Глава 14
– Андрей! Подъём!
Кто-то тряс его за плечо. Андрей с трудом разлепил глаза.
– Вставай, нас ждут великие дела.
В комнате было темно – только свет фонаря за окном корпуса падал на пятачок перед балконной дверью.
– Малиновский, какие дела? Я спать хочу.
– Спать будешь на пенсии. Я тебя с вечера предупреждал – не жри свои колёса.
– Думаешь, я без колёс не могу просто хотеть спать?
– Где они? – не обращая внимания на возражения, Ромка протянул ладонь. – Давай.
Андрей сунул руку под матрас, куда положил блистер с димедролом. После сотрясения у него был нарушен сон, и таблетки эти мама до сих пор получала по рецепту, сначала выдавала ему лично, потом решила, что принять одну на ночь он и сам в состоянии. В блистере было десять штук – в санатории врач велела продолжать пить эти таблетки, а купила очередную упаковку мама как раз вчера – перед поездкой.
– Лучше бы, конечно, их было побольше, ну да ладно.
– Малиновский, может, ты мне объяснишь, нафига они тебе? Решил торжественно отравиться?
– Не дождётесь, – Ромка положил таблетки в карман, – поднимайся уже. Я всё разведал – между посёлком и двумя санаториями есть площадка, там дискотека всю ночь. А это – наши билеты.
– Ну да, на дискотеку пускают только с димедролом.
– Это ты его водкой или пивом не запивал. Уверяю тебя, эти вот колёсики очень облегчат наши отношения с местными.
Глянув на спящего на соседней койке Воропаева, Ромка снова потряс Андрея за плечо.
– Давай, одевайся.
– Да нас наружу никто не выпустит.
– Вылезем через балкон – видел, какие там решётки? По ним и младенец спустится. Да и внизу – песочница со свеженькой горой песка. Если что. И не говори, что боишься. Вон ты как ловко из своего окна на пожарную лестницу. Я внизу чуть лужу с перепуга не сделал.
– Это было состояние аффекта, – возразил Андрей, но без особого энтузиазма. Разбудить его уже разбудили, а заснуть, когда друг Малиновский потащился непонятно куда за приключениями, он всё равно уже не сможет.
Спускаться по решёткам, когда ты не видишь, куда ставить ногу, было куда сложнее, чем представлялось наверху. У пожарных лестниц хоть расстояние между ступенями одинаковое, тут же – квадратики и прямоугольники разных размеров. Пару раз оступившись и удержавшись только на руках, Андрей всерьёз думал, что вот сейчас рухнет вниз и закончится это переломом ног, а если повезёт – то и позвоночника. Однако вскоре спрыгнул с решётки первого этажа на гору песка. И зашипел. Какая-то малолетняя сволочь забыла в песке железный игрушечный самосвал. Край кузова чиркнул между носком и задравшейся штаниной и, приложив к ссадине руку, Андрей почувствовал, что кровь из неё не просто выступила, а катится каплями.
Малиновский приземлился в песочницу без происшествий.
– Нам туда.
Через лесок, полный оголодавших комаров, и вдоль озера, где этих тварей оказалось ещё больше, они отправились к видимой вдалеке площадке, освещённой развешанными вокруг на деревьях лампочками. Музыку оттуда было слышно издалека.
– Спать, спать, – бурчал Ромка по дороге, – так и молодость пройдёт. А тебе, между прочим, полезно вспомнить, что женское население планеты не исчерпывается тремя особями.
– Почему тремя? – заинтересовался Андрей.
– Ну как… матерью, Леркой и этим чучелом в бантах, что к тебе таскается.
– Чучело… чучело…
Около площадки было светло, и Андрей вдруг подумал – подорожник. Надо его там найти, пожевать и заклеить ссадину, которая так и продолжает кровить.
Малиновский был неправ. То, что Лера не единственная, Андрей уже понял. Есть вещи, которые не прощают. Нечто, чего нельзя позволять делать с собой никому. Наверное, если бы Лера, когда они с Малиновским явились в её компанию выяснять отношения, хотя бы попыталась его защитить, хотя бы сделала вид, что ей не всё равно, чем дело кончится, он бы смог её оправдать. Но они все были пьяными, Лера – в том числе. И, наверное, по пьяни её потянуло на откровенность. И послала она его куда подальше при всех, и наговорила гадостей, что просто хотела погулять с симпатичным одноклассником, пока не подвернётся кто-то получше, а он – конченый романтичный лопух и принял всё за чувства. Да и вообще… толку с него. Ни подарков, ни нормального места для встреч, и сексуальный опыт близок к нулю. После таких слов Андрею очень захотелось её ударить, даже в глазах почернело. Но не мог же он бить девушку. Он и врезал тому из её приятелей, что заржал над этой Лериной речью и стоял к нему ближе всего. Потом он почти ничего не мог вспомнить из произошедшего, хотя в больницу являлись из милиции и расспрашивали. Ему повезло, что по голове ударили почти сразу, всё остальное уже можно было не чувствовать и не воспринимать. Он только знал, что Малиновский побежал к ближайшему подъезду, где сидели какие-то старушки, принялся орать, и компания разбежалась раньше, чем успели прибить его совсем. И знал, хотя сейчас этого и не помнил, что просил Ромку никому не говорить, что была там и Лера. Их версией стало – требовали закурить. В больнице он по идее должен был бы страшно переживать, что его первая любовь позади, что Лера никогда не будет с ним и что она его предала, но он о ней вообще не думал, ему было просто больно и хотелось домой. Так сильно хотелось, чтобы забрала мама, как неприлично, наверное, в столь солидном возрасте. К счастью, больница была переполнена, и долечиваться домой Андрея отправили сразу, как только родители решили его забрать. Всего двое суток он не был в своей квартире. А вернувшись, почему-то подумал, что попал не туда. Ведь когда он вылезал в окно, всё в комнате оставалось перевёрнутым после скандала с отцом, теперь же было аккуратно и чисто. И это тоже показалось завершением всей истории. Словно старый бардак убрали и из комнаты, и из жизни. В другое время он наверняка высказал бы маме всё, что думает по поводу взрослых, которые полагают, что если ты их ребёнок, то и в твои вещи и в твои дела они могут совать нос в любой момент. Но тогда даже испытал облегчение – всё сделали за него, и он может лечь в свою собственную постель, от которой не воняет больницей, и спокойно уснуть. Потом, ещё через день, он всё-таки заскучал по Лере, и мозг начал выдавать невероятные версии объяснения произошедшего. Искал что-то микроскопическое, чтобы её оправдать. И на грани очередного провала в медикаментозный сон даже находил. Что если она боится этих парней? Конечно, не стала заступаться, вдруг бы избили и её, а ей вскоре надо сниматься для какого-то каталога одежды для подростков. Или её заставили говорить ему гадости. Но просыпаясь, понимал – всё глупо. Она его просто никогда не любила. А он не сумасшедший, чтобы продолжать любить такую девушку. Вроде бы всего две мысли – «а что если она не виновата?» и «нет, она виновата» – изматывали так, что не хотелось ни есть, ни шевелиться. Только спать. Спать толком не получалось тоже, он засыпал, просыпался, не мог понять, проснулся или нет, и у него постоянно что-то болело. Приходили врачи из поликлиники – невролог и участковая, выписали какие-то уколы, но мама поехала на другой конец Москвы и раздобыла те же препараты в таблетках и сиропе, оказывается – страшный дефицит. Ей было просто жаль причинять ему дополнительную боль. От всей этой химии стало гораздо легче. И в смысле страданий физических, и в смысле того, что он окончательно осознал – всё прошло. После таких подвигов ему светило надомное обучение на всю четвёртую четверть и родители по этому поводу даже поругались. Мама сказала, что забирает документы из математической школы и возвращает в прежнюю, откуда учителя обязаны ходить к больным детям домой. Из той же – никто ничего не обязан. Отец сначала упирался – мол, пусть учится дома сам в том объёме, в каком сможет, сдаст всё хотя бы на тройки, а уж в одиннадцатом классе – исправит положение. Докажет, что мужик и умеет преодолевать трудности, а не только сходить с ума от якобы свалившейся на него любви. Тут пришлось включиться. Андрей сказал, что в математическую школу не вернётся. Пусть его лучше убьют на месте. Бросит учёбу и пойдёт работать. Не все рабочие места требуют образования. Увидев, что он один против двоих, отец махнул рукой и, как обычно, погрузился в проблемы своей фабрики. Они с мамой победили. Ещё одно, что Андрей запомнил из тех трудных первых дней, – визит математической игуаны. Её следовало прогнать. Как-то объяснить, что десятилетняя мелочь и он – не пара, между ними даже дружбы быть не может. Но увидев, как Катя таращит на него глаза, а выглядел он так, что мог бы сниматься в триллере без грима, решил – чёрт с ней, ничего говорить не станет. В конце концов, она не виновата, что запала на неподходящий объект, с ним ведь произошло точно то же. И она сама всё поймёт. Чуть позже, надо только подождать. Да и вообще… никого к нему не пускали. Считали, что от визита Ромки он разволнуется, а нельзя было ничего – ни читать, ни глядеть телевизор, ни волноваться. Словно можно принудить мозг к полной пустоте. Катю же мама почему-то пустила. Хотя он понимал почему – та нарисовалась неожиданно, и мама была сбита с толку… А значит – так тому и быть. Игуана так игуана. Ему ли не знать, что будет ощущать этот детский организм, прогони он её… За четвёртую четверть Катя являлась несколько раз – один раз приволоклась со своим Колей, сожравшим у мамы полкастрюли котлет и толкнувшим ей такую речь, что она несколько дней ходила под впечатлением, какие гениальные бывают дети, а один раз – пересеклась с Малиновским, дав ему повод теперь ржать, мол, Андрюша, Андрюша, сменил коварную Изотову на абсолютно безопасную девушку… Катя ему особо не мешала, к шуточкам Ромки он привык с детства и даже мог совершенно спокойно ответить – да, сменил. Вот если будет любить меня лет десять… Точно женюсь. Хотя бы за верность. Сейчас эта безопасная девушка уехала в какой-то летний лагерь, и можно было даже надеяться, что там её посетит страсть к кому-нибудь помладше, чем он…
– Жданов, ты чего, сдурел?
Найдя у тропинки подорожник, Андрей сделал то, что и собирался – сунул его в рот прожевать.
– Траву курят, а не жрут, ну блин, не друг, а священная корова.
Голова у Андрея гудела, и, глядя на огоньки дискотеки, он впервые остро пожалел, что Лера вообще была в его жизни. Не было бы её – не устал бы он, пройдя такое небольшое расстояние. И пусть врачи говорили, что, бывает, такие травмы портят человеку существование и полгода, и даже год, а потом наступает полное восстановление, сейчас отдалённая перспектива не мешала чувствовать себя несчастным.
– Тебе нужно закрутить непременно с тёмненькой, – заявил Ромка. – Чтобы не напоминала ту твою бледную немощь.
– Психолог хренов, – фыркнул Андрей.
