- Тааак, и кто отец? - Галина чувствовала себя так, как будто ее посадили в стеклянную банку. Ее собственные слова отдавались в ушах противным, едва заметным звоном, а слова дочери, напротив, были едва слышны.
- Паша. - Потупив глаза в пол, мямлит дочь.
- Настя, какой к черту Паша? Думаешь, мне о чем-то говорит имя этого… - Галина запнулась.
- Я же тебе рассказывала о нем! - огрызается Настя.
- Да больно я помню. - тихо говорит Галина, и понимает, что да, говорила. А Галина в это время думала об аудите, о годовом отчете, о не купленных яйцах, и о том, что надо бы обновить шторы. - Одногруппник твой что ли?
- Да, одногруппник.
- Тот, из деревни?
- Это не деревня! Это ГОРОД! - взрывается Настя.
- Не ори на мать! - повышает голос Галина. - хоть и город, а всё равно что деревня. И Паша твой нищеброд. И родители алкаши, наверняка. Господи, за что? Ты же только что поступила! У тебя вся жизнь впереди! - и глухо добавляет - Была, по крайней мере.
Галина замолкает и отворачивается к плите и мешает в кастрюле. По кухне разносится запах чуть подгоревшей овсянки.
- Ну вот, овсянку из-за тебя подожгла! Галина резко поворачивает вентиль, выключая газ, и хлопает крышкой, накрывая кастрюлю, а затем идет в ванную умыться, чтобы хоть немного прийти в себя.
Вернувшись из ванной, Галина достает тарелки и раскладывает овсянку.
- Настя, не сиди, порежь хлеб. - говорит она.
Настя, сидевшая за столом, подперев голову руками, тяжело встает, болезненно-сонно идет за доской, ножом и хлебом. Галина смотрит на нее украдкой. Тонкая маленькая девочка. Всего семнадцать. Стальной кулак сжимает горло.
Они молча едят. Молча убирают со стола. Молча моют посуду. Они действуют, как отлаженная команда. Команда. Галине казалось, что она прекрасная мать, что она всё сделала, чтобы дочь шагала уверенной поступью в светлое будущее, но дочь похоже решила перечеркнуть все ее старания.
- Ты сделаешь аборт. - говорит Галина, как будто чеканя каждое слово.
- Что? - переспрашивает Настя, и смотрит сонно, как будто не понимая, что происходит.
- Что слышала. Я дам тебе денег, ты сделаешь аборт. Доучишься, устроишься на работу, встанешь на ноги, встретишь нормального человека, тогда и родишь.
- Нет не буду… - Настя умоляюще смотрит на маму.
- Что значит «нет»? - угрожающе спрашивает Галина, нависая над дочерью.
- Я буду рожать. - говорит Настя, и по ее щеке скатывается большая слеза.
- Настя, ты хоть думала, кто его будет воспитывать? Где вы жить будете? Кто вас, непутевых, будет кормить? Ребенка вашего кто кормить будет? - вопрошает Галина.
- Я и Паша будем воспитывать. Жить будем у него в общаге. Он устроится на работу. - с надеждой говорит Настя, утирая очередную слезу. Сказанное звучит заученной заготовкой. Галина смотрит на дочь с подозрением.
- А ты Паше то своему сказала?
- Нет еще. - Настя куксится и начинает рыдать. Галина закатывает глаза.
- Ну вот и не говори. Он все равно сбежит, как только узнает. Все они так делают.
- Нет! - рыдает Настя, и вдруг, схватившись за живот убегает в туалет.
Галина начинает ходить по кухне, машинально проверяя, нет ли где беспорядка, затем останавливается у окна и смотрит невидящим взглядом на пролетающие снежинки. Она вспоминает жизнь впроголодь, бессонные ночи в обшарпанной общаге, сто лет не видевшей ремонта, гору пеленок, которые не успевали сохнуть, стертые в кровь руки, попытки заняться учебой в перерывах между стирками, кормлением и укачиванием, и наконец виноватое лицо того мальчика, который внезапно понял, что ему еще рано быть отцом. Понял, когда Галина была на восьмом месяце. Понял, испугался, и ушел.
Вдруг Галина осознает, что дочь находится в туалете подозрительно долго.
- Настя! - Галина стучит в дверь туалета. - Настя! У тебя там всё хорошо?
- У меня кровь! - сквозь глухие рыдания Галина едва разбирает слова. - Всё как ты и хотела!
- Так, быстро выходи! - командует Галина. - Быстро, быстро, быстро!
Настя выходит, держась за живот.
- Держи прокладку, приведи себя в порядок, и ложись. Я сейчас скорую вызову.
Пока Настя приводит себя в порядок, Галина звонит в скорую. Девушка семнадцать лет, беременность двенадцать недель, кровотечение из половых путей, адрес…
- Ложись, расслабься, сейчас приедут.
Настя ложится на диван, вытащив предварительно из него подушку, и положив ее под спину. Диван без одной подушки выглядит как рот без зуба.
Галина ходит по комнате, периодически бросая косой взгляд на беззубый диван, но ничего не говорит. Она страшно не любит беспорядок, а щербина в диване выглядит именно так.
- Свет хоть надо включить, вдруг спохватывается она, и щелкает выключателем. - Что-ж так долго не едут то? Ты имя придумала?
- Нет еще. - Настя удивленно посмотрела на мать.
- Надо срочно придумать сильное имя. Тогда с ней все будет хорошо.
- Ты же меня только что на аборт посылала. - недоверчиво говорит Настя.
- Я была не права. - глухо отвечает ей Галина.
- А если Паша уйдет?
- Да пусть идет, если хочет. Воспитаем мы твою дочь. - машет рукой Галина. - А выучишься потом, как сможешь.
Галина садится рядом с дочерью и гладит ее по голове.
Она вспоминает тот трепет, когда впервые почувствовала легкие, едва ощутимые толчки в животе. Вспоминает, как гладила маленькую пяточку, выпирающую через живот, чувство облегчения после родов и свои слезы, когда впервые взяла на руки этого крохотного красного человечка. Вот эту девочку, которая лежит сейчас на диване с опухшим от слез лицом.
- А почему ты думаешь, что дочь будет? - спрашивает Настя. Она уже почти успокоилась и с любопытством смотрит на мать.
- На роду, видать, написано. - вздыхает Галина, и предлагает — Вот, смотри, Виктория неплохое имя. Или Александра. Ну если все-таки будет мальчик, можно Виктор или Александр назвать. По моему хорошо.
Настя некоторое время молчит, а потом говорит: - Александра вроде ничего.
И чуть погодя спрашивает: – А почему ты все-таки передумала?
- Вспомнила, как сама забеременела. Поняла, что если бы сделала аборт, жалела бы всю жизнь. Да и вон ты у меня какая хорошая. Галина мечтательно улыбнулась. - К тому же, не так уж это плохо, если подумать: стать бабушкой в тридцать шесть лет.