Предыдущая часть здесь.
- Сам Самович, Леш Лешайнович! Прости неразумного. Ведь Маруся мне, как родная сестра: мы ведь с ней вдвоём – нить с иголочкой. Нить с иголочкой, пряжа с прялкою, так одни и живём с детства самого.
Унял малость свой рост старый Лесовой, уже не так над Ваней нависает, но сопит всё равно, и сурово насупленные брови не размыкает. Ванюша тем временем продолжает:
- Так вот. Жили и были с нею, и не было для меня вокруг никого роднее. До поры до некоторой меры-времени… как вдруг стала Маняша меня дичиться.
Умолк Ваня, голову опустил, а Леший продолжает допытывать, правда ещё чуть в росте умерившись:
- Так почему отдалилась от тебя сестрёнка? Али обидел чем?
- Что, ты! Что, ты? – Замахал ещё пуще обеими руками Ванёк. – Разве можно?! Ничем да никогда не мог я не то что обидеть – даже случайно задеть ненаглядную. А как стала подрастать моя Манечка – так и стала меня-от, горемыку, дичиться. А тут… нынче и вовсе пропала, словно вдруг, да и сгинула.
- От оно что… - Протянул старый, усаживаясь перед парнем на корточки и потирая свою лишайниковую седую бороду. – От оно, значит как… Тогда ладно. Пособлю тебе тогда.
А что же, спросите, Маняша? А Маняша тем временем, проплакав долгонько, протёрла ручонками глазки заплаканные, повертела головой туда-сюда и видит: стоит поперёд нею дом-не дом, сруб-не сруб, а избенка ладненькая. Подошла поближе девонька и спрашивает:
- Али есть кто тут? Дайте путнице приют.
А из избёнки ей ответствуют этаким голосочком медовеньким:
- Есть-то есть, да не всяк получит честь заглянуть на огонёк да попить с Ягой чаёк. Ты чьего поля будешь, ягодка?
Поняла тут Маруся, что к самой Яге Яговне завела её лисонька, испужалась чуток. Да делать нечего: сама на постой напросилась… Выдохнула девонька, схватилась за головешку обугленную, что вместо ручки к двери входной прибита и шагнула в избушку колдовскую.
Братец же названный в то время шёл по её следам с посохом, Хозяином даденным. Хозяином даденым да с наказом прикладенным: с пути не сойти, а сестрицу найти. И коли найдёт – сотню лет с ней проживёт.
Машутка, попивая чаёк имбирный с пряником мятным, широко раскрыв глаза, слушала из уст Ягишны рассказ о жизни собственной. Вот оно как, оказывается, вона что: братец Ванечка не родня ей. Значит, значит, не зря её сердце к нему другой любовью притянулось с недавнего времени, не спроста несестринской нежностью полнится.
Суть да дело – пришёл Ванюша к избушке заговоренной. Только хотел за ручку дверную потянуть, как она его тяп за палец. Отпрянул парнишка от неожиданности этакой. А из избы ему таким въедливым голосом и гутарят:
- Ишь, шустрый какой! Не сварив супа – хочешь половешкой хлебати, да не запрячь лошади – поперёд на воз сигать! Нет и нет – такой тебе мой бабий-яговый ответ. Пока не выполнишь порученьица, да не покажешь свой мужской норов характерный – не выдам тебе мою Машеньку. Так и знай!
Растерялся несколько Ванюша. Такого уговора с Лешим не было, чтобы Марусю не отдавати.
- Так говори, Яговна, что мне делати? Я без своей сестрёночки не уйду отседова! Таков ответ мой. – В сердцах высказал.
- Ихе-ха, - заливается карга ехидно, - сперва отыщи в лесу цветочек фиолетовый. Сверху фиолетовый, снизу жёлтенький.
- Да в своём ли ты уме, старая? – На дворе зима – какой тебе цветочек-то?!
Смеётся-заливается Яга пуще прежнего.
– Я почём знаю, где ты его сыщешь. Одно знай точно: без цветочка не видать тебе Маши, как ушей собственных.
Вздохнул тут Ваня тяжко, завернулся в тулупчик плотнее да пошёл куды глаза смотрят. Долго ли, коротко ходил Ванюша, валенки износил, тулупчик старенький совсем истрепал. Зверя хищного избегая, а слабо-хворого подкармливая. Зимний лес хоть и скуден на пищу-питание – но и тут Хозяин помог-пособил: приводил к схоронам беличьим, угощал пропитанием загодным. Наконец набрёл повзрослевший совсем Иван на полянку одну заповедную. А полянки посреди-то проталинка, а на проталинке… не то травка зелёная, не то и впрямь, цветочек двуцветовый. Обрадовался Ванюша, понял, что вновь пособил ему Хозяин ласковый. Сорвал цветок и пошёл обратно, дыханием собственным растение согреваючи бережно. А пока шёл – перед глазами всё стояло лицо сестры названной. И понял тогда Иван, что любит свою Машеньку больше света белого.
Воротился назад, когда уж март наступил. Проглянули там и сям проталины широкие. Расцвели на проталинках цветы-травы росные. А как порог Яговны переступил парнишка да в глаза засмущавшейся Маруси-красавицы глянул – цветочек тут в руках Ваниных словно ожил да сам собой из рук его выпрыгнул. Из рук выпрыгнул и в ближнюю прогалину корнями врос. Как врос – так и пошли вкруг него такие ж цветы выростати. Цветы выростати, Машу с Ваней величати.
Обняла Яговна тут детей своих: дочь родную да сына названного и наказала крепким наказом жить ладно. Зашумел тут лес дремучий, ветром северным из чащи повеяло, и вышел из лесу, опираясь на посох сам Хозяин персоною собственной. Дал наказ сыну родному да приёмной доченьке, дал наказ крепкий да непорушенный. Что наказал Сам – про то нам неведомо. Только цветик, с собою тот даденный, назван был им Иваном-да-Марьею.
Заповедовали детям лесничие лес любить да зверей не обиживать. За советом к родителям хаживать. И ещё подарила Ване Ягушка травку, что Иван-чаем зовётся. Рассказала, как лучше использовать, дав полезный совет с наставлением. А Хозяин лесной передал Марьюшке лист двулистый с цветком тоже жёлтеньким – мать-и-мачехой поименованный. И лечить научил как им правильно.
И лисичка тут рядышком вертится. Рядом вертится – трется шёрсткою мягонькой. А от шерстки-то искорки сыплются, землю светом-огнём согреваючи. Взялись накрепко юные за руки и пошли по рассветному мареву. По следам лёгким их да прерадостным во полях да лугах снег истаивал. Глядь, а вон уж май вокруг цветом полнится. Лес гудит, голосит птичьим пением.
Обернулись Иван с милой Марьюшкой, в пояс лесу поклон свой отвесили. В пояс лесу поклон, да родителям, что напутствие дали достойное. Так и жили семьёй они дружною. Долго на радость да здравие!
#авторская_проза #сказки #старые_сказки_на_новый_лад #современная_литература