Отрывок из интервью Александра Секацкого, который уже два года подряд совместно с «Солнцем Севера» принимает участие в мероприятии под названием Философия у костра
— Как бы вы определили, что такое философия и чем занимается современный философ?
— Постоянно думая над этим вопросом, я не пришел к лучшему выводу, чем тезис о том, что философия есть функция работающего сознания. Это тот момент, когда наше сознание работает в состоянии cogito. Каждый субъект обязательно располагает некой философией как способом дистанцирования взгляда на себя со стороны, способом такой окончательной рефлексии.
Другое дело, что такая исходная философия, которая есть абсолютно у каждого, находится в конкурентной среде, где производится уже универсальная валюта мысли — некая философия-2, которая, в свою очередь, может распадаться на сумму текстов или, скажем, речей в духе Сократа. Смысл этой философии-2 в том, чтобы быть наиболее точным выражением философии-1. Побеждает тот или слушают того, кто выразит не только себя, но и меня, то есть каждое из этих работающих сознаний. Во всяком случае, когда мы имеем дело с субъектом, то философию мы фиксируем всегда как знак того, что сознание включено.
Сознание может решать сугубо конкретную проблему, но если оно пребывает в полноте присутствия, оно непременно причастно философии, пусть даже «доморощенной».
Таким образом, над философией-1 есть надстройка в виде философии-2, которая, в свою очередь, может быть привязана к самым разным интеллектуальным дисциплинам, скажем к науке, или к более свободной рефлексии.
Вот Ален Бадью рассматривает способы локального присоединения философии (подшивки) к тем или иным видам деятельности, рассматривая различные исторические аспекты этого вопроса. Причастность к поэзии, к политике или к науке. В разные эпохи это бывает по-разному и отражает некую актуальность работающего сознания. Отсюда множество недоразумений, потому что академическая философия всегда формируется из наличного состава текстов.
Поскольку дух дышит, где он хочет — это напрямую касается философии, может оказаться, что философия, незаметно для академических специалистов, перекочевала в другую сферу рефлексии.
Даже не привязываясь к Бадью, мы можем сказать, что мировая философия, как философия-2, проходит различные формы центрации, начиная от аристотелевского физикоцентризма через психоцентризм, например, Декарта или экономикоцентризм Адама Смита и Маркса и до литературоцентризма начала XX века. А структурализм — это философия в стадии литературоцентризма, когда основной проблемой становится не сущее, не сознание, а текст. И современный момент вновь выводит актуальность философской мысли за пределы литературоцентризма. Философы-преподаватели этого в значительной мере ещё не заметили, и основополагающий луч рефлексии смещается за горизонт устройства текста, на какие-то другие вещи – проблема хаоса, проблема обновляемого тела .
— Какое место занимает философия в контексте гуманитарных наук, она движет вперёд остальные науки или как?
— В общем-то, это не является её специфической задачей. Конечно, гуманитарные науки близки философии именно потому, что они имеют дело с текстами, но не обязательно она их движет вперед. Есть свои собственные парадигмы социальных наук, социологии, политологии, той же лингвистики и литературоведения, которые не обязательно имеют философскую значимость. То есть, на самом деле, принцип Аристотеля по-прежнему справедлив: из всех наук философия самая бесполезная, но лучше неё нет ни одной. Отсюда следует, что она может и что не может. Я не очень уверен, что она может продвигать вперёд гуманитарные науки без формирования их особой парадигмы. Философия бесполезна и для обретения житейских преимуществ.
В то же время в качестве самодостаточного интеллектуального занятия она не имеет себе равных, и в каком-то смысле жить, занимаясь философией, безотносительно к её пользе, это достойный человеческий путь.
— Есть ли польза от философии как терапии?
— Я воспринимаю философию как странное занятие, почему-то призывающее к себе, как сумму странных аттракторов, если угодно. То есть до сих пор есть некоторая парадоксальность в занятиях философией, причем парадоксальность элементарная, на уровне здравого смысла, когда, допустим, человек пытается заснуть и говорит: «Не могу, мысли беспокоят». Действительно, надо сначала избавиться от мыслей, вот именно от тех, которые беспокоят, и тогда можно спокойно заснуть, спокойно работать, наслаждаться жизнью. А философия по преимуществу это и есть те мысли, которые беспокоят. Поэтому здесь нужна другая установка: культивировать беспокоящие мысли. Что обязательно сочетается с идеей несчастного сознания.
В этом смысле я не верю в то, что философия может реально как-то помочь в решении житейских проблем, она для этого непригодна. Когда говорят, что философия должна заниматься осмыслением мира, хочется спросить: а почему не обессмысливанием?
По поводу терапии я бы сказал так: философия может быть и метафармакологией, но это её не собственное применение.
Мы всегда можем порционно применять философию в некотором терапевтическом, психиатрическом смысле, как бы выписывая рецепт определённому персонажу, человеку, пациенту. Кому-то не помешает немножечко вольтеровского (лукавого) оптимизма. А этому не помешает чуть-чуть парадоксализма Руссо, а тот всё равно ничего не усвоит кроме корпоративной этики в духе Дейла Карнеги или его современных последователей.
— А если говорить о делёзовском представлении о философии как о работе с концептами и создании концептуальных персонажей — идиота Достоевского или воина Ницше. Вы работаете с какими-то персонажами? Кто из них для вас сейчас наиболее актуален?
— Я считаю, что это очень плодотворно. Как раз в значительной мере философия выработала ресурс анонимности, создав так называемые большие закономерности и цикличности, сводимые к фоновому уровню.
А некоторые персонажи, которых можно назвать архетипами, просимволами или просто образами, — они, безусловно, актуализуют мысль. Фауст, Одиссей, Прометей, князь Мышкин и даже Форрест Гамп — каждый по-своему может оказаться чрезвычайно значимой площадкой сборки, проясняющей кое-какие вещи.
В последнее время меня задевает великое заочное противостояние, с одной стороны это доктор Фауст и его ипостаси, такие как доктор Фрейд, Шерлок Холмс, доктор Хаус — очень разнородные, как реально жившие, так и созданные художниками, но они все принадлежат к фаустовской цивилизации.
Всем им приятно и удобно иметь дело с вещами и очень тягостно — с живыми людьми. С другой стороны, князь Мышкин как некий человек, который готов иметь дело с идеей в ее телесном воплощении, с любыми оппонентами, он не боится телесного присутствия индивида. Я считаю, что здесь находится важная развилка.
— Эта развилка воплощена в аутистах и солнечных человечках, о которых вы часто говорите?
— Аутизм — это, конечно, особая, очень большая тема. Думаю, что это осадочная порода всей нашей современности, результат неизбежного и несчастного упрощения способа сборки субъекта.
Таких одномерных субъектов становится все больше. Но в каком-то смысле именно они есть производная фаустовской цивилизации, работы нарастающего одиночества, неумения общаться.
Что касается другого варианта, скажем, восстановления органической государственности или открытости режиму истины, то тут, у нас еще нет такого осадочного итогового продукта.
Меня все время интересовало, появятся ли экзистенциальные наследники князя Мышкина — носители новой, неизбежной простоты и безыскусности, но в отличие от аутистов, наделенные бесстрашием в общении?
— Что для вас сейчас самое интересное, что вам не даёт покоя?
— Наверное, это сокращение прежних возможностей реализации субъекта и выход на новую площадку тотальной транспарации, всеобщей подконтрольности, когда некие глубины бессознательного бытия исчезают.
Стоит ли, например, жалеть о постепенной утрате двусмысленности, об исчезновении искривлённых и пунктирных траекторий желания? Психоаналитику, по сути дела, не над чем больше работать, потому что прежнего загадочно затаённого подсознательного уже и не найти.
Мы видим и радикальное упрощение авторствования, когда исчезают многие уловки и прихоти художественной воли. Решительно торжествует вторичное авторствование, схемы перепоста, системы кодировок, где вообще можно осуществлять лишь выборку уже готового. Ну, и так повсюду.
Странным образом возникает ощущение, что для того, чтобы в этом прозрачном, адаптированном мире жить (и не тужить), совершенно ни к чему обладать всеми субъектными глубинами, всем этим несчастным сознанием и расколотым желанием, достаточно быть встроенным агентом, наподобие того же Форреста Гампа.
В то же время величайший человеческий драйв требует именно такого присутствия в мире. Очень интересно, каким образом мы сможем отыскать новую площадку для реализации, для восполнения недостающей массы, нехватки мерности, нехватки измерений.
Мы добываем руду смыслов, углубляясь в духовное наследие России-Евразии. Добыть из неё золото вы можете наедине с самим собой. Добыть серебро мы можем вместе, разрабатывая и проводя курсы лекций, встречи философов, литераторов, поэтов.
За плечами великое и страшное прошлое. Мы идём по дороге будто зачарованные, обернувшись спиной, но русская дорога ведёт в грядущее. Именно ему мы хотим посвятить наш совместный поход, обернувшись к Солнцу Севера лицом
Пока ждёте следующей встречи "Философия у костра" присоединяйтесь к нам в VK и приходите на наши мероприятия на мансарду с видом на Невский https://vk.com/solsevera
Полный текст интервью изданию «Теории и практики»