Этим летом мне надо было проехать по делам от хутора Плетнёва на Салу в Верхне-Курмоярскую станицу. Погода стояла хорошая, и я предполагал ещё засветло добраться до станицы; но вышло не совсем так: возница мой, отставной солдат, не был достаточно знаком с местностью, и вот мы, сбившись с дороги, по кочкам и трясинам выбрались на огонь часам к 12 ночи, к пустынному берегу реки Дон и нашли тут человек 10 рыбаков. Это были все старые казаки, отбившиеся от полевых работ; они благодушно приняли нас, пожурили возницу, не преминув напомнить ему, что он потому и заблудился что не казак, и предложили немедленно сварить свежей рыбы; а когда я им, со своей стороны, дал по доброй чарке водки, они затянули даже песни.
Пели они старческими голосами, очень плохо и я просил их, чтобы вместо песен они рассказали, что-либо из своей боевой службы. Оказалось, что они служили в пятидесятых годах в полках №№ 20 и 36 на турецкой и персидской границах и охотно изъявили согласие удовлетворить моё желание.
- Служили мы, - начал приземистый, ещё бодрый старик, с серыми лукавыми глазами, - в полку Калинина на посту Агинском, на турецкой границе около города Александрополя. Служба была лёгкая: за целых два года ни разу не надевали мундиров, а заместо сапог носили башмаки, а то так и босиком нашивали с поста на пост цыдулы. Купаемся раз летом в Арпаче, а рыба-усачи, большущая, вроде нашей белесени, но много «по вкуснее», так и снуёт между нами; вот мы и начали придумывать, как бы нам эту рыбу изловить? Ни сетей, ни вентерей добыть негде, - и порешили брать её перемётами. Живо поснимали с пик дрот (проволоку), наделали из него удочек, прикрепили их волоснёй к фуражиркам и расставили местах в десяти по Арпачаю.
Тут, братцы, открылась нам такая лафа, что успевай только загребать деньги. Наловим мы этих самых усачей да ночью, к заре, на базар в Александрополь, за 30 вёрст, а там только получай деньги. И так, братцы, это нам пришлось по нраву, что мы тут устроили и другую коммерцию. Народ там живёт простой, можно сказать, глупый, одно слово – армяне; насобирают это целую пропасть хлеба да заместо амбаров и засыплют в ямы. Вот мы и придумали: как надо нам ехать с рыбой в город, мы и прихватим из любой ямы понемногу хлебца, оно, значит, и армянам не очень обидно, да и нам доходно; только лошадей к компании уже так поуходили, что полковой командир и в отряд нас не взял. Мы тогда крепко об этом потужили: наши станичники порядком так поджились в отряде около убитых турок, у которых в поясах бывало немало денег. Ну, да что же делать, чему быть, того не миновать! Зато наших в отряде немало перебили, а мы, слава Богу, все остались целы и ловко тогда справились: самый ладящий принёс тогда домой рублей 200, да канаусовый кафтан, а рубах пошили, - страсть! Сумы ковровые лопаются.
- Это что! – перебил рассказчика старик мрачный на вид. - А вот мы были на посту Джеватханском, на персидской границе. Зимы там вовсе нет, а лето такое жаркое, что не знаешь куда деваться. И рыбы, и дичи, и всякой фрукты вволю, а нельзя поесть как следует: сейчас вздует тебе живот да и начнёт трясти лихорадка; просто измучились! А на счёт доходности, можно сказать, а ни, Боже мой: граница далеко, а живут здесь все беки, татары-дворяне, сам народ тёплый, как бы где стянуть; всё больше занимаются перевозкой контрабанды. Сомов здесь в реке Араксе пропасть; вот я раз, от нечего делать, начинил на крюк заячье нутро, да ради потехи и забросил в омут. Отколь ни возьмись здоровенный, аршина в три, а то и больше, сом, да как разом сдёрнет меня с кручи, я и полетел в воду, в чём был, а ребята стоят на берегу да тюкают на меня, и пришла мне, братцы, на этого сома такая злоба, что и не мог придумать, что бы с ним сделать. Кое-как я добрался с сомом до берега и первым делом отрезал ему голову, а потом подумал да снял с него шкуру, прибил её на старые двери и давай скоблить тупым ножом. Тут, братцы мои, эта кожа сделалась точно стекло. А на ту пору случилось, что на нашем посту ночевали армяне с водкой для татар, которым хотя закон запрещает пить хмельное, но они это делают потаясь.
Увидели армяне сомовью кожу да и пристали: ″Променяй на водку″, а сами не говорят для чего им сдалась эта кожа; ну, мне всё единственно: я слупил с них две бутылки водки да и продал в розницу бекам на целый «монет» (рубль). С того времени и лафа же пошла нам, братцы: только успевай выделывать сомовые шкурки, а деньга так и сыплется тебе в карман. После мы артелью сложились и стали брать водку не только за шкуры, но и за деньги, целыми бурдюками, и всё, бывало, никак не наготовишься: придут целой толпой эти бритоголовые и выглушат всё без остатка.
Мы таки придумали: оставим бутылок пять, да когда беки проспятся под нарами и просят опохмелиться, мы и говорим: есть-то есть, да дорого, - три целковых за бутылку, ничего, дают, ещё со всякой благодарностью; деньги то у них, видно, были шальные. Хотя за три года у нас из 18 человек умерло семеро товарищей, ну зато домашние получили рублей по четыреста; а нас потом ещё на Дону трепала лихорадка года с два, так что и работать было трудно, одначе мы в работе не очинно нуждались, благо, чемизины полны. После уже узнали, что армяне продавали дорогой ценой сомовьи шкурки грузинам на бубны.
- Уж если пошло дело всё про рыбу, - отозвался весёлый длинноносый старичок, - так и я, пожалуй, могу кое-что рассказать по этой части. Послали нас 40 человек весной из Шуши на реку Куру в Зордоб, напрямки вёрст за 500; дали нам проводника татарина, а старший наш урядник, ещё молодой, необычный кажись, из черкасских ″сургучей″, не устерёг татарина; мы и остались на третий день в голой степи. Тут, братцы, что было, так и сказать нельзя; три дня не пимши, а два дня и не емши пробыли, да спасибо старые казаки приняли начальство от молодого дворянчика и команду всю сберегли и вывели её прямо, что ни на есть, к самому Зордобу; тут уж они не смогли удержать команду: вся ″пихра″ бросилась пузом в воду и лошадей с пожитками побросали. А народу на этой стороне Куры видимо-невидимо, да все такие же голодные, как и мы: вода крепко разлилась и снесла переправу, а жителей нет, - выкочевали на лето в горы. Как поосмотрелись да напились наши казаки, - дай поесть, да нечего; что тут делать? Пошли за заливом чаканом питаться, а рыбы в чистой воде набилось видимо-невидимо; тут наша пихра расходилась просто беда! Шашки у нас были отпущены к войне, мы ими и давай рубить рыбу; нарубили страсть сколько, наварили наелись, а тут обступили нас голодные картули-грузины: сколько хочешь возьми, только накорми рыбой. Мы, что же, народ тоже христианский, давай варить им в своих котелках рыбу да за каждый котелок по полтиннику гладим.
Так простояли здесь дня два, пока устроилась переправа да просто из сил выбились: день и ночь рубили рыбу да кормили картулей, а дни здесь жаркие, ночи же холодные, просто беда; все перехворали и человек пять потом умерло, а всё-таки мы тут поджились на порядках.
В конце этого рассказа на востоке зарумянилась заря, стало свежо, и я поспешил разбудить своего возницу, а потом, распрощавшись с радушными стариками отправился далее.
Не знаю, на какие размышления наведут дальновидного читателя приведённые выше рассказы, за правдивость которых я ручаюсь; но менее дальновидные могут, пожалуй, приписать мне желание выставить алчные инстинкты казака и тем его унизить. В устранение возможности такого умозаключения, считаю не лишним оговориться.
В настоящее время, как вероятно, известно всякому, сколько-нибудь интересующемуся казачьими делами, назрело много настоятельных вопросов и из них самые главные следующие:
- Чем объяснить увеличивающуюся с каждым годом неисправность снаряжения казаков при выходе на службу?
- Почему теперь признаётся тяжёлым для населения выкомандирование на службу в мирное время 15 полков, тогда как в прежнее время, при гораздо меньшем населении области, назначалось до 40 полков и никаких заявлений о тяготе не было?
- Чем объяснить заметный упадок, в последнее время, прирождённых казакам боевых качеств, как то: подвижности, сметливости, находчивости и прочего?
Как эти, так и другие вопросы, уже давно обсуждаются и исследуются; по ним много было толков, но выраженные мнения до того сбивчивы и разноречивы, что прийти к какому-либо выводу по ним, - совсем невозможно. Так, например, одни говорят, что теперь требования снаряжения казаков очень строги, исправление дорого, а казачьи хозяйства, от влияния различных сельскохозяйственных причин, заметно приходят в упадок; другие, напротив, возражают, что хотя действительно требования от казаков снаряжения более прежнего строги и снаряжение обходится дороже, но что равным же образом теперь возвысились и цены на всё производство сельского хозяйства; а при дороговизне рабочих рук, самый несостоятельный в хозяйстве казак вполне может приобрести, посредством найма на работы, необходимые средства для снаряжения; относительно же обеднения казаков говорят, что оно только кажущееся и обуславливается тем, что казаки находятся в переходном состоянии относительно способа ведения хозяйства, - именно: они прежде занимались по преимуществу скотоводством, а теперь земледелием, которое хотя совершается ещё и не совсем умелыми руками, но даёт больше прибыли и это видимо отражается на некотором домашнем комфорте в отношении пищи, обстановки, одежды, воспитания детей и прочего. Естественно, что при этом казаки, когда им приходится что-либо тратить на снаряжение, неохотно расстаются с нажитыми тяжёлым трудом сбережениями, или с хозяйственным инвентарём.
Что касается упадка, будто бы, у казаков боевых качеств, то на этот счёт многие, весьма компетентные лица энергически заявляют, что в общем такого упадка вовсе нет, а в частности, если в чём можно упрекнуть молодое поколение, то только в том, что оно, пожалуй, несколько изнежено и недостаточно хозяйственно, то есть мало выносливо и ещё меньше знакомо с необходимыми казаку ремёслами, почему у него отсутствует сноровка в сбережении воинского снаряжения; зато же ныне молодые казаки в нравственном отношении много выше прежних, более подвижны и обладают несравненно большим умственным развитием. Кажущийся уже упадок казачьих качеств и пояснённые недостатки у молодых казаков можно отчасти приписать существующему способу комплектования воинских частей, в которые попадают однолетки.
Хотя казаки, с самого малолетства, знакомятся из рассказов старших с различными воинскими сноровками, но в отношении применения их на практике, они не имеют ближайших руководителей. Поэтому, и для сохранения в полном объёме старинных казачьих традиций, многие из знающих военный казачий строй, признают прежний порядок наряда казаков в части, куда назначались казаки, бывшие уже раз и даже два на службе, - несравненно лучшим. Эти старые казаки группировали вокруг себя молодых станичников в одну кашу и зорко следили за всем тем, что не только ускользает от взгляда начальства, но даже, в общем порядке службы, делается ему недоступным.
Что же касается собственно меня, то я, конечно, далеко не поклонник такого образа служения, при котором можно отправлять службу босиком. Не надевать по целым годам мундиров, таскать у мирных жителей хлеб, опаивать водкой мусульман и прочее, притом же, предвидя невозможность объять необъятное, никогда не утруждал своей головы разрешением подобных мудрёных вопросов и если разыскиваю здесь то, что слышал, то с единственной целью – помочь делу и, смею думать, что правдиво переданные бесхитростными устами факты из прежней службы могли бы осветить запутанные вопросы.
Мне даже кажется, что приведённые три рассказа совсем отвечают на все три предложения нашего заключения. Во всяком случае, было бы желательно, чтобы хорошо знакомые с условиями казачьей жизни отозвались хотя чем-нибудь по данным вопросам; я же должен сознаться, что выслушивал помещённые здесь рассказы далеко не с лёгким сердцем. Ведь вот, думалось мне, все признают меня за ярого казакомана, а я, при всём напряжении, никак не могу заставить себя усмотреть в этих рассказах присущие казакам лихие качества: изобретательность, ловкость, неутомимость, твёрдость в несчастии и прочее. Мне доподлинно известно, что все приобретённые таким тяжким и далеко не похвальным трудом деньги, по возвращении домой, по большей части, растрачивались непроизводительно в весёлых ″гулюшках″ с разными родственниками, всегда охотно и терпеливо выслушивающими самые диковинные рассказы, лишь бы при этом была выпивка.
А вот, думалось мне, если бы казак, во время службы в чужих краях, смотрел на окружающую обстановку пошире, то может быть, при пустом кармане, он был бы способен внести в свой домашний обиход такие знания, которые упрочили бы его благосостояние навсегда. Так, например, говоря о ловле рыбы в Арпачае и возке в Александрополь ворованного хлеба, рассказчик решительно не хочет знать местных жителей и их домашнего обихода; а между тем, казаку было бы чему поучиться у этих обкрадываемых им и третируемых армян, хотя бы со стороны ухода за скотом, не знающих никаких падежей, величайшей экономии в потребностях, уменья вести молочное хозяйство, по части устройства несложных, но вполне отвечающих своему назначению дешёвых маслобоен, относительно строгой нравственной жизни и прочего.
При рассказе о наживе посредством спаивания татарских беков на персидской границе, рассказчику не приходит в голову выразить удивления по поводу тамошней растительности и запастись для дома полезными сведениями по части шелководства, садоводства и огородничества.
При всём этом я далёк от мысли осудить за это казака. Помилуйте! Целых триста лет мы жили войной и служебной наживой, и вот от нас требуют, чтобы мы сейчас же вели своё хозяйство по усовершенствованным приёмам; целых сто лет мы жили и служили по приказанию начальства, а тут извольте своим умом до всего доходить. Мы, видимо, стараемся идти вперёд в деле хозяйства, но скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Ещё мы – слава Богу, а вот в других войсках и того нет.
Приведём для иллюстрации рассказ одного начальствующего в Терском войске.
В одной из густонаселённых станиц происходили частые пожары, и озабоченный начальник части, прибыв на станичный сбор, подробно объяснил казакам способ кровли своих хат соломой, пропитанной глиной; казаки с благодарностью выслушали совет, удивились что сами не додумались до такой простой вещи, и обещались немедленно сделать применение. Начальник части, проезжая спустя год через эту станицу, был удивлён, что его совет нисколько не воздействовал, и крыши построек, по прежнему, были из растрёпанной соломы. Опять был созван сбор, сделаны были ему строгие укоризны и на категорический вопрос: почему не исполнено приказание? – казаки, после некоторого замешательства, ответили: ″Мы тогда же приказали нашим мамукам (так здесь казаки называют своих жён) покрыть крыши, как приказали ваше превосходительство, и сколько раз потом напоминали, да что же с ними поделаешь? Одно слово – бабы, не слушают да и только″.
В. К.
Газета «Донская речь» № 96-97 от 25-28 августа 1888 года.
Навигатор ← Казачье войско