Безлунные ночи в Палестине черны, хоть глаз выколи – несмотря на россыпи крупных звёзд. Обитатели городка эль-Керем, по большей части, христиане, давно уже спят, даже собаки не гавкают – тишина, благодать, покой! А вот мне никак не спится: уже час, как сижу на подоконнике у распахнутого настежь окошка, выходящего всё на ту же площадь и бездумно пялюсь на россыпи крупных южных звёзд над шпилем церкви монастыря Сестёр Сиона. Вот так же, наверное, сияли они над козьими стадами, которые гуртовали на ночь ветхозаветные пастыри. Или над шлемами римских легионеров, марширующим по дорогам Иудеи по ночной прохладце. А однажды засияла среди них Вифлеемская звезда, призывая волхвов в один покосившийся амбар близ города Вифлеема.
Я помотал головой – очарование ночи развеялось.
…Может, если хорошенько замёрзнуть на ночной прохладце – потянет-таки в постель? Хотя - откуда прохлада здесь, в святой Земле, хотя бы и под конец ноября?..
Позади зашуршало. Я обернулся - Татьяна.
- Тоже не спится?
Он пододвинула к окошку стул и уселась, сложив руки на коленях, едва прикрытых курткой, накинутой поверх ночной рубашки. На меня – ноль внимания.
Куртки цвета песчаного хаки, как и прочие обновки, выдержанные в британском колониальном стиле, мы приобрели вчера утром в магазинчике готового платья на другой стороне площади. Я не удержался и кроме бриджей, френча и рубашки с накладными карманами, высоких башмаков и фасонистых, твёрдых, как дерево, краг (здесь такие обожают носить шоферы) купил ещё и пробковый тропический шлем. К нему бы ещё стек под мышку, кобуру с револьвером на пояс – и пожалте, готов носитель «Бремени Белого Человека».
Впрочем, «браунинг» тоже пойдёт. С вечера я тщательно его вычистил – неизвестно, что за стволы притащит завтра «Прыгун», свой, он как-то надёжнее…
- Тоскуешь по своей Елене Андреевне? – спросила Татьяна.
… вот тебе раз! Лучше б уж молчала, в самом деле…
- Тебе-то что за забота? – я поспешно нацепил на физиономию гримасу удивления. - Да и ерунда это всё, с чего мне о ней тосковать?
- Так-таки и ерунда? – моя собеседница прищурилась. – думаешь, не знаю, что ты в Харькове, когда мы в аэроклуб ездили, каждую ночь к ней удирал? А потом, уже в коммуне, запирались у неё в комнате и ворковали, как два голубка…
- И кто ещё… заметил? – я сделал жалкую попытку выдержать фасон. Девушка усмехнулась.
- Не бойся, кому не надо – те не заметили. Только мне не ври, больше, хорошо? Тем более, что врать ты всё равно не умеешь.
… а вот сейчас было обидно! Заявить мужику с полусотней прожитых лет за плечами, что он не в состоянии навешать лапшу на уши какой-то соплячке? Или прав Горбатый из известного советского сериала: «баба – она сердцем чует…»
- Кстати, если ты думаешь, что твоя ненаглядная из-за тебя, такого неотразимого, потеряла голову - то это зря.
…о как! Сцена ревности развивается согласно канонам жанра. Очередной этап – очернить соперницу, обвинив её в корыстных (или ещё каких-нибудь, столь же далёких от романтики) мотивах? Интересно, интересно…
Это ты о чём? – я сделал удивлённые глаза.
- А о том, что у неё тоже есть «особые способности», только гораздо слабее.
…А вот это действительно сюрприз…
- Она что, тоже ходит с прутиками?
Татьяна дёрнула плечиком – ну в точности, кошка, которая чем-то недовольна.
- Понятия не имею, что у неё за способности. Я могу только чувствовать что-то типа порождаемой ими ауры. У Марка чувствую, у Егора. У неё тоже– сначала слабенькая, едва уловимая, а потом она как бы… - девушка неопределённо покрутила в воздухе пальцами, - разбухала, что ли? И так быстро, что под конец почти сравнялась с моей.
- И ты решила, что она спа… э-э-э… встречалась со мной, чтобы её усилить? Ну, как я усиливаю действие ваших способностей на тренировках?
- А зачем же ещё? – она снова пожала плечами. - И заметь, ей это удалось.
- Но ведь и у других были свои дамочки-опекунши, и у вас с Марком тоже!
- Ну… они ведь своё дело тоже делали: беседовали с нами, изучали реакции, следили, чтобы мы не перенапряглись на тренировках. А может, их вообще нарочно назначили, чтобы никто не заподозрил насчёт твоей драгоценной Елены Андреевны. Для отвода глаз, понимаешь?
Понимать-то я понимаю. - я покачал головой. – Не укладывается что-то, не лезет в ум. Слушай, а Марк тоже в курсе?
- А ты так думал? – новая усмешка, на этот раз с тенью сочувствия. – Он не хуже моего умеет ощущать ауры. Даже, пожалуй, лучше – его же специально на это натаскивают. То, что он неприятеля может чувствовать через стенку, или там за углом – это ведь из той же области, «телепатия» называется.
- Это я и сам знаю. – я стукнул кулаком по колену. – А Марк – ну, хорош гусь! Нет, чтобы предупредить! Друг, называется…
Я предлагала. Он говорит, что не хочет причинять тебе боль. Что у тебя с ней всё всерьёз, и ты не поверишь, только разозлишься или вообще с ним рассоришься…
…нет, ну точно детский сад! «У тебя с ней всерьёз…» «рассоришься…» хотя – а я чего хотел? Молодость склонна к простым объяснениям и столь же простым решениям. Это я, старый циник, боюсь поверить естественным человеческим побуждениям, во всём ищу скрытый смысл…
Она встала, одёрнула куртку.
- Пойду-ка я спать, засиделись мы…
Она вдруг оказалась почти вплотную – аромат девичьего тела окутал меня, как влажная, горячая пелена. Узкая ладошка легла мне на голову, взъерошила волосы.
- Лёш… ты не переживай так, ладно? Всё будет хорошо… потом.
И упорхнула, прежде чем я успел открыть рот.
Татьяна хранила свои рабочие инструменты в большом плоском кожаном несессере – помнится, она купила его в Харькове, на барахолке, во время первого нашего визита в аэроклуб. По мне, к ивовым прутикам, которые руки старой цыганки старательно обмотали разноцветными шерстяными нитками, куда боле стильно смотрелись бы в ящичке из полированного ореха, лежащими в углублениях, выдавленных в зелёном бархате. И чтоб обязательно какая-нибудь дополнительная приспособа в отдельном гнезде – скажем, точёные деревянные рукоятки или пузырёк с особой жидкостью для очистки этих самых шерстинок.
Но – чего нет, того нет. Пусть будет несессер, лишь бы бесценные «искалки» не сломались в дороге.
Мои сборы были куда скромнее. «Браунинг» за пояс, запасную обойму в боковой карман френча, финку заткнуть за крагу на правой ноге, так, чтобы извлечь её можно было двумя пальцами – и вперёд, к грядущим победам!
«Прыгун» ждал нас, как и обещал, на площади перед собором. Вчера я ничего не стал рассказывать его супруге о своих, и теперь он жаждал объяснений: «я за вас отвечаю, молодые люди, и имею право знать!..» А вот обломись, дядя – это не мы поступили в твоё распоряжение, а ровно наоборот. Ты, конечно, знаешь тут каждую собаку и вообще, давно освоился и вжился в обстановку – только не это нам сейчас нужно. Знай, крути баранку и жди указаний.
…Кстати, об указаниях…
- Оружие приготовили? – спросил я. Вместо ответа «Прыгун» протянул мне металлически звякнувший свёрток. Я развернул тряпицу и удовлетворённо поцокал языком.
Что ж, в оружии он разбирается, не отнять. Три «люгера» Р08, причём один – с удлинённым стволом, так называемая «морская» модель. Отличные пушки, точные, убойные – недаром гражданские модели «Парабеллумов» ещё до Великой Войны рекламировали, как запасное оружие охотника на крупную дичь, из которого при нужде и волка можно завалить, и даже матёрого секача.
- Вот запасные магазина, по две штуки на ствол. – он протянул мне свёрток поменьше. – Хватит?
- По двадцать семь маслят – должно хватить. – Я нарочно изображал браваду, чтобы загнать поглубже навязчивое предчувствие беды, не отпускавшее меня со вчерашнего вечера. В другой ситуации операцию следовало бы отменить, но какая-то другая извилина моей интуиции прямо-таки вопиет, что время вот-вот выйдет. Если уже не вышло…
- Должно хватить. – повторил я - Надеюсь, они нам вообще не понадобятся, вы же понимаете…
- Понимаю. – он кивнул головой. В Иерусалиме в последнее время неспокойно.
Я протёр «люгер» тряпицей и засунул за пояс рядом с браунингом. Сразу стало неудобно. оставшиеся два пистолета я передал на заднее сиденье, Марку и Татьяне. Туда де отправились и четыре дополнительных магазина.
Для дележа арсенала мы остановились, отъехав от Эль-Керема примерно на полмили. Часы на моём запястье показывали половину седьмого утра – группа отправилась «на дело» даже не позавтракав, ограничились парой чашечек кофе. На этом настояла Татьяна, сославшись на то, что их с Марком паранормальные способности проявляются ярче на фоне лёгкого голода. Я, понятное дело, не возражал, и даже отказался из солидарности от своего законного бутерброда с колбасой.
А всё же – с чего это меня так нещадно колбасит? Вон, даже ладони вспотели от волнения, хотя мы ещё даже не въехали в город! Точно, надо приводить нервы в порядок. Вот закончим с этим гнилым делом, и непременно займусь: выпрошу у Барченко путёвку на Минеральные Воды - благо, из Харькова туда два раза в неделю летает пассажирский «Юнкерс» «Воздухпути». Нет, лучше две путёвки – себе и Татьяне. Отдохнём на этом парадном советском курорте для совслужащих средней руки, работников культуры и передовиков производства, подлечим сероводородной вонючей водичкой нервишки, вконец разболтанные на службе мировой революции, заодно и отношения наладим…
…нет, это «ж-ж-ж» точно неспроста. Почему меня так трясёт, а?..
- Это здесь!
Татьяна ткнула прутиком в неровные плиты серого истёртого многими подошвами известняка, бог знает сколько столетий назад уложенные давно забытыми строителями.
- Здесь, под плитой. Очень ясный, отчётливый отпечаток ауры, мне даже сосредотачиваться не пришлось.
Это я и сам видел – стоило ей в сопровождении Марка войти в комнату и взяться за свои «искалки», как прутики синхронно повернулись в дальний угол. Марк, пыхтя от натуги, отодвинул массивную деревянную конторку, под которой и открылся нужный участок пола.
В дом мы попали легко. Он, как и прочее имущество покойного, перешёл за неимением наследников в собственность еврейской общины города, и «Прыгуну» не составило особого труда получить ключи. Прихожане синагоги, где служил ребе до сих пор были взбудоражены зверским убийством раввина и трёх его помощников, а потому готовы были оказать помощь любому, кто брался пролить свет на истинных заказчиков этого преступления. В то, что ребе Бен-Цион стал случайной жертвой погрома (судьба, постигшая в те страшные дни десятки его единоверцев), разумеется, никто не верил.
Несколько сложнее оказалось получить разрешение осмотреть дом одним, без сопровождения. Сошлись на том, что представитель общины, помощник нынешнего раввина проверит нас после осмотра на предмет попыток вынести что-нибудь, представляющее ценность для общины. Это была проблема – наверняка пергамент, за которым мы явились сюда, будет объявлен такой ценностью. Но тут уж ничего не поделаешь - будем решать проблемы по мере их возникновения.
Марк закопошился в углу, пытаясь подцепить край плиты, ойкнул, невнятно выругался.
- Леха, у тебя ведь был нож?
Я нащупал за крагой рукоять финки.
- На, держи, только осторожнее. Сломаешь – голову оторву и скажу, что так и было!
Я смотрел, как он возится, пытаясь загнать лезвие в щель между каменными плитами и чувствовал, что волна тревоги, вроде, отпустившая меня, когда мы въехали в Иерусалим, нарастает с новой силой. Я буркнул что-то типа «вы тут продолжайте, а я пока осмотрюсь…» и вышел в коридор. Обернулся, убедился спутники поглощены процессом вскрытия тайника, и потянул из-за пояса «Люгер». Клацнул коленчатым затвором, досылая патрон, зажал пистолет под мышкой и повторил туже операцию с «браунингом». В коммуне, на стрельбище я немного поупражнялся в стрельбе с обеих рук – по-македонски, как учит нас богомоловская «В августе сорок четвёртого». Особых успехов я тогда не достиг - хотя ростовые мишени на дистанции в десять-пятнадцать шагов поражал уверенно, что с правой, что с левой руки. Судя по тому, как истошно вопит интуиция, совсем скоро, прямо сейчас этот навык мне понадобится.
Из-за двери долетело металлическое «дзинь!», прозвучавшее похоронным звоном по моему любимому ножу. Сразу за ним раздалось невнятное ругательство, пронзительно заскрежетало камнем по камню, и Марк вскрикнул: «Есть!» Я переложил оба пистолета в левую руку – незачем раньше времени беспокоить ребят, - и заглянул в комнату. Марк, всклокоченный и вспотевший, стоял посреди комнаты, держа в одной руке плоский деревянный ларец с откинутой крышкой. Большой палец второй руки он засунул в рот и обсасывал, отчего физиономия его сделалась похожей на лицо страдающего синдромом Дауна. Каменная плита была сдвинута в сторону, открывая прямоугольную дыру в полу. Тут же лежала многострадальная финка, обломанная у самой рукояти, запятнанное кровью лезвие валялось неподалёку.
…Он ещё и порезаться ухитрился, кладоискатели хренов! Испортил хорошую вещь! Вот где я в этом грёбаном Иерусалиме сейчас приличный нож сыщу, а?..