, Сухоруков отмечает, что Разин был “высокий и дородный мужчина, крепкого сложения, имел гордую поступь и лицо несколько попорченное от оспы. Всегда молчалив и строг к подчиненным, он умел привязать их к себе и заставить безропотно ему повиноваться. Одевался точно также, как и прочие казаки, и узнать его можно было только по уважению, какое показывали ему мятежники. Встречаясь с ним, они кланялись ему до земли и называли его не иначе, как батюшкою”. В описании Сухорукова Степан Разин предстает перед нами, как дипломат и крупный полководец того времени, не раз громивший царских и шахских военачальников. В условиях николаевской реакции, когда имя и дела Разина предавались анафеме, так высокого чтить “разбойника” - было актом гражданской смелости Сухорукова.
К ноябрю 1826 года Сухоруков вчерне довел свое повествование до событий булавинского восстания. Пятнадцатого ноября он был вызван на аудиенцию к генералу Богдановичу, отъезжавшему в Петербург.
... Над Новочеркасском висел слякотный день. С неба струился мелкий дождь, серые тучи заполонили все небесное пространство до самого горизонта. Унылость осени была видна и на улицах, домах, моклых деревьях донской столицы. В просторном кабинете Богдановича было тепло, но не было прежнего тепла в голосе генерала, когда он заговорил с Сухоруковым:
- Волею государя я завтра отъезжаю в Петербург. Вам же, господин поручик, я предлагаю продолжить составление истории донского казачества. В совокупной работе с вами будут состоять чиновники, кои и раньше работали с вами”. Богданович поднялся из-за стола, подошел к окну, слезившемуся осенним дождем, зябко передернул плечами и твердо сказал: “Я надеюсь чрез каждые две недели вчерне получать от вас в Петербурге главы исторического описания. Кроме того, потрудитесь доставить мне в Петербург ведомость всем выпискам из государственного архива и других мест”. (Сухоруков В. Историческое описание… Приложение к 1-му изданию. С.У1.). Богданович повернулся к Сухорукову и, видимо желая сгладить жесткость своего тона, голосом тихим и, казалось, сердечным заключил: “Желаю вам успехов в этом нужном всем нам деле!”
Удрученный грубым тоном Богдановича, Сухоруков возвращался к себе домой по мокрым улицам Новочеркасска и размышлял о причине столь резкой перемены. Он не знал, что еще в июне из Петербурга от Чернышева пришло предписание отныне относиться к Сухорукову, как к ссыльному и “ежемесячно доносить о его поведении”. (Сухоруков В. Историческое описание… Приложение к 1-му изданию. С.У1. «Восстание декабристов». Т.8. С.182.). Богданович выполнял сей приказ...
Снова начались дни напряженного труда. Шелестя выписками из документов, Сухоруков выбирал из груды материалов нужное, систематизировал, и строки истории Дона быстро струились из-под его пера. Холодный ветер рвался в дом, неуютно выл под окном, а Сухоруков не замечал этого, поглощенный материалом. Он мысленно слился со своими героями, вместе с ними совершал стремительные походы на Константинополь и в крымские города, стоял на валах азовской твердыни, защищая ее от турок, с ватагой Степана Разина “щупал” бояр и купцов, отбирая у них награбленное у народа...
Написанные куски Сухоруков каждые две недели отправлял в Петербург Богдановичу. Соблюдая установленный генералом срок, Сухоруков иногда вынужден был посылать генералу неоконченные главы, что путало плавный и логический ход повествования. Сухоруков обратился к Богдановичу с просьбой высылать материал не каждые две недели, а лишь по готовности глав, дабы можно было оценить написанное в целостности. Богданович согласился, но все время торопил Сухорукова с окончанием описания.
Наступил 1827 год. Тринадцатого января из Петербурга пришло письмо Богдановича. В нем генерал просил Сухорукова “непременно доставить к нему с своим засвидетельствованием копии со всех актов и выписок, в коих что-либо относится до привилегий войска Донского; прочим же актам сделать опись хотя и краткую, но с пояснением главного содержания оных и также доставить к нему в самоскорейшем времени”. Жесткие нотки появились в той части генеральского письма, где он требовал от Сухорукова “чистосердечно и откровенно объяснить ему: не было ли когда-нибудь с актов, относящихся до привилегий, выдано кому-либо копий или не передавались ли они в оригинале какому-либо лицу по службе или партикулярно”. (Сухоруков В.Д. Историческое описание. С.У1). Далее Богданович сообщал о получении от Сухорукова двух тетрадей с текстом о покорении Сибири, что по рассмотрении они будут возвращены автору для переписки набело. В заключении звучала традиционная фраза о скорейшем окончании последующих за сим статей”.
Богданович не случайно просил Сухорукова “чистосердечно и откровенно объяснить ему” не попали ли архивные бумаги в чужие руки, то есть в руки декабристов и людей их круга. Дмитрий Завалишин считал, что Сухоруков в дальнейшем пострадал из-за этих бумаг и дружбы с Корниловичем, который работал “в архивах, получил копии документов, являющихся величайшей государственной тайной”. После событий декабря 1825 года правительство, опасаясь “употребления во зло этих копий”, предприняло меры к их разысканию. (// «Древняя и новая Россия». № 6. 1878. С.170-171.). Именно по этому поводу и обращался генерал Богданович к Сухорукову.
...Основное время Василий Дмитриевич посвящал работе над историческим описанием, но он не забывал и о своих друзьях, встречаясь с которыми отводил душу в разговорах о литературе, о политическом положении в России. Поскольку Сухоруков состоял под секретным надзором полиции, встречи эти стали известны генералу И. А. Андрианову, который сообщил в Петербург, что “в Новочеркасске делаются тайные и явные неблагонамеренные сходбища”. (//«Донцы Х1Х века». Т.2. С.163). Из Петербурга ответили, что удивлены тем, что “при благоразумном управлении Андрианова могли возникнуть и существовать названные сходбища”, когда он “управляя войском всею властью местного начальника” имеет средства тотчас уничтожить таковые”.( // «Донцы Х1Х века». Т.2. С.163). Что касается Сухорукова, то его участь была решена еще в феврале 1827 года, когда от Богдановича пришел приказ, что Василий Дмитриевич “по распоряжению высшего начальства командируется из Новочеркасска на службу в отдельный Кавказский корпус и потому сдал бы все находившиеся у него материалы по истории и статистике Донского Войска Кушнареву, Кучерову и Поснову”. ( // «Донцы Х1Х века». Т.2. С.440). Однако приказ этот был прочитан Сухорукову лишь в конце июня 1827 года, то есть почти через пять месяцев после его издания. Все это время Сухоруков работал над “Историческим описанием земли войска Донского”.
... Двадцать седьмого июня 1827 года Сухоруков был вызван в войсковую канцелярию. Шел он туда с тяжелым предчувствием. Войсковой атаман Кутейников сдержанно принял Василия Дмитриевича и объявил приказ о его командировании в полк Карпова, находившийся на Кавказе. “По распоряжению высшего начальства, - продолжал Кутейников, прямо глядя на Сухорукова, вам надлежит с полною откровенностию передать есаулам Кушнареву, Кучерову и сотнику Поснову все совершенно материалы по донской истории и чтобы ни одной из бумаг этих и никакого от них списка или копии не выданным не осталось”. Кутейников замолчал, оценивающе глядя на Сухорукова. Тот молча и спокойно слушал. “В противном случае, - продолжал Кутейников, - за удержание и малейшей записки вы подвергнетесь строжайшей ответственности пред высшим начальством. Даю вам месяц на подготовку и сдачу материалов”. (Сухоруков В. Историческое описание… С.УП.). Сухоруков щелкнул каблуками и покинул негостеприимный кабинет атамана.
Месяц спустя Сухоруков, сдав своим товарищам “все акты, материалы, полубеловые и черновые тетради составленной уже статистики и истории и все без исключения записки”, двадцать девятого июля мчался уже на лошадях на Кавказ. ( «Историческое описание земли войска Донского», составленное, как известно, в двадцатых годах минувшего столетия В.Д.Сухоруковым при участии других сотрудников,…представляет первый серьезный труд по изучению прошлого донского казачества с начала ХУ1 и до конца ХУП столетий, обоснованный на документальных данных и других материалах, критически проверенных», - писали в предисловии ко 2-му изданию этого труда Харитон и Иван Поповы. Первая часть этой работы Сухорукова под названием «Статистическое описание земли войска Донского» появилась в 1867 году в качестве приложения к газете «Донской вестник», в вторая часть была издана Областным войска Донского статистическим комитетом в 1872 году «в незначительном числе экземпляров». Книга Сухорукова быстро разошлась среди любителей донской старины и вскоре назрела необходимость в ее переиздании. Второе издание «Исторического описания земли войска Донского» вышло в 1903 году. В 1988-1990 гг. журнал «Дон» из номера в номер напечатал это произведение с комментариями историков В.Н.Королева и Н.С.Коршикова. В 2002 году в Ростове-на-Дону вышло подарочное издание этой книги В.Д.Сухорукова.
... Был конец июля, погода благоприятствовала путешествию. Сухоруков сумрачно и неподвижно сидел в карете, и невеселые мысли изгнанника роились в голове. Он не знал, что впереди его ждали встречи с Александром Пушкиным, Александром Грибоедовым, декабристами, впереди были лучшие годы его жизни. Но всего этого не ведал Сухоруков, занятый своими думами и равнодушно глядевший на пыльную степь, голубое небо, в вышине которого парил вольный орел, которому не страшен ни царь, ни Чернышев, ни прочее высокое и мелкое начальство...
Михаил Астапенко, историк, член Союза писателей России.