У моей лирической зарисовки "НО Я ЖИЛА ОДНИМ ТОБОЮ " два героя. Но об отце я уже рассказала много, теперь очередь мамы...
...Когда после похорон мамы я взяла в руки ее фотографии, то застыла в изумлении… Мамино лицо казалось живым. В ее удивительных синих глазах светились и огромная любовь ко всем нам, и сочувствие – ведь мы только что понесли потерю. Но ведь раньше, при ее жизни, ничего такого в этих фото не было – я точно помню.
В какой-то из аудио-передач я услышала: «Когда человек умирает, его портрет меняется», и тогда не поняла этих слов, но теперь задумалась. Действительно ли такое сложное выражение появилось на маминых портретах только после ее смерти? Может ли это быть? Или дело в том, что изменилось мое восприятие всего, что связано с мамой?
Пока она была жива, я не замечала силы ее любви, как не замечаем мы тиканья настенных часов. Старенькая, седая, слепая, требующая постоянного ухода – такой я в последнее время видела ее и в жизни, и на фотографиях. А когда мама умерла – у меня открылись глаза. И портрет ее сразу изменился. Причем, не только фотографический. Изменилось мое представление о ней, ее места в моей судьбе, изменилось даже мое представление о счастье… Необходимо теперь перелистать страницы прошлого.
...В возрасте двух лет мама оказалась в детском доме, родителей своих не помнила, любви их на себе не испытала. Зато познала тоску по этой любви, по семье. Семья у нее, к счастью, появилась: родной дядя, брат отца, удочерил племянницу, но мама тогда была уже восьмиклассницей, а раннее сиротское детство так и осталось раной в душе… И когда у мамы родился ребенок, любить его стала такой любовью, о которой в детдоме мечтала для себя самой.
И семью с моим отцом она строила так, как мечталось в детдоме, а потом на фронте, где пришлось провести все четыре года. Сутками ассистировать хирургам в полевых госпиталях было очень тяжело, порою выше сил человеческих. Не раз близкие друзья погибали у нее на глазах, не раз она сама была на волосок от гибели. Кто-то в этом аду ожесточился, а у мамы там созрела огромная потребность в отношениях истинно человечных.
Обретенные семья и свой дом стали для нее навсегда святыней, а муж – главной опорой и счастьем в жизни. Ни разу за те годы, пока был жив отец, я не слышала, чтобы мама накричала на него. Даже сгоряча. Не было скандалов, истерик... Наверное, родители как-то выясняли отношения: в тайне от меня и тихо – ведь жили мы чаще всего в одной комнате (кроме последних 5 лет). Но думаю, что мама в любом случае не способна была причинить боль близкому человеку!
Жизнь наша сложилась так, что она и для меня с раннего детства стала человеком более значимым, чем просто мать. После войны отца отправили служить на Север, родители кочевали по военным городкам, где тогда практически не было благоустроенного жилья. В таких условиях я тяжело заболела. Мама ушла с работы, чтобы меня спасать. Сколько раз я лежала с высокой температурой и уже тонула в горячих волнах, но ко мне прорывались мамины руки, вовремя успевавшие дать лекарство, доносилась успокаивающая ласка.
В трудные минуты она прижимала меня к себе так, словно хотела заслонить от опасности, как заслоняют любимых от пуль. Мама тогда часто пела мне песни. Те, которые знала. «Сормовская лирическая», «Одинокая гармонь», «Там, на шахте угольной» и обязательно – «Темная ночь». Я не все понимала во взрослых песнях, но строчка «И поэтому знаю: со мной ничего не случится» казалась простой и естественной…
Она любила все живое вокруг себя! Во время прогулок – не только в лес, но даже вокруг дома – всегда находила, чем восхититься: деревьями, цветами, животными… Скольких бездомных кошек подобрали мы с ней, скольких бездомных собак накормили! Мама очень забавно – вроде бы и насмешливо, но с искренним уважением – разговаривала с ними. "Ну, иди ко мне, дуреха, не бойся! – терпеливо подзывала она какую-нибудь грязную кошку. – Иди, милая, иди, красавица, вот вымою тебя да откормлю – королевой будешь!"
Сама того не замечая, мама стремилась одушевлять окружающее. Меня удивило однажды, что она участливо обратилась не ко мне, а к моему зачастившему сердечку: "Бедненькое… Трудно тебе почему-то… Потерпи, сейчас попробую помочь…" Самая малость, например, ветка, покрытая инеем, могла привести ее в такой восторг, что, прижав руки к груди, мама шептала: «Красота-то какая! Прямо сердце не выдерживает!»
Мы долго не подозревали, какой внутренней силой обладает эта маленькая ростом женщина с подорванным на войне здоровьем. У меня на это открылись глаза после того, как с мамой произошло настоящее чудо. Ей сделали срочную операцию по поводу, как она считала, язвы желудка, но мне в больнице сказали, что это не язва, а рак. Даже в реанимацию пустили, замаскировав под больную, – попрощаться. Сердце у мамы совсем сдало, и врачи не надеялись, что она выживет. Самое удивительное даже не в том, что маму все же удалось выходить после операции, а в том, что у нее прошел рак.
Объяснение чуду ее выздоровления я получила неожиданно – от маминого лечащего врача:
– У вашей мамы сердце настолько изношено, что странно даже, почему оно работает. Вот как в том старом анекдоте про Чкалова: знаменитый летчик выполнял полет на новом секретном самолете, и у того вдруг забарахлил мотор. О происшествии доложили Сталину: «Иосиф Виссарионович, что делать? У Чкалова – поломка, он может упасть на вражескую территорию!» Сталин, попыхивая трубкой, спокойно ответил: «Нэ волнуйтесь! Это же Чкалов! Он вернется. Он и бэз мотора долетит – на одном самолюбии».
Так и ваша мама. Она живет практически без «мотора», на одном только желании жить. Она очень любит жизнь. Еще больше любит свою семью и даже мысли допустить не может, что вы вдруг без нее останетесь…
Иногда то, что случалось с мамой в последующие годы, было чудом даже большим, чем выздоровление от рака. Через 18 лет мама перенесла свой второй инфаркт, а через полгода после этого – новую сложную операцию. На этот раз в реанимацию меня не приглашали, но о плохом прогнозе предупредили, и мы двое суток ожидали печального известия. Однако известие пришло совсем другое: маму перевели в общую палату!
Она вернулась домой, только ноги ее сделались непослушными. Опираясь на палочку, ковыляла по квартире, словно на протезах. Мы перевели ее в самую большую комнату – южную, с балконом, на который мама выходила подышать воздухом и посмотреть на деревья, густо растущие во дворе. Ее радовала хотя бы такая возможность видеть природу, но больше всего она ценила соседство со мной – в этой комнате находились мои рабочий уголок и стол.
Умевшая довольствоваться малым, мама в старости сделалась вовсе как птичка, которая поклюет крошек – и сыта. Ей было, чем жить, потому что она наблюдала жизнь мою, могла часами сидеть и смотреть, как я читаю или пишу. Чем это насыщало ее – понять трудно, но что насыщало – факт.
– Вот ты уйдешь на работу, – как-то сказала мама, – а мне все чудится, что ты тут сидишь, занимаешься делами, все видится твоя головушка склоненная… А когда ты и в самом деле перед глазами, я постоянно думаю: и о чем это дочура моя пишет? Так хочется быстрее узнать, что там, под твоим пером, но боюсь просить, чтобы ты мне почитала, боюсь помешать тебе.
Признаться, маминой деликатностью все в доме привыкли пользоваться и уделяли бабуле гораздо меньше внимания, чем могли бы. Даже я, хотя и была маме ближе других, порой пренебрегала общением с ней, не понимая, что обкрадываю при этом не только ее, но и себя: мама любую нашу заботу принимала по-детски трогательно. С ней так легко было ощутить то особое счастье, когда в твоих силах порадовать другого человека. Помню, купила я ей круглую гребенку-ободок – дешевую, простенькую. Мелочь, о которой не стоит говорить. Но мама просияла:
– И как это ты догадалась? На заколках лежать неудобно, резинки тянут волосы, а гребеночка – то, что надо! Вот уж спасибо так спасибо! И смотри: она прямо под цвет моим глазам.
Мама, словно живую, погладила синенькую пластмассу, а потом благодарно прижала этот пустячок к груди.
… Сейчас кажется, что вернись только время назад – я не упустила бы возможности доставить маме удовольствие. Стала бы чаще дарить что-нибудь, чаще говорить с ней и читать свои работы! Но, может, это только иллюзия?
* * *
Я часто думаю: почему Господь уготовил маме неожиданную кончину без возможности проститься с близкими? С одной стороны, это проявление Его милосердия. В последнее время мама стала говорить о том, что теперь уже согласна уйти из жизни, вот только боится предсмертных страданий. Очередной инфаркт развился стремительно, избавив ее от этого… С другой стороны, как мне кажется, промысел Божий касается и меня. Наверное, эти воспоминания важны не только для нашей семьи, раз все сложилось так, что я неминуемо должна была их написать. Я просто не могла остаться без прощального разговора с мамой – хотя бы на бумаге!
Недаром она сразу же стала мне сниться, и я спешила, пока сон не прервался, сказать, что несказанно благодарна ей за «роскошь» мира, ценить которую она меня научила больше любых других благ, и за ее великую способность любить. Это – дар Божий, прекраснее которого нет ничего в нашей земной жизни. А я, глупая, столько лет ждала и искала счастья большего! Как будто возможно подняться выше, когда стоишь уже на верхней ступеньке лестницы…