***
Словно по щелчку пальца в группе воцарилась тишина, все участники недавнего действия застыли на месте, словно играли в «Море волнуется раз», и ведущий крикнул им: «Замри!»
Большая часть девок столпилась как раз перед нашей партой, а потому увидеть того, кому принадлежал голос, заставивший мое сердце нервно стукнуть, а кровь — свернуться в комочек, не представлялось возможности. Одно не вызывало у меня сомнений — что это был Дмитрий Иванович Покровский собственной персоной…
— Я прошу всех сесть на место и объяснить, что здесь происходит. На английском, будьте любезны, — снова раздался неизменно твёрдый, властный тон.
Наконец-то девки неловко, трусливо расселись, открывая мне обзор… и… я не поверила своим глазам… Чтобы ни говорила Ринка про возраст нашего будущего гуру, все равно я ожидала увидеть человека, гораздо более старшего чем тот, который предстоял перед нами… Конечно, в наши ровесники его трудно было определить, но то, каким он оказался, явно не совпало с моими представлениями о нем, сформировавшимися ранее под воздействием рассказов Вадима и Ринки…
Это был человек с типично-аристократическими холёными чертами лица и соответствующей манерой держаться: подчёркнуто отстраненной, высокомерной — в общем, той, которую мне никогда не приходилось наблюдать в своём ближайшем окружении, с которой я была знакома лишь по книгам и фильмам.
С одной стороны, его поведение вызывало у меня благоговейный трепет, и мне даже на мгновение стало жаль его, когда я заметила, как девки-гламурницы начали жеманно поправлять свои волосы и строить ему глазки… Но когда я поймала его полный брезгливости взгляд, которым он обвёл нашу аудиторию, всю мою жалость к нему как рукой сняло — и в груди стало тесно от желания накинуться на него и выцарапать его зелёные глаза…
— Похоже, в этой группе нет ни одного разумного человека, чему я не удивлён, — продолжил между тем препод, не изменяя себе, считая ниже своего достоинства говорить на русском. — Я не питал никаких иллюзий по поводу ваших способностей, и не уверен, что смогу хоть чему-нибудь научить вас — особенно учитывая ваше крайне неподобающее для студентов поведение, которое вы до сих пор не потрудились объяснить. Однако, обстоятельства складываются так, что я буду неопределенное время вести у вас грамматику: поэтому я вынужден познакомиться с вами…
— Извините, а как вас зовут? — пискнула с задней парты та самая девчонка, которой Ринка посоветовала самой убедиться и проверить, можно ли на паре разговаривать по-русски… Видимо, ей надоело находиться в неведении, и она все-таки решила последовать совету Ринки, которая на это едва заметно фыркнула.
Дмитрий Иванович нехотя прервал свой монолог, но, по всей видимости, решил сделать вид, что ничего он не слышал, и со скучающим видом отвернулся к окну. Через пару секунд он снова повернулся к нам лицом, которое выражало крайнюю степень неприязни...
— Кажется, я дал вам достаточно времени, чтобы вы смогли сформулировать ваш вопрос по-английски. Я искренне надеюсь, что хотя бы на это ваших знаний хватит. И чтобы извиниться за то, что вы перебили преподавателя, да ещё и на русском. Я вас жду.
Я едва заметно оглянулась на бедную девчонку — судя по всему, она даже в общих чертах не поняла, чего от неё хочет препод. У меня возник даже благородный порыв подсказать ей, но Ринка покачала головой и одними губами сказала: «Оно того не стоит».
— Айм вэри бэд… айм… я не знаю, как сказать… — залопотала она в жалких потугах выдавить из себя хоть какую-то фразу, — простите меня…
— Достаточно, — поморщился, словно от зубной боли, препод. — Ваша фамилия?
— Я… я… — замялась девчонка.
— Быстрее вспоминайте вашу фамилию, — поторопил Покровский.
— К-Комарова…
— Замечательно, — скривился препод, пошёл к своему столу, и склонившись над (при этом длинные чёрные волосы упали ему на лоб), что-то записал, и не замедлил прокомментировать: — Значит так, Комарова — на сегодняшний день, я ставлю вам два неуда: один — за то, что вы не в состоянии сформулировать простой вопрос на английском, другой — за ваше бестактное поведение.
И хочу предупредить вас всех, — он снова поднял свой пронзительный взгляд НКВД-шника на нас. — На моих занятиях не должно быть слышно ни одного слова на русском — ни вслух, ни про себя. За ваши ответы на русском я буду ставить вам «неуды». (Да уж, Вадим за два года эту тираду, видимо, наизусть выучил!) Я не допущу к экзамену того, у кого будет десять «неудов». Надеюсь, это вам понятно.
Он снова в полной тишине встал из-за стола и стал неспешно прохаживаться перед передними партами.
— Во избежание глупых вопросов и чтобы не терять понапрасну время, я представлюсь вам. Меня зовут Дмитрий Иванович Покровский, и я надеюсь, что наше с вами знакомство продлится недолго, так как мне нет никакого интереса работать с такими невеждами, как вы.
«А у меня нет никакого интереса видеть твою недовольную, гордую рожу,» — подумала я, и в свою очередь вложила максимум негодования в свой взгляд, обращённый на фигуру в костюме с иголочки. С каждой его фразой мне становилось все сложнее контролировать свой гнев, который накапливался, словно монетки в свинье-копилке…
— Теперь, будьте любезны, скажите мне, кто староста? — вопросил препод.
Ринка поднялась с места — пожалуй, одна она сейчас во всей группе сохраняла спокойствие…
— Извините, мы ещё не выбрали старосту, — ответила она, а я мысленно похвалила ее деда-профессора: нормально так внучка у него «балакает» — акцента почти не заметно.
Но, видимо, Покровский решил сразу продемонстрировать нам, что даже безупречное (на уровне последнего класса школы, конечно) владение английским не спасет нас от его едких замечаний:
— Мне очень досадно, что помимо языка, я должен учить вас элементарным правилам вежливости. Разве вам не говорили, юная леди, что обращаться к преподавателю вы должны не иначе как «сэр» либо «профессор»? Будьте добры учитывать это, иначе я буду ставить вам «неуды».
— Как скажете… сэр, — будничным голосом произнесла Ринка и села на место.
— Поскольку у вас ещё нет старосты, что лишний раз подтверждает безалаберность и распущенность вашей группы, — продолжил наш «диктатор», — будем считать старостой вас, юная леди… как ваша фамилия? — посмотрел он на Ринку.
— Моя фамилия Третьякова… сэр, — снова запнулась на дурацком непривычном слове она.
— Хорошо. Третьякова, я попрошу вас написать мне сейчас список вашей группы.
— Простите, сэр, но мы только первый день, как собрались, и я ещё никого не знаю из своих одногруппников.
— Очень жаль, что вы настолько неорганизованы. Придётся тратить время, чтобы провести перекличку.
Он снова вернулся к своему столу, присел за него и начал что-то чёркать на бумаге.
— Вставайте по одному с мест и говорите мне ваши фамилии. Начнём с первого ряда.
Девки-гламурницы, очевидно, и на этот раз ничего не поняли — стали как-то нервно перешушукиваться между собой.
— Я не намерен вас ждать! — уже начал закипать и препод. — Первая парта, ваши фамилии!
Тут, наконец, до девок дошло, и красавица с первой парты, фирменным жестом поправив волосы, сказала:
— Алфёрова. А вы…
— Я не желаю от вас больше ничего слышать, и ставлю вам «неуд» за то, что вы представились по-русски.
Таким образом, у всего первого ряда, уже стояли первые «неуды», и с каждой новой фамилией лицо Дмитрия Ивановича становилось все кислее и кислее.
Наконец, дошла очередь и до меня. Я поднялась с места, и он с необычайной внимательностью посмотрел мне в глаза… До сих пор не могу спокойно вспоминать этот взгляд, в котором промелькнуло что-то хищное, сродни удаву, готовящемуся сломать кролика…
Нервный холодок пробежал у меня по спине, но, выдохнув и овладев собой, я произнесла:
— Моя фамилия Васильева… сэр…
Я чуть не забыла добавить последнее слово, и Покровский уже открыл было рот, чтобы в очередной раз напомнить мне правила вежливости, но тут внезапно меня прорвало:
— Простите меня, что забываю добавлять это обращение — к сожалению, мне не повезло так, как вам, наверное, учиться в какой-нибудь навороченной английской школе при Кембриджской академии. Я, как и все остальные здесь, училась в самой обыкновенной, заштатной общеобразовательной школе, где к учителям обращались только по имени-отчеству и больше ничего не требовалось. Поэтому, многоуважаемый сэр, я прошу простить меня, глупую невежду, что не соответствую ожидаемому вами уровню…
Ринка уже вовсю шикала на меня и делала страшные глаза, но я не внимала ей — мне очень хотелось высказать до конца все, что я думаю и чувствую — чтобы этот напыщенный, самовлюбленный… дальше непечатно… понял, что не имеет права тыкать нас носом в каждую мелочь.
Лицо Дмитрия Ивановича и глаза, жадно впившиеся в меня, словно окаменели и потемнели… В какой-то момент он снова отвернулся к окну, а затем медленно подошел к моей парте… и почти вплотную наклонился надо мной…
В аудитории воцарилось гробовое молчание.
— Вы все сказали? — каким-то неожиданно сладким голосом спросил он, продолжая глядеть мне в глаза и растягивая рот в странной ухмылке…
— Да, благодарю вас, сэр, - ответила я с легким поклоном головы…
— Теперь и вы сделайте милость выслушать меня, Васильева, так ведь, кажется ваша фамилия? — уточнил он, буравя меня своим взглядом.
Я слабо кивнула, чувствуя, как стучат зубы друг о друга…
— Ваши оправдания и исповеди меня совершенно не интересуют. Равно как и подробности вашей биографии. Вы пришли сюда учиться, а не демонстрировать вашу безмерную гордыню и гонор, к которым я у вас не вижу ни малейшего повода, так как ваше произношение некоторых слов представляет собой помесь диалекта гетто и Рязанской губернии. Поэтому если вы ещё хоть раз позволите себе заговорить со мной в таком тоне, я…
— Поставите мне «неуд», сэр, я уже поняла.
— Я рад, что вы настолько прекрасно все понимаете, что позволяете себе перебивать меня. Однако, ваши манеры оставляют желать лучшего, поэтому я уже сейчас ставлю вам два «неуда», — и он уже было победно развернулся к своему столу, но тут я не сдержалась и выкрикнула:
— Вы не имеете права!
Покровский снова резко повернулся, в упор глядя на меня.
— Итак, вы считаете, что я не имею права ставить вам два «неуда»? — тихим, вкрадчивым голосом спросил он.
— Вы правильно меня поняли, сэр, — я решила, что если уж быть наглой — так до конца.
— Я согласен, — препод выдержал театральную паузу и продолжил:
— Считаю, что вам нужно поставить три неуда, чтобы вы никогда больше не смели указывать мне, что я имею право делать на своих же занятиях, а что не имею!
У меня вспыхнули уши, и я почувствовала себя внезапно обессиленной — словно какой-нибудь воин из игры, который около получаса махался с орками, и ни одного не убил в итоге, понапрасну истратив свои жизни.